— Мне не нужна терапия, — предупреждаю я их обоих. Но, может быть, все-таки это то, что мне нужно сейчас.

— Это не терапия, Хантер. Будет больше похоже на разговор двух друзей, — ее слова смешны, а смысл, который она вкладывает в них, кажется еще более нелепым. Люди не становятся друзьями после двух минут знакомства, особенно когда эта встреча навязана одному из них. — Хантер, если вы не хотите говорить, то можете уйти. Вы должны приходить сюда по собственному желанию.

— Сделай это ради Олив, Хант, — снова твердит ЭйДжей.

Со стоном я следую за Эми через деревянную дверь, которая позвякивает при открытии. ЭйДжей остается в зале ожидания, оставив меня наедине с этой женщиной, которую я знаю всего девяносто секунд. Когда мы входим в ее кабинет, новый аромат вместе с ароматом обжаренного кофе заполняет мой нос. Лаванда смешана с сиренью, вероятно, масла для ароматерапии. Элли была одержима ими в зимнее время, поскольку аромат был так осязаем, и она могла ощутить запах цветов в столь холодное время года.

Мне требуется мгновение, чтобы оглядеть комнату, заметив, что декор здесь схож с залом ожидания, за исключением наличия всяких психологических побрякушек на стене позади ее стола. Я сажусь на диван, пытаясь обрести спокойствие, но замечаю коробку с салфетками на дубовом кофейном столике передо мной. Работа этой женщины состоит в том, чтобы заставлять людей плакать? Может быть, мне стоит быть терапевтом. Я ведь заставляю людей плакать.

— Ваша семья очень беспокоится о вас, — начинает Эми. — Как правило, я не работаю с такими случаями, когда пациент требует большей конфиденциальности в своей жизни, но зачастую я понимаю, что мужчинам и женщинам в вашей ситуации нужен небольшой пинок в нужном направлении.

— Слушайте, я ценю, что вас волнуют проблемы моей семьи, но, возможно, они упустили из виду тот факт, что моя жена умерла более пяти лет назад. Это не новая жизнь для меня, и я не прошу о помощи, — ее рот сжимается в тонкую линию. Я бы сказал, что это снисходительный жест, но это не так. — Действительно, я в порядке, — интересно, есть ли способ говорить менее убедительно.

— Для начала я пытаюсь определить то состояние человека, когда он чувствует себя хорошо, так называемую зону комфорта. Вы бы чувствовали себя в своей тарелке, если бы смотрели вперед и видели себя в этот момент десять лет назад? — это ловушка. Конечно, я не могу ответить «да» на этот вопрос, который путем исключения предполагает, что ее заявление верно. — Почему бы нам не пойти по этому пути? Ваше желание поговорить со мной только ради дочери говорит о том, что вы будете делать ради нее все, что нужно. Таким образом, мы можем сосредоточиться на этом?

В то время, как ее слова проходят через мои уши в мозг, я задерживаю свой взгляд на коробке с салфетками, задаваясь вопросом, с каким количеством вдовцов она говорила здесь, и сколько из них сидели на этом диване, рыдая от того, что все их органы болят и кровоточат. Вдовцы знают, что внутренности действительно, на самом деле болят, потому что наши сердца устают от того, чтобы выносить всю боль и, в конечном счете, позволяют боли распространяться в других местах, чтобы ослабить часть страданий.

— Я не собираюсь раскрывать свое сердце для вас и рассказывать вам все о моей дочери, а затем говорить, какой грустной была моя жизнь в течение последних пяти лет. Я даже не собираюсь рассказывать вам, почему я был так несчастен на прошлой неделе. Я свыкся со своими мыслями, и это, может быть, не самый правильный метод борьбы с проблемами, но мне это помогает, — признаю я, и немного шокирован, заметив, что она не записывает каждое мое слово. Я ходил к терапевтам, даже к тем, кто специализировался на вдовцах. Как правило, они начинают с ручки и бумаги, чтобы записать каждый заслуживающий упоминания момент в моей жизни вплоть до текущего дня. Поэтому я отдаю должное Эми, она действительно стремится понять меня, вместо того, чтобы собирать по частям научно-исследовательскую работу, основанную на переживаниях человека.

— Вы не должны мне вообще ничего рассказывать, — говорит она. — У вас есть фотография вашей дочери с собой? ЭйДжей сказал мне, что она такая очаровательная, и сейчас я просто обязана в этом убедиться сама, — я знаю, что это очередная ловушка, но не могу удержаться от того, чтобы лишний раз показать Олив. Я достаю бумажник из заднего кармана и открываю его, чтобы вытащить фотографию. Наклоняюсь вперед, протягивая ее Эми, держа двумя пальцами.

Она забирает фотографию, и я ослабляю хватку. Изучив ее мгновение, еще одна улыбка появляется на ее губах.

— Она похожа на вас. Я так понимаю, у вашей жены, должно быть, были светлые волосы, — смеется она. Она смеется, потому что мои волосы черные, как смоль, а у Оливии очень светлые, почти белые.

— Да, она вылитая Элли, вплоть до слов, которые использует, и то, как она их произносит.

— Это, должно быть, прекрасно, — предполагает она. Опять же, далее должно следовать вполне предсказуемое «И что вы чувствуете при этом?», но она не говорит этого.

