«Тогда пора бы знать, что брань отнюдь не делает тебе чести, как мужчине».

«Ладно. Ладно. Извини», – быстро свернул разговор Джек, подумав, что в следующий приезд домой из колледжа в Колорадо он поддержит предложение своего друга Хауэрда Соломена вместе снять квартиру в Голливуде. Хауэрд давно подбивал его на этот «гениальный шаг». Джек всегда отказывался. Но в следующий раз он скажет «да».

О своем младшем брате Силвер подумала: парень видный, но балбес. Семейные черты он, несомненно, унаследовал, но весь отведенный на семью талант достался ей – тут вопросов не было. Ей вполне хватило одной встречи. Она не стала утруждать себя звонками, и они встретились лицом к лицу только через четыре года, в Нью-Йорке, на похоронах Бланш, внезапно умершей от рака.

Джек ехал на похороны со смешанными чувствами. Когда мать развелась с отцом, она развелась с ним тоже. Он прекрасно помнил, как отец однажды усадил его и с мрачным видом сообщил тяжелую весть: «Твоя мама домой не вернется, – сказал он. – Так будет лучше».

Будучи еще ребенком, Джек много месяцев плакал по ночам, пытаясь понять, почему мама от него так безжалостно отказалась, что же такого он совершил. В годы отрочества он не раз собирался связаться с ней, задать ей этот вопрос: почему? Но возможность такого визита всякий раз приводила его в трепет, и он его то и дело откладывал, а потом оказалось слишком поздно – она умерла, и он знал, что по крайней мере должен быть у нее на похоронах.

Силвер с блеском разыграла роль королевы в трауре. Она явилась в чернобурке и маленькой шляпке с вуалью. Она стояла, прильнув к мужу Бланш, подведенные сверх меры глаза переполняло сострадание, а фотографы сновали вокруг могилы и щелкали затворами.

Своего единственного брата Силвер не узнала. Он прикоснулся к ее руке, чтобы пробудить ее память. «Спасибо за участие», – дежурно пробормотала она и перешла к следующему поклоннику.

Он уловил запах спиртного, попытался ее понять. Три месяца спустя в Лас-Вегасе она вышла замуж за своего отчима – поклявшись, что на сей раз «навсегда». Но через десять месяцев последовал нелицеприятный развод, о чем не преминули раструбить газеты.

Тем не менее, волна дурной славы всегда выносила Силвер наверх. Через год она родила дочь, отказалась назвать имя отца и на два года перебралась в Бразилию с каким-то богачом (ходили слухи, что это бывший нацистский преступник, сделавший себе пластическую операцию). В тридцать четыре года она вернулась на Бродвей и блистала в двух грандиозных мюзиклах, сначала в одном, потом в другом, и это продолжалось пять лет.

Джек тем временем начал строить собственную жизнь. Закончив колледж, он поселился в Голливуде, снял квартиру вместе со своим другом Хауэрдом Соломеном. Хауэрд мечтал стать агентом, главным образом потому, что считал: «тогда все бабы будут мои». Он устроился в крупное агентство по поиску талантов, поначалу ему пришлось работать с почтой.

Джек не знал толком, чем хочет заняться. Все говорили, что с его внешними данными надо идти в актеры – но от этой мысли он содрогался. Его интересовало писательство. Газеты. Манил мир журналистики. Он начал писать для небольшого журнала рецензии на фильмы и пластинки, а чтобы было чем платить за квартиру – свою половину, – подрядился водить экскурсии по телестудии. Через полгода он пошел на повышение: ему предложили готовить материал для местного разговорного телешоу.

«У тебя есть подход к людям», – заверила его новая начальница, дама, способная оценить талант с первого взгляда.

«Спасибо», – поблагодарил он, ловко «не поняв» намек провести ночь экстаза в ее квартирке в Уэствуде.

Но дальше он себя не сдерживал и спал практически со всеми хорошенькими женщинами, которые появлялись у них в шоу, постигая тем временем науку и искусство телевидения.

Однажды молодой киноактер, один из гостей их передачи, за сценой схватил Джека за грудки. «Слушай, приятель, ты трахаешь мою подружку», – сообщил он безо всякого удовольствия.

«Я?»

«Клянусь твоей задницей».

Джек не мог сразу вычислить, о ком именно шла речь, поэтому, не называя имен, ограничился туманным «извини, старик».

«Как же, «извини», – бушевал актер. – То-то она меня дальше первой базы не пускает. Как хоть она в койке, ничего?»

Разговор был продолжен в ближайшем баре, и Мэннон Кейбл – открытие сезона, тем не менее сидевший на мели, – подселился к Джеку и Хауэрду. Они назвали себя «Три покорителя», имея в виду скорее не насыщенную половую жизнь, а путь наверх. Между тем Хауэрд был половым гигантом, Мэннон со своей внешностью и юмором мог заманить в постель любую, Джек был просто неотразим.

Джек никогда не хвастался своей знаменитой сестрой. Хауэрд о ней знал, но помалкивал. Когда об этом услышал Мэннон, он едва не лишился дара речи. «Но почему это надо скрывать?» – не мог понять он.

