Сев в фиакр, Морозини тут же спросил Болеслава, не сообщали ли в газетах о произошедшем накануне убийстве, добавив, что в отеле прошел такой слух, но оно могло быть ошибочным.

– Ошибочным? – воскликнул Болеслав. – О, нет! Напротив, гнуснейшее, но свершившееся преступление. Сегодня о нем все говорят, и убийство, между прочим, чрезвычайно жестокое...

– Неужели? – пробормотал Морозини, ощутив неприятный холодок в груди. – А кто жертва, известно?

– Не совсем. Какой-то еврей, это точно; его тело нашли у входа в гетто, между двумя башенками, однако узнать его было трудно, так как у покойного просто не было лица. Помимо всего прочего, беднягу пытали перед смертью. Говорят, смотреть на него невыносимо...

– Но кто мог совершить подобное преступление?

– В том-то и загадка. Никто не имеет ни малейшего представления. Газеты пишут о неизвестном из еврейского квартала, и я думаю, что полиции нелегко будет узнать больше.

– Но все же должны остаться какие-то следы? Даже ночью кто-то мог увидеть...

– Никто ничего не увидел или молчит. Знаете, в этом районе люди не очень болтливы, не любят иметь дело с полицией, даже если она не русская. Для них все полицейские стоят друг друга.

– Я полагаю, что разница все же есть?

– Конечно, но поскольку до сих пор этих людей не трогали, они хотят, чтобы так и продолжалось.

О чем мог думать Симон Аронов в этот час? Может быть, он жалел, что обратился к нему, ведь, какой бы секретной их встреча ни была, за Морозини, должно быть, следили, шпионили.

Представив себе фигуру Хромого, его страстное и значительное лицо, Альдо тут же отбросил мысль о его сомнениях. Этот человек, призванный исполнить благородную миссию, этот рыцарь, достойный былых времен, был не из тех, кого можно запугать ужасным преступлением – он слишком хорошо знал, что это такое, – или еще одной смертью, даже если это смерть друга. Договор сохранял силу, иначе Хромой сумел бы положить ему конец, добавив несколько слов в своем послании. Морозини же был преисполнен полнейшей решимости оказать помощь, которую ждали от него. Завтра вечером он будет в Париже, а на следующий день, наверное, сможет сделать первый шаг, встретившись с Видаль-Пеликорном. Человек с таким именем наверняка неординарен.

Поезд мчался по широкой долине, начинавшейся за Варшавой. Несмотря на комфорт и уют в купе, Морозини почувствовал, что ему необходимо выйти из этой коробки. День, проведенный взаперти, вызвал у него желание подвигаться, повидать людей, хотя бы для того, чтобы избавиться от навязчивых размышлений о маленьком человеке в круглой шляпе. Глупо, но, как только Альдо начинал думать о нем, ему хотелось плакать...

Услышав звон колокольчика, означающий, что для первой группы пассажиров уже накрыты столы, Морозини отправился в вагон-ресторан. Церемонный метрдотель в коротких брюках и белых чулках провел его к единственному пока еще свободному столу и предупредил, что три места рядом с ним уже зарезервированы, следовательно, обедать ему придется в компании этих пассажиров...

– Если, конечно, вы не предпочтете подождать. Вторая группа будет числом поменьше…

– Право же нет, не стоит! Я уже здесь и остаюсь! – заявил Морозини, которого совсем не соблазняла перспектива оказаться вновь в одиночестве даже на час. Тогда как в вагоне-ресторане с его сияющими маркетри, столами, украшенными цветами и освещенными настольными лампами под оранжевого цвета шелковыми абажурами, обстановка была вполне приятной. Вокруг сидели элегантные мужчины, а среди женщин две-три показались ему хорошенькими.

Решив проблему, Альдо углубился в чтение меню, хотя был не очень голоден. Голос метрдотеля, говорившего по-французски, заставил его поднять глаза.

– Господин граф, мадемуазель, вот ваш столик. Как я уже объяснил вам...

– Оставьте, оставьте, мой друг! Все очень хорошо.

Альдо уже встал, чтобы поздороваться с тремя людьми, которые будут его соседями по столу во время ужина, и еле успел сдержать радостный возглас, с удивлением обнаружив, что перед ним стоит отчаявшаяся девушка из Виланува, а рядом с ней – седой мужчина, надменный вид которого подчеркивал монокль, вставленный в глазницу; третьим человеком в этой компании оказался не кто иной, как Сигизмунд, суетливый юноша, накануне ожидавший Дианору в гостинице «Европейская».

Венецианец уже собирался представиться, как вдруг заговорила Анелька:

– У вас нет другого свободного стола? – спросила она метрдотеля, очень забеспокоившегося при этих словах. – Вы прекрасно знаете, что мы не любим сидеть с посторонними...

– Но, мадемуазель, поскольку господин граф не соизволил возразить против...

– Это не важно, – прервал его Морозини. Ни за что на свете я не хотел бы вызвать недовольство мадемуазель. Оставьте для меня место во второй очереди!

