Ник кивнул:

— Полностью согласен с тобой. Но мне казалось, что Катарин собиралась поехать вместе с ней и вести машину по очереди.

— Да, все планировалось именно так, но Катарин только что дала задний ход. Несколько минут назад она позвонила Чес и сказала, что не может выехать с нею и этот уик-энд, как намечалось, так как должна задержаться в Лондоне на пару недель. У нее намечены важные деловые свидания по поводу новой картины. С Хилли Стидом и Бью Стентоном.

— Это правда? — спросил Ник, взглянув на Виктора.

— Впервые об этом слышу, дружище.

Виктор воткнул сигару в губы и сделал несколько энергичных затяжек. Он не понимал, какую игру затеяла на этот раз Катарин, и не подозревал, что его друг, Николас Латимер, безуспешно ищет ответ на тот же вопрос.

32

Дорис Астернан ходила взад и вперед по мраморным плитам террасы виллы Замир, двигаясь легко и изящно, ставя ногу точно в след другой, словно шагая вдоль воображаемой черты, проведенной по полу. Дорис размышляла, и ей, как всегда в такие минуты, требовалось ходить. Ее мозг работал в такт размеренным шагам, анализируя, подобно компьютеру, хранящуюся в нем информацию, выбирая, мгновенно оценивая, принимая или отбрасывая те или иные решения. Дорис была сильно встревожена. Это легко угадывалось по выражению ее лица. Обычно живые зеленые глаза сейчас будто застыли.

Был конец дня, тот особый тихий и спокойный час между уходящим днем и наступающим вечером, когда все живое в природе готовится уйти на покой. Огненный шар заходящего августовского солнца уже почти скрылся за невысокими горами, окружающими Рогбрюн. Его последние лучи раскрасили шафраном и золотом узкую полосу кобальтового неба, уступавшую постепенно место сумеречному рассеянному свету. Дул слабый, чуть заметный бриз, но благоуханный воздух еще хранил дневное тепло.

Большая белая вилла, казалось, была уже погружена в сон, мир и спокойствие царили вокруг. Воздух был пропитан ароматами жимолости, frangipany, роз, гелиотропов и красных гвоздик. Ничто не нарушало тишину, кроме стука подошв золотых сандалий Дорис по мраморным плитам и легкого шелеста длинного бледно-зеленого шелкового халата, обвивавшего ее длинные ноги. Обычные взрывы веселого смеха, оживленные молодые голоса, вырывающиеся из магнитофона звуки популярных мелодий, стук мячей и крики болельщиков на корте — все это пропало куда-то. Вилла, на которой не осталось никого, кроме прислуги, была почти пустынна, и Дорис наслаждалась тишиной и покоем. Ким уехал на автомобиле в Грасс навестить старого школьного приятеля и собирался вернуться только завтра. Франческа в сопровождении Дианы умчалась где-то в середине дня, пробормотав нечто не очень вразумительное насчет пикника с Николасом Латимером, помогавшим ей в работе над книгой. Дэвид прилег вздремнуть, а Кристиан тоже удалился к себе в комнату. Они оба сетовали на усталость после званого обеда в доме их друзей в Монте-Карло, где, на взгляд Дорис, было слишком много шампанского, но маловато закусок.

Отвлеченная от своих мыслей легким шумом позади, Дорис остановилась и оглянулась. Дворецкий Ив, командовавший штатом наемной прислуги на вилле, приоткрыл французскую дверь, соединявшую с террасой парадный зал.

— Бон суар, мадам, — приветствовал он Дорис, вежливо кланяясь.

— Бон суар, Ив.

Дворецкий вышел на террасу, толкая перед собой большой сервировочный столик на колесиках из стекла и бронзы, игравший роль передвижного бара. Столик был уставлен всевозможными аперитивами, ликерами, коктейлями, крепкими напитками и хрустальными бокалами, издававшими тонкий звон, пока Ив катил столик в дальний конец террасы, заставленной летней садовой мебелью. Установив столик так, как ему показалось удобным, дворецкий осведомился у Дорис, желает ли она еще чаю, и, получив отрицательный ответ, он поднял поднос с чайным сервизом со стеклянного столика и удалился.

Дорис взглянула на часы. Скоро уже вернутся Франческа и Диана. Выйдут Дэвид с Кристианом — наступит время коктейлей. Она снова окажется в гуще людей. «У меня остается всего минут пятнадцать, не более, — подумала Дорис, — чтобы продумать все окончательно и выработать свою стратегию». Она прошла через террасу и опустилась на глайдер[7]. откинувшись на обтянутые желтой тканью подушки. Дорис не стала останавливать качнувшийся под ней глайдер. Она вновь погрузилась в раздумья. Тент глайдера отбрасывал тень на усыпанное веснушками, бронзовое от загара лицо, еще сильнее подчеркивая его серьезное, задумчивое выражение. «Лишние амбиции! — думала Дорис. — Как часто они толкают людей к крайностям, заставляют их совершать порой абсолютно бессмысленные поступки».

Дорис сама отличалась амбициозностью, но не настолько, чтобы приносить других в жертву своим амбициям. Она была любящей и самоотверженной женщиной, любовь двигала ею всю жизнь. В свое время она вышла замуж за Эдгара ради него самого, а отнюдь не ради его миллионов, и теперь, когда она готовилась выйти замуж за Дэвида Каннингхэма, одиннадцатого графа Лэнгли, она опять руководствовалась сердцем, а не расчетом. Дорис была достаточно честна перед собой: деньги и титул, конечно, имели для нее определенное значение, но никогда, она была уверена в этом, не играли в ее жизни решающей роли. По правде говоря, все амбиции Дорис были сугубо рассудочными и произрастали из ее желания общаться со значительными, блестящими личностями, с умными людьми, образованными и воспитанными, с людьми, у которых она могла бы чему-то учиться. «Мои амбиции имеют абстрактный характер, — подумала Дорис, — и всегда сдерживаются обстоятельствами и благоразумием». Если же, вопреки своим правилам, она начинала руководствоваться в своих поступках амбициями, то именно тогда ее подстерегала опасность.

