— Я не отпущу ее в Америку.

— У тебя нет выбора, как ты не понимаешь. Даже если мы станем делить ее через суд, как бы ты ни старался, десять к одному, что Габриэлу отдадут мне, потому что ребенка с матерью разлучают только в самом крайнем случае. Я должна быть наркоманкой, либо нужно доказать, что я вообще не способна воспитывать свою дочь — только тогда суд задумается, следует ли отдать ее тебе. И представь, как этот кошмар отразится на Габриэле. Она и без того ранимый ребенок. Не хватало еще, чтобы мы втягивали ее в безобразное судебное разбирательство.

— Что для нее может быть страшнее, чем развод родителей? Страшнее, чем необходимость ехать в чужую страну, жить в чужом доме под одной крышей с человеком, которого она едва знает?

— Что ты предлагаешь, Алек? Решение мы должны принять сейчас. Времени на раздумья нет. Поэтому я и приехала сегодня. Она должна знать, что ее ждет.

— Я не позволю, чтобы она уехала.

— Хорошо, чего ты хочешь? Чтобы она жила с тобой? Ты не в состоянии заботиться о ней, Алек. У тебя нет на нее времени. Даже если она останется здесь в школе-пансионе, что она будет делать в каникулы? Как ты себе это представляешь? Ты ведь целый день на работе. И не говори, что за ней присмотрит миссис Эбни. Габриэла — умная девочка, и миссис Эбни, как ты понимаешь, не самое интересное для нее общество. У старушки только две темы для разговора: последние серии «Перекрестка»[17] и ее дурацкая канарейка. А куда ты денешь Габриэлу, когда тебе придется лететь по делам в Токио или Гонконг? Возьмешь с собой?

— Я не могу просто так взять и отдать ее тебе. Как ненужную вещь, — сказал он.

— Да пойми: ничего такого не произойдет, если мы сделаем, как я говорю. Ну да, мы разошлись, для ребенка это ужасно, но Габриэла не первая и не последняя девочка, родители которой расстались. И потом, мы можем выработать толковый план действий, сделать так, чтобы Габриэла не очень страдала. Мне кажется, то, что я предлагаю, это идеальный вариант. На следующей неделе она улетит со мной. Чтобы не тянуть резину: сказано — сделано. И сразу же окунется в новую жизнь: пойдет в новую школу, заведет новых друзей. — Она улыбнулась, и впервые в ней проглянула прежняя Эрика — очаровательная, благожелательная, обладающая даром убеждения. — Алек, давай не будем ссориться из-за дочери. Я знаю, Габриэла тебе очень дорога, но ведь она и мой ребенок тоже, это я ее вырастила. И мне кажется, не так уж плохо я ее воспитала и заслуживаю немного доверия. Оттого, что тебя не будет рядом с ней, я не перестану о ней заботиться. И Стрик очень хорошо к ней относится. Живя с нами, она будет иметь все самое лучшее. У нее будет замечательная жизнь.

— Мне казалось, я и создаю ей все условия для замечательной жизни, — сказал он.

— Конечно создаешь, Алек. Разве кто спорит? И никто не собирается лишать тебя этого права. Она будет приезжать к тебе, когда захочешь. Это мы уже обсудили. Она будет полностью в твоем распоряжении. Это будет здорово, вот увидишь. Соглашайся. Ради всех нас. Отпусти ее со мной. Это лучшее, что ты можешь для нее сделать. Я точно знаю. Не будь эгоистом… Ради Габриэлы.


— Знаю, мама уже тебе сообщила, объяснила, как все будет, — сказал Алек. — Но я хотел сам поговорить с тобой. Если тебя что-то тревожит…

Слушая себя, он поражался нелепости собственных слов. Мир Габриэлы рушился, а он говорил об этом как о некоей бытовой проблемке, которую он может устранить в считанные секунды.

— То есть… Все произошло внезапно. Мы не успели ничего обсудить, а через неделю ты улетаешь. Я не хотел, чтобы ты уехала, думая, что я не попытался увидеться с тобой. Жаль, что у нас мало времени, чтобы обо всем хорошенько поговорить с тобой. Ты обиделась, что мы не обсудили это с тобой?

Габриэла пожала плечами.

— От этого мало что изменилось бы.

— Ты была удивлена, когда мама сообщила тебе про себя и Стрикленда?

— Я знала, что он ей нравится. Но ей нравятся многие лошадники. Никогда не думала, что она захочет уехать с ним в Америку.

— Она собирается за него замуж.

— Знаю.

Они медленно брели по пустынному спортивному полю — рядом, но по отдельности. День был ужасный — английская зимняя погода в ее худшем проявлении. Холод, застылость, промозглость, туман. Ни ветерка в сучьях голых деревьев, мглистое безмолвие нарушали лишь крики грачей. Вдалеке стояло здание школы, размещавшейся в бывшем загородном особняке. Некогда это было элегантное сооружение с пристройками и конюшнями; теперь в нем располагались спортивные залы и классные комнаты. В школе шли занятия, но Габриэле разрешили пропустить урок биологии, чтобы поговорить с отцом. Через некоторое время прозвенит звонок и на улицу выбегут девочки, одетые для игры в хоккей или нетбол.[18] Укутанные в свитера и полосатые шарфы, они будут с криками и визгом бегать по полю, жалуясь друг другу на холод. Но сейчас здание, в котором светились лишь несколько окон, казалось заброшенным, лишенным жизни.

