С первым же шагом по твёрдой земле её сразу охватил сырой, пронзительный ветер. Неприветливо встречала её погода в родном городе – хмуро, раздражённо. Холодное небо было ей не радо, но ласковая волна знакомого голоса окутала Дану облачком солнечных мурашек.

– Привет... Замёрзла? Лето у нас нынче совсем не летнее выдалось.

– Лето там, где ты, – улыбнулась Дана.

Из такси они вышли уже под хлещущий ливень. Хлоп-щёлк – раскрылся зонтик.

– Возьми. А я твой чемодан понесу.

– Маш, ну куда ты! Вымокнешь же. – Дана едва успела поймать заботливую жар-птицу за руку и накинуть на неё свою куртку.

– Да тут всего два шага до крыльца, – зазвенел серебряным бубенчиком Машин смех. – Не сахарная, не размокну!

Поднимаясь по лестнице, Дана поймала прядку её волос. Они теперь вились пышной копной крупных и пружинистых, озорных кудряшек: Маша сделала «химию». Дождь не успел сильно намочить локоны, но прохладная влага щекотно коснулась пальцев Даны. Снова смешок:

– Подожди, сейчас придём домой – тогда и будешь меня изучать.

Она ускользала, как юркая пташка, и щебетала так же. Дверь захлопнулась, щёлкнули замки, Маша сбросила туфельки, засуетилась, потащила куда-то чемодан Даны.

– Девчонки на работе, а я сегодня отгул взяла. Пить не хочешь? Может, водички, соку? Проходи вот сюда, на кухню... Туалет вот здесь, слева от тебя.

– Да постой ты, попрыгунья, – засмеялась Дана. – Хоть на минутку угомонись, дай мне тобой полюбоваться.

Она стояла с протянутыми к Маше руками. Молчание, лёгкие шаги босиком – и мягкие ладошки коснулись её ладоней, легли в них. Пташка попалась – Дана наконец-то могла ощутить тепло её тела сквозь ткань платья, изгиб её спины, движение лопаток.

– Ты всё та же. Нисколько не изменилась, птаха. – Дана дышала совсем близко от Машиной щёчки, а дыхание девушки в свою очередь улыбчиво щекотало её.

Они стояли щекой к щеке, не целуясь – просто вслушиваясь друг в друга. Дане хотелось медлить, смаковать, тянуть это мгновение, переполняясь солнечным теплом, и она придерживала этот порывистый кудрявый огонёк на месте.

– Погоди, – пробормотала она, почти касаясь губами Машиного уха. – Дай мне ещё минутку. Мне нужно... осознать.

И Маша поняла, почувствовала её состояние и замерла – горячая, как уголёк, в этот прохладный и хмурый день.

– Ты прекрасна, Машенька. Какая же ты...

Чтобы знать о том, что она прекрасна, не требовалось ни зрение, ни специальные программы-чтецы. Маша доверчиво прижалась, уткнулась, её объятия окрепли и стиснулись, и Дана наконец зарылась губами в щекочущие пружинки её упругой шевелюры. Ладони впитывали гибкое изящество точёной спины, а мысль скользила ниже. Думать о том, какие у неё бёдра – шёлковые, нежные – было смертельно сладко. Коснуться и умереть. А если представить себе, что они раздвинутся и обхватят плотно, горячо – с ума сойти. Упасть на колени и молить о пощаде.

– Да, водички, пожалуй, было бы неплохо глотнуть, – сипло и глухо проговорила Дана. И добавила с хмельным смешком: – Похолоднее.

– В холодильнике минералка с газом... Будешь? – встрепенулась Маша.

– Давай. Хотя нет, лучше чаю... горячего.

Жар-птица лучезарно засмеялась:

– Так ты определись поточнее: горячего или холодного?

– Сама не знаю, чего хочу, – сглотнула Дана.

«Вру: знаю. Тебя хочу». Мысль эта обожгла изнутри, но озвучить её она не смела: боялась спугнуть пташку, показаться пошлой. И опять, как когда-то давно, захлопали дверцы шкафчиков и холодильника, до Даны долетали волны воздуха от носившейся по кухне волчком Маши.

– А у меня есть чем гостей дорогих попотчевать!.. Мясо... запечённое в духовке. – Стук блюда о стол. – А к мясу – винцо... сухое красное! – Многозначительно-игривое уточнение, стук донышка бутылки. – А ещё конфеты шоколадные, фрукты заморские... Ой!

Это Дана, шагнув вперёд, раскрыла объятия, и Маша в них с разбегу угодила. И притихла, пичужка пойманная, прильнула, а сама дышала легонько, отрывисто. И сердечко колотилось в груди.

– Машенька... Жар-птица моя. – И губы Даны, потянувшись вперёд, наткнулись прямо на атласно-мягкий ротик, утонули и растаяли в его нежности, в его сладкой искренности, атаковали и проиграли – и сдались на его милость.

Вино согревало и раскрепощало, прогоняло сырую промозглость дня и скованность души и тела. Жар-птица раскинула золотые крылья во всей красе и доверчиво дарила всё: длинные гладкие ноги, гибкую талию, податливую под ладонями Даны грудь, разгорячённую шею с бьющейся жилкой, страстно и ненасытно целующийся ротик. Её кудрявая грива разметалась по подушке, бёдра оказались точно такими, как Дана и представляла – нежными и шёлковыми, а внутри она была влажная и горячая. Оставалось только ловить губами стремительное биение жилки на шее и бормотать, как в бреду:

– Маша... Машенька. Прекрасная моя...

– Привет, Лен. Уже целую вечность с тобой не разговаривала, так что новостей накопилось порядочно.

– Ну-ка, выкладывай!

– Да ладно, кого я обманываю... Тебе же «сверху видно всё».

– Видно. Но тебе нужен этот разговор. Я слушаю тебя.

– Ладно. В общем, мы с Машей планируем её переезд ко мне. Официальное предложение руки и сердца она уже получила и дала согласие. Освежает и подтягивает свой немецкий и с гордостью носит статус невесты. Не знаю пока, как скоро удастся всё уладить, но... Теперь точно всё будет хорошо.

– Ты давно это знала сама.

– Мне нужно было время, чтоб поверить, чтоб убедиться. А то, что с Машкой так всё сложилось – это, наверно, чудо. Сказочно редкое. Как жар-птица. Мне не верилось, что так бывает. Что так действительно может быть.

– Береги эту пташку. Не выпускай из рук. Держи и согревай у сердца.

– Держу, Лен. Держу крепко.

– Вот и хорошо. А теперь закрой программу. Думаю, она тебе уже не нужна.

– Спасибо тебе. Твой голос и так звучит в моём сердце.

9-11 июля 2017