Получение займа означало, что она спасла журнал, обеспечение на него спроса значило, что им заинтересуются новые подписчики. Новых подписчиков привлекут уникальные материалы. Допустим, рассказ о пау-вау рода Волка. Логан не будет возражать против этого. Нет, наверное, будет. Ведь условием получения займа он оговорил отказ в течение этой недели от работы по журналу.

Настроение у нее упало.

Он никогда не пойдет на это, если, конечно…

Делая вид, что расправляет халат, она отвернулась. Ей нужна была минута на размышление. Чтобы составить план. Он ни за что не возьмет ее с собой на пау-вау, если будет знать заранее, что она собирается описывать это собрание для журнала.

И тут ее осенило.

Зачем рассказывать? Она с ним поедет на пау-вау, напишет материал. А расскажет потом.

— А что, если я тебе скажу, что все-таки хочу с тобой поехать, Логан?

— Тогда мне хотелось бы узнать, почему.

Медленным шагом она вернулась к туалетному столику.

— Откровенность за откровенность, Логан. Все должно быть честно. Ты даешь мне деньги, как договорились, а я проведу с тобой неделю… как договорились.

Остановившись перед зеркалом, она бросила взгляд на брошенную в выдвинутый ящик щетку. Рядом с нею она увидела фотоаппарат, упирающийся в пакет туалетных салфеточек.

Фотоаппарат Си-Си. Тридцатипятимиллиметровая камера, которую отец держал при себе, чтобы тут, в «Приюте», запечатлевать экстраординарные семейные события. Она увидела желтенький треугольник в окошечке на задней стенке камеры.

Аппарат заряжен пленкой «Кодахром»! Она поглядела на счетчик кадров и, сосчитав в уме, поняла, что у нее есть резерв.

Семнадцать снимков! Этого хватит. Значит, к материалу о пау-вау будут еще приложены фотографии. И вот тогда она все расскажет Логану.

Интересно, сколько времени? Логан заложил руки за голову и стал смотреть в окно у изножия кровати. Он наблюдал за тем, как по мере восхода солнца постепенно гаснут звезды. Скай, должно быть, когда ложилась в постель, полагала, что поедет сегодня на пау-вау вместе с ним. Вчера он решил не углубляться в эту тему. Перед отъездом он оставит ей записку. Она бы рассердилась, но тем бы дело и кончилось. Как только она вернется в журнал, она забудет и про пау-вау племени Осаге, и про собственный план, каким бы он ни был.

Если он собирается выехать из дома до того, как она проснется, ему следует поторопиться. Он отбросил простыню. Холодный воздух окутал его обнаженное тело. Хотя сейчас еще октябрь, но зима уже явно на подходе. Он решил не обращать внимания на утренний холод и стал потягиваться, подняв руки над головой. Босые ноги обжигал холодный деревянный пол. Он замер на мгновение, задумавшись, не скрипнет ли половица, если он ступит на плетеный коврик.

Чего он опасается? Ни один уважающий себя Осаге не усомнится в его способности беззвучно ускользнуть от любого англосакса. Он встал на овальный коврик и натянул джинсы.

Скай прошлой ночью морочила ему голову, заявив о том, что намеревается ехать с ним на пау-вау. Она не обманула его ни на миг. Ее решимость тащиться вместе с ним не имеет ничего общего ни с займом, ни с возможностью примирения. Она заявила ему четко и ясно, что собирается доводить развод до конца. У нее на уме что-то еще. Что-то изощренное, зато интересное. Эта женщина умеет заставлять его разгадывать загадки. Их совместная жизнь никогда не была скучной. Ему это всегда нравилось. И ему этого не хватает. Черт, ему не хватает ее. Не хватает до безумия.

Ну, так почему бы ей не поехать? В конце концов, он же планировал провести целую неделю наедине с нею. И главным тут было слово «наедине». Выглядело, конечно, отлично, но ему следовало понять сразу же, как только он увидел движение под Огастой, что все его ожидания будут обмануты.

Большим пальцем ноги он поддел черную майку, которую вчера бросил на пол. Поднял ее, просунул в нее голову и стал искать в ногах постели кожаную безрукавку. А нащупал лишь смятую хлопчатобумажную простыню.

Свет зажигать не надо. А то проснется Скай.

Да где же это проклятая безрукавка? Его передернуло. Кожаная куртка лежит внизу, на дне матерчатой сумки, которую он оставил у парадного входа, чтобы забрать перед отъездом на пау-вау рода Волка.

Все еще в поисках безрукавки, он расправил простыню и приподнял матрас, пока не нащупал что-то из гладкой кожи. Он вынул безрукавку и просунул в нее руки. И подумал, что лучше было бы оставить сапоги у постели, а не у парадного входа. Он, конечно, мог бы выудить из сумки мокасины и надеть их. Нет, лучше он наденет, как и прежде, сапоги.

Его передернуло.

Больше всего ему сейчас хотелось бы выпить чашку кофе. Чашку очень горячего черного кофе. В животе заурчало. Ладно, сойдет и пара быстро приготовленных яиц и кусочек тоста, если на завтрак хватит времени. В пустом желудке опять послышалось урчание, словно живот голосовал «за». Он уже в уме составил список первоочередных дел.