— Это большое напоминание, — добавляю я.

— Олив нравится снег?

— Едва ли. Она — одна из немногих детей, которые хотели бы посидеть лучше дома и выпить горячего какао, чем укутаться с головы до ног, чтобы выйти и слепить снеговика. Она предпочитает теплую погоду, — сейчас я болтаю, как придурок. Очевидно, что эта женщина точно знает, как заставить меня говорить.

Эми наклоняется вперед, упираясь локтями в бедра.

— Я не думаю, что с вами что-то не так, Хантер. Мне кажется, что вы любящий отец, и вам просто немного одиноко без Элли. Это, определенно, не называется сумасшествием. Я знаю, вы думаете, что именно поэтому вы сейчас здесь, но большую часть времени я просто слушаю то, что никто не хочет слушать снова и снова.

Я опускаю голову во время ее монолога. Я знаю, что мне нужно это, но также знаю, что происходит каждый раз, когда я поддаюсь идее с терапией. Она вскрывает старые раны, и я заканчиваю ровно там, где нахожусь прямо сейчас.

— Я не знаю, — говорю я ей.

— И это нормально, — говорит она, поджимая губы. — Возьмите столько времени на то, чтобы определиться, сколько вам нужно, — Эми подходит к своему столу и берет визитную карточку с маленького подноса. — Если вы решите, что хотите, чтобы кто-то выслушал вас, просто позвоните мне.

Я беру карточку из ее пальцев и засовываю в карман своего пальто.

— Спасибо вам, — бормочу я.

Я рад, что она не просит меня записаться на прием или заставляет почувствовать себя виноватым, как это делают другие. Я благодарен ей за то, что она не стала давить на меня, что позволила самому принять решение, в отличие от ЭйДжея и, скорее всего, мамы, которая, вероятно, тоже приложила к этому свою руку через ЭйДжея.

Когда я встаю со стула, то чувствую вибрацию в заднем кармане. Даже не подумав о том, что это наверняка слишком грубо, так как Эми в этот момент сообщает о часах приема, в которые могу позвонить ей, я смотрю на экран телефона. Увидев уведомление о новом текстовом сообщении, и нажимаю на кнопку «прочитать».


Ари: Я здесь.


Я быстро набираю вопрос.


Я: Где?

Ари: В моем магазине. 250 Мейн-стрит.


Я поднимаю взгляд на Эми, которая сейчас смотрит на меня с любопытным выражением.

— Все хорошо? — спрашивает она.

— Да, все замечательно, — даже больше, чем просто замечательно.

Ее брови сходятся в линию в замешательстве.

— Что бы ни было в этом сообщении, оно, определенно, изменило ваше настроение в считанные секунды.

— Это… — я колеблюсь, прежде чем открыться ей в этой части моей личной жизни. Она кажется более заинтересованной, чем кто-либо с кем я делился этим. — Это Ари — женщина, которая носит сердце Элли.

— Я не понимаю, — выдавливает она.

Восторг бурлит в животе, и я просто хочу уйти, но вспоминаю, что ЭйДжей ждет меня в холле, и мне придется объяснять ему, почему я пробыл здесь всего десять минут.

Я снова смотрю на телефон, размышляя мгновение перед набором следующего сообщения.


Я: Ты будешь там через полтора часа?

Ари: Да, я буду здесь до пяти сегодня.


Я смотрю на часы, снова сажусь в кресло и снимаю с себя пальто для большего комфорта. Переплетаю пальцы и кладу их на колени, наклоняясь вперед.

— Элли умерла при рождении нашей дочери, Оливии. К моему удивлению, после ее смерти я узнал, что у нее было подписано личное соглашение вне нашей совместной воли о пожертвовании сердца нуждающемуся человеку, если такая ситуация возникнет. Поскольку она умерла от аневризмы, ее просьба была выполнена. Через неделю после смерти Элли я начал получать письма от ее реципиента. Все они были анонимными. Прошло пять лет, и на прошлой неделе впервые эта женщина с сердцем Элли попросила меня встретиться с ней.

Эми выглядит заинтригованной, по-настоящему заинтригованной. В ее глазах я вижу желание задать вопрос. Она, должно быть, любит то, чем занимается… слушать истории, а затем пытаться собрать все кусочки головоломки обратно в прекрасную картину, которую она никогда не видела раньше. Без направления или картинки, которую можно отсканировать, это, должно быть, сложно.

— Оказывается, что я встречал эту женщину несколько раз прежде. Она замечательная и очаровательная, и она знает тайну моей жены, которую Элли не захотела разделить со мной. В итоге, вся эта история подошла к кульминации на прошлой неделе, и я почувствовал, как будто мой мозг взорвался.

Эми тихо смеется. Но ее смех не похож на сочувствующий или печальный.

— Мы только что прошли приблизительно через пять сеансов за три минуты, — говорит она, откинувшись на спинку кожаного кресла, которое заскрипело под ее весом. — Люди не всегда хранят секреты, чтобы навредить другим. Иногда они это делают, чтобы защитить тех, кого любят. Хотя мне любопытно, вы сказали, что Элли и эта женщина знали друг друга?