— Другими словами, ты считаешь, что я внушила себе, что слышу голоса.

— Возможно, и так, Клодина.

— Нет.

— Тогда кто это? Мы обошли весь дом. Кроме нас, здесь никого нет.

Кто мог войти в дом? Ты вошла, открыв дверь ключом, и заперла ее.

У кого-нибудь есть другой ключ?

Внезапно меня осенило:

— Окно.

Конечно же.

Как-то раз мы с Дэвидом приходили осмотреть дом. Я рассказывала тебе. И мы влезли через окно.

— Где?

— Где-то в холле. — Я быстро прошла по каменному полу.

— Вот оно. Смотри, — указала я. — Сломана щеколда. Любой, знающий о ней, мог легко попасть в дом.

Он стоял, с тревогой глядя на меня.

— Так ты думаешь, кто-то был в доме, когда ты вошла? Но каким образом этот человек мог говорить с тобой в той комнате?

Если бы он бежал вниз по лестнице и вылезал в окно, ты бы услышала, ведь так?

— Я не уверена…

— Клодина, тебе показалось… Это единственное возможное объяснение.

— Нет. Я понимаю разницу между воображением и реальностью.

— У всех нас иногда разыгрывается воображение.

— Я слышала тот голос, — твердо сказала я. — Ты понимаешь, что это значит?

Кто-то знает… о нас.

Он пожал плечами:

— Ты сама себя взвинчиваешь. Забудь об этом. Мы здесь, не так ли?

Я приложил чертовски огромные усилия, чтобы ускользнуть от них.

— Полагаю, прицепилась Миллисент.

— Да, и довольно крепко. Но я был полон решимости встретиться с тобой, вот и удрал.

— Джонатан, я хочу уйти.

— Уйти?

Почему, мы ведь только что пришли?

— Я пришла сказать себе, что наши отношения должны прекратиться.

Он поднял брови и посмотрел на меня с выражением притворного раздражения.

— Я не могу больше обманывать Дэвида. Я решила положить этому конец. Я постараюсь забыть о происшедшем. И ты тоже должен забыть.

— Никогда, — произнес он. — Забыть самое лучшее событие моей жизни. Ты требуешь слишком многого. Пойдем, любимая. Ты же знаешь, у нас мало времени.

— Нет, — настаивала я. — Я не могу.

Мне нужно идти.

Он привлек меня к себе, но на этот раз я держалась твердо. У меня перед глазами стояло лицо Дэвида, я все время помнила, как сильно люблю его.

Я заявила:

— Я возвращаюсь в Эверсли. Мне не стоит больше приходить сюда. Джонатан, я не вынесу, если об этом узнает Дэвид': Я хочу, чтобы между нами все оставалось, как прежде.

— Не правда ли, немного поздно говорить об этом?

— Не знаю. Не могу ни о чем думать. Знаю только, что сейчас я больше всего хочу уйти из этого дома.

— Дурацкий старый голос лишил тебя духа.

— Он напугал меня, Джонатан, и заставил осознать все зло, которое я причинила… себе, Дэвиду и тебе. Я изменила мужу. Ты предал брата.

— Клодина, любимая, давай прекратим этот спектакль. Я люблю тебя. Я хочу тебя. Хочу больше всего на свете.

Разве этого мало?

— Как можно, ведь я жена твоего брата?

— Ты опять за свое! Я хочу тебя. Ты хочешь меня. Мы чудесно проводили время вместе. Не забывай, ты страстная женщина. Ты пробудилась. Если бы не твои угрызения совести! Нужно только соблюдать осторожность, и все будет в порядке.

В его голосе чувствовалось легкое раздражение. Он пришел, чтобы получить сексуальное удовлетворение, а я не уступала ему. Теперь-то я наконец ясно увидела, что он собой представляет, и меня постигло страшное разочарование. Я разрушила собственную семейную жизнь ради мимолетного чувственного наслаждения.

Я ошиблась, приняв тень за реальность.

Мне отчаянно захотелось повернуть время вспять, но кому и когда это удавалось?

Я выскочила прочь из этого дома. Он поспешил следом, повторяя мое имя.

Мы остановились снаружи, и я дрожащими руками заперла дверь. Я чувствовала, что закрыла сейчас эту часть своей жизни.

И всю дорогу назад в Эверсли я непрерывно думала: «Что же это за голос… Чей это голос? Голос кого-то, кто знает о моем тайном грехе».

АМАРИЛИС И ДЖЕССИКА

Наступил Новый год. С той встречи в Эндерби мы с Джонатаном больше наедине не виделись. Я избегала его и постепенно укреплялась в решении порвать с ним. Мать заметила, что со мной творится что-то неладное. Она уговорила меня пораньше уйти отдохнуть, и я с радостью согласилась. Мне хотелось побыть одной и обдумать, что же я сделала и смогу ли когда-либо исправить это.

И тут у меня возникло ужасное подозрение, что, по-видимому, у меня будет ребенок; это казалось настолько ужасным, что сперва я просто гнала от себя эту мысль. Глупо, конечно. Если это действительно так, то никуда не денешься, все равно придется об этом думать. Я хотела ребенка. Всегда хотела, но, если этому суждено случиться именно теперь, как я узнаю, кто отец?

