— Ты отличный рассказчик, — однажды сказала я, после того как он полчаса распространялся о квантовой механике.

— А ты — терпеливый слушатель.

В полдень поручаю свое полотенце заботам спасателя и начинаю бродить по пляжу. Тор, мой вчерашний знакомец, стоит возле стойки импровизированного бара и пьет текилу.

— Похмелье?

— Попала в точку, — говорит он и, кажется, не узнает.

Заказываю «Кровавую Мэри» и блуждаю под навесами, рассматривая лица и доски. После четырех месяцев непрерывного общения с серфингистами я уже научилась распознавать некоторые марки и модели: «Хобби винтаж», девять и шесть, с закругленным основанием; желто-голубой «Роберт Август», девять и шесть, с фирменным стабилизатором; «Малибу-Фриз», десять и шесть, названная в честь первого калифорнийского серфингиста. Розботтома нет.

Возвращаюсь к своему полотенцу и сажусь посмотреть следующий заезд. На пляже начинается суматоха, все спешат поближе к воде.

— Что случилось? — спрашиваю.

— Раббит Кекаи, — отвечает спасатель, указывая на серфингиста, который в одиночестве отплывает от берега.

Всего минуту назад в воде было не меньше трех десятков спортсменов, а теперь только один.

— А где остальные?

— Уступили место. Из уважения. Раббит — один из самых знаменитых серфингистов в мире. Да, черт возьми, самый знаменитый! Начал кататься на Вайкики, в пятилетнем возрасте. Учился у мастеров — у Дьюка Канамуки и Тома Блейка. Ему восемьдесят четыре года, но по-прежнему даст любому сто очков вперед.

Теперь понимаю, почему Раббит Кекаи окружен таким почтением. Патриарх как будто живет в воде и составляет с ней одно целое. Не борется с волной, как это делают молодые, а летит на гребне. Одно удовольствие наблюдать за ним, даже для такого дилетанта, как я.

Через полчаса объявляют следующий заезд, и вновь вода кишит серфингистами. Снова встаю и хожу по пляжу. И наконец нахожу искомое под большим синим зонтиком. Доска длиной в двенадцать футов, на ее поверхности играет солнце. Красная, с золотом, лягушка в центре. Владелец стоит рядом, придерживая доску одной рукой и выставив ногу вперед. Его лица и торса мне не видно. Медленно приближаюсь, не сводя глаз с лягушки и боясь поверить собственным глазам. Сердце колотится. Слышу, как оно вздымается и опадает, отбивая быстрый, четкий ритм в груди.

Стою в нескольких шагах от доски, и сомнений нет — это Билли Розботтом. Вижу фирменную подпись мастера, маленькую «р» и «м» с завитушкой. Несколько парней и девушек разговаривают с хозяином доски, чье лицо по-прежнему заслонено зонтиком. Ноги отказываются служить.

Грохочут волны, жара просто нестерпимая. Оглядываюсь, пытаясь сосредоточиться. Неподалеку стоит кучка детей. Внимательно изучаю лица, заглядываю в глаза. Все ребятишки или слишком малы, или слишком велики. Эммы среди них нет.

Еще один шаг. Человек, до сих пор скрытый доской, поворачивается в мою сторону, проводит рукой по поверхности доски и продолжает болтать с зеваками. Замираю прямо перед ним и, затаив дыхание, вглядываюсь в его лицо.

Волосы темные.

Глаза карие.

Высокий.

Татуировок нет.

Австралийский акцент.

Одного взгляда на обнаженную грудь достаточно, чтобы понять: это не он. Не тот человек с Ошен-Бич. Просто какой-то парень с доской работы Билли Розботтома.

Земля уходит из-под ног, у меня перехватывает дыхание, фотоаппарат соскальзывает с плеча. Сижу на песке и всхлипываю как ребенок — или как сумасшедшая. Снова смотрю на человека — увы, не тот, который нужен. Смотрю на детей, среди них Эммы нет.

Ко мне тянется рука. Сильная рука, участливое лицо.

— С тобой все в порядке, детка?

Цепляюсь за руку и встаю.

— Да, — говорю. — Это просто солнце. Все в порядке.

Глава 73

Кейси Лопес. Корона, Калифорния. 5 июня 1971 г. Двенадцать лет.

Бенджамин Джент. Лексингтон, Южная Каролина. 6 июня 1986 г. Четыре года.

Майлс Севрева. Лас-Вегас, Невада. 16 февраля 1992 г. Три года.

Джозеф Мур. Уэлч, Оклахома. 30 декабря 1999 г. Шестнадцать лет.

Тайрон Джонсон. Чикаго, Иллинойс. 6 июля 2001 г. Десять лет.

Джимми Шедлер. Чикаго, Иллинойс. 6 июля 2001 г. Три года.

Эшли Рубин. Бриджпорт, Коннектикут. 7 ноября 2001 г. Одиннадцать лет.