Джек пожал плечами. «Я ведь едва ее знаю. Зачем трезвонить об этом на весь мир?»

К счастью, в начале своей карьеры Силвер взяла девичью фамилию матери – Андерсон. Джек предпочел отцовскую, более броскую, – Питон.

Карьеры «Трех покорителей» пошли в гору.

В двадцать шесть лет Хауэрд стал полновесным агентом, а в двадцать восемь уже вышел на уровень. По пути он женился, приобрел закладную на роскошный и соответственно дорогой дом в Лорел-Каньоне, обзавелся своим первым «Мерседесом» и начал закатывать приемы.

Мэннону дорога к звездам открылась благодаря популярному женскому журналу, в котором его фото поместили на центральный разворот. Он переплюнул самого Берта Рейнольдса, снялся в главной роли в нескольких забойных фильмах подряд, купил достойный дом на побережье и кремовый «Роллс-Ройс» и не давал ослабнуть текшему в его сторону потоку головокружительных красоток.

Джек перебрался в Аризону и стал работать на местном телевидении, в отделе новостей. Через два года он был там ведущим всего, что эта студия могла предложить. Его пригласили вести передачи в Чикаго, потом в Хьюстон. Он пробовал себя на всех направлениях от серьезных новостей до легких развлекательных пустячков, вел программы о политике, фестивалях, убийствах, кино, развращении малолетних. Любая область, любая программа телевидения была ему хоть как-то, но известна. В Хьюстоне ему дали собственное шоу, «В ритме Питона». Популярность его затмила всех и вся в округе. Его почта никуда не умещалась. К тому времени, как он взошел на ньюйоркском небосклоне – его пригласили вести ночное телешоу по крупному телеканалу, – Силвер стала собираться в Голливуд, играть главную роль в киноверсии одного из ее бродвейских ударных мюзиклов. Иногда его занимал вопрос: захочет ли она связаться с ним и поздравить с успехом? Все-таки, как ни крути, они брат и сестра почему бы не забыть о прошлом и начать сначала?

Но она так ему и не позвонила.

Фильм, в котором Силвер сыграла главную роль, провалился и не просто, а с треском. Сказать, что разорвалась бомба – значит, не сказать ничего. Это был мегатонный взрыв, ядерная катастрофа, которая смела всех, кто оказался в радиусе действия. Силвер, униженная, сбежала в Европу. Все шишки посыпались на нее. Господи, да за что? Она не сомневалась: лучшее, что было в этом фильме, – это она.

Последовал период «нервного переутомления», как она изысканно потом его называла. В действительности это был опасный флирт со спиртным и наркотиками, едва не стоивший ей жизни, не говоря уже о звездной карьере.

Тут-то она и возникла в жизни Джека. Вернее, не она лично – из Лондона ему позвонила десятилетняя девочка по имени Хевен. «Вы мой дядя? – спросила она. – Можно я к вам приеду? Мама заболела. Ее увезли».

Джек отменил все назначенные на следующую неделю интервью, купил билет на «Конкорд» и полетел в Лондон. Он нашел Хевен в Челси, где она жила под присмотром какого-то трансвестита. Оказалось, что Силвер упрятали в психиатрическую лечебницу.

«Бедняжка пыталась лишить себя жизни, – прошелестел трансвестит. – Представляю, каково на душе, когда красота уходит, а вместе с ней и талант. Я поступил по своему разумению. Кстати, она задолжала мне две тысячи фунтов. Лучше наличными, если можно».

Джек позаботился обо всем. Оплатил все счета, договорился о том, чтобы Силвер перевели в частный пансионат, нанял сестер для круглосуточного ухода, пригласил лучших психиатров.

Он нанес сестре визит, и она смотрела на него ничего не выражающим взглядом. Без грима она была собственной тенью, бледной, как привидение, но в глазах ее горел огонь. «Как Джордж?» – спросила она. В сорок лет она наконец-то вспомнила об отце – об отце, которого бросила, когда ей было всего шестнадцать.

«Ничего, тянет, – ответил Джек. – Я заберу Хевен, и она будет жить у него. Если ты не возражаешь».

«Чего же тут возражать, – промолвила она едва слышно, теребя прядь волос тонкими, словно вощеными пальцами. – Мне-то все равно конец, – сказала она безучастно. – Все прошлое – коту под хвост. В Голливуде никогда не умели за дерьмом разглядеть истинный талант. Сисястые двадцатилетки – вот все, что им нужно. Мне уже не вернуться».

Джеку было неуютно с этой изнуренной и поблекшей женщиной, говорившей с такой горечью. Это была не та Силвер Андерсон, за которой он следил все эти годы. В каком-то смысле он испытал облегчение: он больше не живет в ее тени. Даже если об этой тени знал только он сам.

«Ну, что ты, – попытался он ее утешить, – ты и сейчас очаровательная женщина. И всегда будешь крупной звездой».

«Спасибо! – в голосе ее зазвучал сарказм. – Слова поддержки от братишки Джека. Господи. Ты еще в пеленках барахтался, когда я уже была звездой. Так что побереги свое красноречие».