Дорис внезапно задрожала, хотя в воздухе еще не было и намека на прохладу, и, оглядевшись по сторонам, с удивлением заметила, как сильно потемнело. Небо утратило последние остатки ярких цветов, его голубизна растворилась в жемчужно-опаловых тонах, и терраса неожиданно погрузилась в сумерки. Дорис поднялась с места, сняла стекло с лампы-молнии и поискала рядом коробку спичек. Она зажгла толстую белую свечу, прикрывая ее фитиль от легкого ветерка, и загасила спичку. Потом Дорис быстро вернулась к глайдеру и села, снова раскачав его своими порывистыми движениями.

Ей вспомнился другой глайдер. Он стоял на веранде белого аккуратного домика ее бабушки в Оклахома-Сити, где она росла, окруженная любовью своей матери и не менее преданных ей бабушки и дедушки. Этот дом был богат не столько деньгами, сколько любовью и добрым юмором, честностью и другими непреходящими ценностями. Дорис закрыла глаза, и веранда бабушкиного дома во всех мельчайших подробностях возникла перед ее мысленным взором, с цветами, росшими в красивых горшках, с плетеной мебелью, со старинной викторолой, с неизменным кувшином лимонада и домашним печеньем на серебряном блюде, стоявшими на белом столе, покрытом клеенкой в бело-голубую клетку. Чудесными летними вечерами здесь собиралась вся семья. Веранда была местом веселья и задушевных бесед, где она училась мудрости и хорошим манерам. Она вспомнила деда, курящего трубку и покачивающегося, подобно ей сейчас, на глайдере, читающего ей, еще совсем маленькой девочке, детскую книжку. Здесь собирались ее школьные приятели, а позднее, уже в более взрослые годы, на веранде всегда находились укромные уголки для перешептывания и поцелуев.

Дорис ясно увидела на веранде Эдгара Астернана в день их самой первой встречи и услышала, как он, сидя на глайдере, разговаривает с ее дедом, называя его по имени, будто знаком с ним целую вечность. Эти двое мужчин, таких разных, были тем не менее во многом очень схожи. Один — прекрасный специалист в области практической медицины, другой — не менее хорошо разбирающийся в своем деле крупный бизнесмен. Между ними сразу установилось взаимопонимание, причем касавшееся самых важных вещей.

«Какая все-таки удивительная штука — жизнь!» — подумала Дорис, до которой внезапно дошло, что она могла бы никогда не повстречаться с Эдгаром Астернаном, если бы не пошла в тот день пешком в даун-таун покупать себе платье и не сошла бы с тротуара на мостовую в тот самый миг, когда Эдгар проезжал мимо и зацепил ее своим автомобилем. Расстроенный случившимся, рассыпающийся в извинениях, хотя в том не было никакой его вины, он настоял на том, чтобы отвезти ее домой. «Бьюик» с откидным верхом принадлежал управляющему его мясоперерабатывающего завода в Оклахома-Сити. И одолжил он у него автомобиль на время пребывания в этом городке.

Стоял знойный субботний летний день. Было душно. Эдгара заставили войти в дом освежиться стаканом холодного лимонада. В это время вернулся домой дедушка и, покачав головой, заменил лимонад доброй порцией неразбавленного виски, приговаривая, что только виски — настоящее питье для серьезного мужчины. Время пролетело незаметно. Наступило время ужинать, и дедушка, успев выяснить, что у Эдгара нет на вечер никаких неотложных дел или приглашений, не позволил тому уйти. Впрочем, Эдгар и не очень рвался покинуть их. Бабушка достала из комода одну из своих лучших льняных скатертей и поставила на стол их парадный китайский сервиз. На ужин были поданы жареные цыплята с запеченными в тесте яблоками, за которыми последовали домашнее мороженое и свежеиспеченный яблочный пай. Ужинали весело, много смеялись. Эдгар оставался у них до полуночи, чувствуя себя легко и свободно, наслаждаясь компанией своих новых знакомых, живо интересуясь всеми подробностями их жизни. Этот вечер запал Дорис в память. Она видела его сейчас, будто одну из тех миниатюрных жанровых сценок, что продавали во времена ее детства, запаянными внутри стеклянных шаров: двое мужчин, сидящих рядом на глайдере, ее мать, склонившая голову с гладко зачесанными назад каштановыми волосами над гобеленом, который она тогда вышивала, и, наконец, сама Дорис, свернувшаяся в плетеном кресле и, подперев подбородок ладонями, восхищенно слушающая Эдгара и деда. Дым от сигар кольцами поднимается вверх. Слышно тихое позвякивание кофейных чашек в их руках. Молодой проникновенный голос Фрэнка Синатры, выводящего «Все или ничего», льется из радиоприемника, смешивается с гулом низких звучных мужских голосов, обсуждающих все на свете, но прежде всего — войну в Европе. И никто из них еще не знает, что пройдет всего несколько коротких месяцев, и Америка, после нападения японцев на Пёрл-Харбор, тоже окажется втянутой в общую свалку.