Я думала, что могу порвать с Джонатаном и на этом все кончится. Но смогу ли я порвать с ним когда-либо? До конца жизни со мной останется постоянное напоминание о моей вине.

Появились ночные кошмары. Мне снилось, что я нахожусь в той комнате и голос все повторяет и повторяет, что я грешна перед Богом и людьми, что я распутница по отношению к мужу, добрейшему человеку на свете.

По-моему, в те дни после Рождества я полюбила Дэвида еще больше и особенно остро чувствовала всю гнусность своего поведения. Я бы все что угодно отдала, чтобы стереть из жизни последние месяцы и снова превратиться в ту чистую молодую женщину, достойную и честную, которая осознавала и ценила, что вышла замуж за благородного человека.

Как легко задним числом раскаиваться в безрассудстве! Как легко оправдываться молодостью, повышенной эмоциональностью, пробуждением чувственности… — все это так, но ничто не является оправданием.

Рождество закончилось, и гости разъехались.

Тетушка Софи планировала в феврале перебраться в Эндерби, а матушка старалась отговорить ее. Но Софи не терпелось переехать.

— Такой большой дом нужно сначала хорошо проветрить и просушить, напоминала ей мать.

— Это мы сделаем: наймем прислугу, пусть она за неделю устроится там и подготовит дом к нашему переезду.

Я считала, что ее отъезд в каком-то смысле будет для моей матери облегчением. Она говорила мне, что Софи всегда вызывала у нее чувство вины, и я, испытывая собственную огромную вину, понимала, как это гложет человека, хотя моей матери не в чем было себя винить.

— Я полагаю, — говорила она, — что вот такие калеки подчас специально заставляют вас страдать, особенно когда… Ну, ты разумеется знаешь, что она была обручена с твоим отцом до того, как я вышла за него.

— Да, и она отказала ему.

— Верно, и только спустя какое-то время мы поженились.

— Все это было так давно. Не пора ли уже забыть?

— Люди помнят до тех пор, пока им хочется помнить. Они подогревают свои воспоминания. Им доставляет удовлетворение бередить старые раны.

Я невольно поежилась.

— Клодина, что с тобой, тебе нехорошо?

— Нет, нет, все в порядке, — поспешно ответила я.

— Я подумала, не позвать ли доктора Мидоуса, чтобы он осмотрел тебя.

— О нет, мама, нет! — проговорила я в панике. Она обняла меня рукой:

— Ну хорошо, там видно будет.

Джонатан уехал в Лондон в первых числах Нового года.

— Там сейчас очень активизируются тайные враги, — рассказывал мне Дэвид в тишине нашей спальни. — Это касается не только войны, но ситуации в целом. События во Франции эхом отдаются по всей Европе. Размышляя об участи французской королевской четы, ни один монарх не может чувствовать себя спокойно. Они беспокоятся, не могут ли распространиться такие события и на другие страны.

— Ты думаешь, у нас такое возможно?

— Именно этого люди боятся, но мне кажется, что все обойдется. Мы не обладаем французским темпераментом и вряд ли дойдем до революции.

— У нас тоже бывали восстания. А в прошлом веке даже гражданская война.

— Да, возможно именно потому, что это слишком живо в памяти, никто не хочет повторения.

— Но у нас тоже отрубили голову королю, как теперь Людовику и Марии-Антуанетте.

— И спустя десяток с небольшим лет восстановили монархию. Более того, у нас нет причин для революции.

Думаешь, лондонские купцы очень хотят уличных беспорядков? У них слишком хорошо идут дела. А смутьяны могут нанести им большой ущерб, кроме того, всегда найдутся преступники и бродяги, которым нечего терять.

Они могут вызвать волнение.

— Разве сейчас у нас есть эти смутьяны?

— Уверен, что есть. Джонатан и отец очень много знают об этом, хотя мало говорят. Джонатан, по-моему, учится у отца. Со мной они об этом не говорят и правильно делают. Только непосредственно причастные люди знают, что происходит.

— Твой отец даже с моей матерью не говорит о своей тайной работе.

— Конечно, он никому не может рассказать, даже Лотте. Но, я думаю, именно из-за нее он сейчас меньше занят своей работой.

Я понимающе кивнула, а он нежно обнял меня и продолжил:

— Ты уверена, что у тебя все хорошо, Клодина?

— А что может быть плохого? — Я постаралась не выдать голосом своего испуга.

— Мне показалось, что ты чем-то озабочена, как будто… ну, я не знаю. Ты действительно хорошо себя чувствуешь?

Я прижалась к нему, и он обнял меня. Я с ужасом почувствовала, что вот-вот признаюсь ему. Нет, я не должна этого делать. В одном Джонатан был прав: Дэвид никогда не узнает. Наверное, если бы вместо Джонатана оказался кто-то другой, Дэвид простил бы меня. Я почти уверена в этом, он добрый по натуре. Кто угодно, но не родной брат! И, кроме того, как мне порвать с Джонатаном, когда мы фактически живем в одном доме?