— Может, тебе и понравится в Америке.

— Мама то же самое говорит.

— По крайней мере, тебе не придется заниматься спортом на улице в такую вот погоду. На солнышке играть в спортивные игры гораздо приятнее. Может, ты даже станешь чемпионкой по теннису.

Габриэла — она шла опустив голову, глубоко засунув руки в карманы, — поддела носком палку. Ладно, про теннис поговорили. Алек похолодел, сбитый с толку ее молчанием. Это была нетипичная реакция. Он всегда считал, что у него с дочерью доверительные отношения и они могут говорить на любые темы. Теперь он в том не был уверен.

— Я не хотел, чтобы так получилось, — произнес он. — Ни за что на свете. Ты должна это понимать. Но я никак не могу удержать твою маму подле себя. Ты ведь знаешь, какая она, если что-то вбила себе в голову. Табун диких лошадей не заставит ее свернуть с прямого пути.

— Я никогда, никогда не думала, что вы с мамой можете развестись, — сказала девочка.

— К сожалению, такое случается со многими детьми. У тебя ведь, наверно, есть друзья, у которых родители развелись.

— Но ведь сейчас речь обо мне.

И опять Алек не нашелся, что сказать. В молчании они обогнули угол поля, миновали шест с мокрым красным флагом.

— Что бы ни случилось, знай: ты — моя дочь, — сказал Алек. — Я буду платить за твою учебу, присылать тебе деньги. Тебе ни о чем не придется просить Стрикленда. Ты никогда ничем не будешь ему обязана. Ты… Он ведь тебе нравится, да? Ты не испытываешь к нему антипатии?

— Он ничего.

— Мама говорит, он очень привязан к тебе.

— Он такой молодой. Намного моложе мамы.

Алек сделал глубокий вдох.

— Полагаю, — осторожно сказал он, — если любишь кого-то, возраст не имеет значения.

Габриэла внезапно остановилась. Алек тоже. Они стояли лицом друг к другу — две одинокие фигуры, охваченные отчаянием и безысходностью. Ни разу за всю эту их встречу Габриэла не встретилась с ним взглядом и сейчас сердито смотрела строго перед собой, на пуговицы его пальто.

— А я не могла бы остаться с тобой? — спросила она.

Алек порывался обнять дочь, заключить ее в объятия, проявлением своей любви сломить возникшую между ними стену отчуждения, каким-то образом убедить ее, что эта чудовищная разлука, о которой они говорят, противна ему в той же мере, что и ей. Но, направляясь в школу на встречу с дочерью, он пообещал себе, что будет сдержан. «Ты не должен ее расстраивать, — умоляла его Эрика. — Поезжай, повидайся с ней, поговори, но не расстраивай. Она уже смирилась с этой ситуацией. Если ты дашь выход своим эмоциям, мы вернемся к тому, с чего начали, и Габриэла будет сломлена».

Он попытался улыбнуться. Произнес ровно:

— Я очень этого хочу. Но не получится. Я не могу присматривать за тобой. У меня слишком много обязанностей, я постоянно в разъездах. Тебе нужна мама. Сейчас ты должна быть с ней. Так будет лучше.

Габриэла упрямо сжала рот, словно перед лицом неизбежного собиралась с силами, чтобы смириться с тем, что ее ждет. Потом отвернулась от него и вновь зашагала.

— Ты будешь приезжать ко мне, — сказал ей Алек. — Летом мы снова поедем в Гленшандру. Попробуешь поймать лосося в этом году.

— А что будет с «Глубоким ручьем»?

— Наверно, продам. Зачем мне этот дом, если твоей мамы здесь нет.

— А ты?

— Буду жить в Излингтоне.

— Моя комната в Лондоне… — с болью в голосе произнесла она.

— Это — твоя комната. И всегда будет твоей…

— Я не о том. Просто я хотела бы взять с собой несколько книг… Я записала названия. — Габриэла вытащила руку из кармана и протянула ему листочек линованной бумаги, вырванной из тетради. Он взял листок, развернул его, стал читать: «Таинственный сад», «Мир приключений», «Унесенные ветром».

Список книг был длиннее, но он почему-то не смог прочитать его весь.

— Конечно, — хрипло произнес Алек, запихивая листок поглубже в карман пальто. — Что… Что-нибудь еще?

— Нет. Только книги.

— Не знаю, говорила ли тебе мама, но я повезу вас в аэропорт. И книги захвачу. Если еще что надумаешь взять, дай знать.

Габриэла покачала головой.

— Это все.

Туман превратился в дождь. Капли заблестели на ее волосах и грубой ткани его синего пальто. Они обошли поле и теперь направлялись к зданию школы. Сошли с травы и зашагали по гравию. Камешки хрустели под ногами. Казалось, больше им нечего сказать друг другу. У подножия лестницы, ведущей к внушительной парадной двери, девочка остановилась и снова повернулась к отцу лицом.

— Мне нужно переодеться к уроку физкультуры, — сказала она. — Тебе лучше не входить.

— Тогда давая прощаться. Не хочу прощаться в аэропорту.

— Что ж, до свидания.

Руки она по-прежнему упорно держала в карманах пальто. Он взял ее за подбородок и приподнял ее лицо.