За холодной галантностью он прекрасно сумел скрыть сожаление, вызванное необходимостью удалиться, так как путешествие представилось теперь ему в ином, более благоприятном свете, но коль скоро его присутствие было неприятно этому восхитительному ребенку – восхитительному, но плохо воспитанному! – ему ничего не оставалось делать, как уступить свое место. Однако его счастливая звезда не изменила ему, ибо мужчина в монокле тут же запротестовал:

– Боже упаси, месье, мы не можем допустить, чтобы вы прерывали из-за нас ужин!..

– Я еще не сделал заказ – вы ничего не прерываете!

– Может быть, и так, но я полагаю, мы все здесь приятные люди, и прошу вас извинить бесцеремонность моей дочери. В ее возрасте с трудом переносят вынужденное общение с людьми.

– Еще одна причина, не позволяющая навязывать ей его.

Морозини поклонился девушке с дерзкой улыбкой, но в этот момент Сигизмунд решил, что пора вмешаться в спор:

– Не отпускайте этого господина, отец! Он – друг госпожи Кледерман... герцог... герцог...

– Морозини! – договорил Альдо, с удовольствием придя ему на помощь. – Мне тоже показалось, что мы знакомы.

– В таком случае, дело решенное! Вы доставите нам удовольствие, поужинав в нашей компании, месье. Я – граф Роман Солманский, а это моя дочь Анелька. Сына я вам не представляю, поскольку вы его уже знаете...

Стали рассаживаться. Альдо уступил свое место у окна девушке, и она кивком головы поблагодарила его. Брат сел рядом с сестрой, а граф с Морозини разместились напротив. Сигизмунд, судя по всему, был в восторге от встречи, и Альдо без труда догадался почему: влюбленный в Дианору юноша радовался возможности поговорить о ней с человеком, которого считал одним из ее поклонников. Морозини, вовсе не желавший рассказывать о своих сердечных делах, разубедил его:

– Это может показаться вам странным, но до вчерашнего вечера, когда мы встретились в отеле, госпожа Кледерман и я не виделись с… с момента объявления войны, то есть с 1914 года, – сказал он, делая вид, что вспоминает дату, которую ему на самом деле трудно было бы забыть. – Тогда Дианора была вдовой графа Вендрамина, моего дальнего родственника, а так как она, как вам известно, датчанка по происхождению, то ей пришлось вернуться к себе на родину к отцу.

Анелька в первый раз нарушила хмурое молчание, которое хранила после принятого отцом решения:

– Почему она покинула Венецию? Неужели ей там не нравилось ?

– Об этом надо спросить у нее, мадемуазель. Думаю, она все же предпочитала Венеции Копенгаген. В сущности, это нормально, ведь тот, кто привез ее туда, был уже в ином мире.

– Разве она не любила его настолько, чтобы жить воспоминаниями? Даже во время войны?

– Еще один вопрос, на который я не могу ответить. Вендраминов считали очень хорошей парой, несмотря на разницу в возрасте...

Хорошенькие губки девушки сложились в презрительную улыбку:

– Уже тогда? Судя по всему, у этой женщины тяга к пожилым мужчинам. Швейцарский банкир, ее новый муж, тоже не первой молодости. Но зато он очень богат. Наверное, и граф Вендрамин был не беден?

– Анелька! – прервал ее отец. – Я не знал, что у тебя такой злой язык. Твои вопросы граничат с бестактностью.

– Простите меня, но я не люблю эту женщину!

– Какая глупость! – возмутился брат. – Полагаю, ты не станешь спорить, что она необыкновенно красива! Это чудесная женщина! Не правда ли, отец?

Солманский рассмеялся:

– Мы могли бы найти и другую тему для разговора. Если госпожа Кледерман хоть и дальняя, но все же родственница герцога Морозини, не очень учтиво обсуждать ее в его присутствии. Вы остановитесь в Берлине, герцог, – добавил он, обернувшись к соседу, – или поедете прямо в Париж?

– Я еду в Париж, хочу провести там несколько дней.

– Значит, мы будем наслаждаться вашей компанией до завтрашнего вечера.

Морозини улыбнулся в ответ, и разговор перешел на другие темы, но в основном говорил граф. Анелька, едва притронувшись к еде, смотрела в окно. В этот вечер на ней была темно-коричневая шубка из хорька, наброшенная на простенькое, почти монашеское платье, стянутое у шеи изысканной золотой цепочкой, но другого украшения и не требовалось для столь очаровательной и грациозной фигурки. На мягких шелковистых волосах, стянутых на хрупком затылке в тяжелый шиньон, красовалась шапочка из того же меха. Необыкновенно милое зрелище, которым любовался Альдо, рассеянно слушая графа, рассказывающего о произошедшем два месяца назад во время ледохода прорыве плотины на Одере, приведшем к большому наводнению на севере страны, но не задевшему, к счастью, как подчеркнул граф, железной дороги. Такого рода рассуждения не требовали комментария и не мешали Альдо созерцать красавицу. Тем более что граф ловко перескочил с Одера на Нил и установление монархии в бывших владениях Оттоманской империи, оказавшихся теперь под британским протекторатом.

Все это время его сосед с сожалением наблюдал, как грустит Анелька. Неужели она настолько дорожит этим Ладиславом, влюбленным в нее, конечно, но таким упрямым? Это был немыслимый, противоестественный союз. Такая очаровательная девушка и никчемный юноша! Нет, их отношения нельзя принимать всерьез...