«К чертям список: иди на кухню и сделай себе чашку кофе».

Он провел бессонную ночь, мучаясь от того, что вчера наговорил Скай. Есть вещи, которые должны быть высказаны, но если говорить, то до конца, а он этого не сделал. Но какая бы была польза от того, что он рассказал бы ей о замысле Си-Си нарочно держать его в отдалении в тот момент, когда Скай потеряла ребенка?

Сердце у него сжалось в кулак. Ребенок, их ребенок, умер. Си-Си Маккензи тоже умер. Со своей стороны, Логан простил старика. На это потребовались месяцы, но теперь дух Си-Си может покоиться в мире.

И Логан на цыпочках вышел из спальни.

Когда он оказался в коридоре, то замер и повернулся в направлении закрытой кухонной двери. Неужели оттуда доносится запах кофе? Не может быть. Пустой желудок требовал, чтобы он понюхал еще раз. Логан послушался и сделал глубокий, продолжительный вдох. Ноздри его наполнил аромат свежесваренного кофе. Словно влекомый невидимым магнитом, он шел по запаху на кухню.

И услышал, как она ходит по ту сторону кухонной двери. Точнее, он услышал, как хлопают о пятки ее комнатные туфли. Не надо было открывать дверь, чтобы угадать, кому принадлежит этот «шлеп-шлеп». Он замер, не отводя взгляда от затворенной двери. Господи, как же он скучал по этим звукам! Он улыбнулся, представив себе, как она расхаживает в пушистых розовых комнатных туфлях, какие она любила надевать в морозное утро. Смешно, что именно это помнит мужчина в связи с женщиной. Что именно этого он лишен, потеряв женщину, подсказало сердце.

И он чуть-чуть приоткрыл дверь.

Скай стояла к нему спиной и освобождала из бумаги кубик сливочного масла. От лампы с узким абажуром, висящей над плитой, на линолеум пола падал след в форме стрелки. Конец которой глядел прямо на нее. И он перевел взгляд на ее ноги. И оказался прав: на ней были именно эти пушистые комнатные туфли.

Придерживая дверь, чтобы пружина не вернула ее обратно, он вошел в кухню. И тогда он увидел, как от тостера, стоящего рядом с раковиной, поднимается дымок. Она тоже его увидела и выхватила хлеб. Один уже чернеющий ломтик ей удалось спасти, и он шлепнулся на стойку.

— Черт! — пробормотала она, доставая второй дымящийся ломтик.

— А ты не думаешь, что лучше было бы зажечь полный свет? — И он отпустил дверь, тотчас же вставшую на место.

Она волчком повернулась к нему.

— Ты что так рано встал?

— Я хотел задать тебе тот же вопрос. Я думал, ты все еще спишь и видишь сны.

— Мне казалось, что мы рано едем.

— Я еду. Ты возвращаешься назад, в свой журнал. — Он открыл ящик со столовым серебром и вынул оттуда нож. — Поскольку у нас осталось всего четыре ломтика хлеба, я займусь приведением в порядок тостов.

— Сколько яиц? — спросила она.

— Поразмыслив, я решил, что тебе лучше было бы накрыть на стол, а мне готовить. — Он отдал ей нож, а сам взял картонку с яйцами и понес ее к плите.

— Договорились. — Она вынула две кружки из буфета. — Кофе?

— Вне всяких сомнений.

— Все еще пьешь черный?

Он кивнул. Она не забыла.

— Омлет или всмятку?

— Как угодно.

Он знал, что ей больше нравится омлет, и потому он взялся за сбивалку. Она включила свет, и он обернулся, чтобы получше рассмотреть ее.

Даже при резком люминесцентном освещении она выглядела гладенькой и сверкающей, как осеннее яблочко. Естественный розовый цвет щек был на полтона светлее насыщенного розового цвета «водолазки», заправленной в джинсы, но больше всего его потрясли ее волосы. Ниспадающие и чуть вьющиеся мягкими золотистыми завитками, они как бы притягивали к себе свет, а каждая прядь стократно его усиливала.

Пальцы его жаждали дотронуться до этого драгоценного золота и погладить его. Но он к ней не прикоснется. Возможно, сейчас они наедине последний раз до того момента, как развод вступит в законную силу. Мечту о примирении следует отставить в сторону. Он не сможет заставить ее полюбить вновь. Теперь он это понял. Она должна прийти к нему по собственной воле.

Значит, это прощание.

Он ощутил на пальцах что-то липкое, и когда он поглядел на руку, то увидел, что раздавил вынутое из упаковки яйцо. Он обернулся, спрятал яйцо назад, в картонку, и взял новое.

Через сорок пять минут последнюю из сухих тарелок они ставили в буфет.

— Я нашла термос, — сказала Скай. — Давай нальем туда остатки кофе.

— Да? — Он, наконец, решился. Нечего откладывать неизбежное. Она с ним не поедет.

— Я поставила свой чемодан у парадного входа рядом с твоими сапогами. А ты, случайно, не собирался улизнуть, не попрощавшись?

Он закрыл дверцу буфета и стал наблюдать за тем, как она заливает кофе в термос.

— А я помню, как ты по утрам в субботу удирала из постели.