Грейс Коста. Сан-Диего, Калифорния. 25 апреля 2002 г. Два года.

Твайла Чендлер. Ричвуд, Миссури. 6 октября 2002 г. Одиннадцать лет.

Мелисса Берквист. Сент-Луис, Миссури. 11 июня 2003 г. Девять лет.

Анджела Симпсон. Хьюстон, Техас. 16 ноября 2004 г. Восемь месяцев.

Лили Тэйлор. Рено, Невада. 21 апреля 2005 г. Четыре года.

Этой ночью, в грязном номере мотеля в Бока-Барранка, безостановочно думаю о том, где все эти дети и подростки, мальчики и девочки, бесконечная вереница пропавших детей. Только что были рядом — в магазине, в парке, на автозаправке, на пляже, — а через секунду пропали. Нетрудно найти имена и даты, название места, где их видели в последний раз, выяснить их возраст на момент похищения. Но главная информация — нынешнее местонахождение и то, живы они или нет, — отсутствует.

Месяцы поисков ни к чему не приводят, не дают даже отдаленного намека. Дети как будто исчезают с лица земли, как будто плоть, из которой они состоят, просто испаряется. Но законы физики утверждают — где-то ребята должны быть, живые или мертвые. Пропавшие дети исчезли не на все сто процентов. Они просто исчезли от вас.

Джейк. Все время думаю о Джейке. Его руки, запах мела и ластика. Длинные бледные ступни в сандалиях, загрубевших от соленой воды. Грудь, поросшая жесткими темными волосами, которые щекотали мне щеку по ночам. Дыхание, сладкий запах мятной жвачки пополам с запахом арахисового масла от сандвича, съеденного за обедом. Вспоминаю Джейка по частям и никогда — целиком. Знаю, что никогда не найду столь удивительного сочетания элементов в другом человеке.

Жара неимоверная, сбрасываю одеяло. Москиты словно только того и ждали. На мне ничего, кроме нижнего белья; один мокрый компресс на голове, другой на животе. Слышу, как по коридору тяжелыми шагами ходит охранник. На нижнем этаже продолжается вечеринка. Парочка в соседнем номере занимается сексом. В Сан-Франциско восемь часов вечера. Представляю себе Джейка, сидящего в большом кожаном кресле перед телевизором, окутанного вечерними сумерками. Звук приглушен настолько, что с трудом можно разобрать слова. Мы часто забавлялись этой игрой — «озвучивали» телевизионных блондинок и накачанных мачо, заставляя их вести высокоинтеллектуальные диалоги. Если на экране показывали юную пару, возлежащую в ванне в облаках пара и беседующую в час по чайной ложке, Джейк заставлял красотку цитировать Гегеля. Он обычно озвучивал женщин, а я мужчин, поэтому уличные громилы читали Байрона, а полицейские произносили шекспировские монологи.

Скучаю по этой игре, по ночным разговорам. Скучаю по всему, связанному с Джейком. Даже не думала, что можно скучать так сильно. В минуты слабости думаю о той боли, которую причинил ему мой спешный отъезд в Коста-Рику. Нет бы мне угомониться. В минуты сомнений достаю фотографии Эммы. Разглядываю лицо девочки, пытаюсь вспомнить ее голос, перечитываю имена пропавших детей, записанные в блокноте. Даты пугают еще сильнее; это продолжается десятилетиями. Где теперь родители детей, тети и дяди, бабушки и дедушки, где друзья, которые их любили? Каждое нераскрытое дело о похищении — колоссальный объем скорби, бесчисленное количество людей, для которых время остановилось в тот день, когда исчез ребенок. Каждое пропавшее дитя — чья-то раненая память, чья-то точка отсчета. За каждым именем в моем блокноте стоят другие, безымянные, люди, по-прежнему ждущие, что их ребенок вернется домой.

Глава 74

— Ну как? — спрашивает Аннабель.

— Ее здесь не было. Конечно, ее здесь не было. Вы правы. Я ошиблась. Все кончено.

— Мне очень жаль…

— И ведь в самом деле верила, что найду ее. Помнишь, когда я училась на втором курсе в колледже, ты пришла на мою презентацию?

— Конечно, — говорит Аннабель.

— Никогда об этом не рассказывала, но я сделала презентацию последней в своей группе. Самой последней. Все остальные выступили еще осенью, но наш преподаватель посчитал меня не готовой. И сдала лишь потому, что в течение трех месяцев проводила каждую ночь в фотолаборатории и вкалывала как проклятая, когда все уже спали. Закончив колледж, открыла собственное дело и принялась работать из чистого упрямства. Знаю, Бог не наградил меня талантом. Мои фотографии не имеют ничего общего с вдохновением. Я всего лишь умею трудиться. Раньше это мне помогало. Думала, на этот раз тоже сработает. Если не сверну с пути и не сбавлю темп, то найду Эмму.

— Ты сделала все, что смогла, — говорит Аннабель.

— Этого оказалось мало.

— Откуда звонишь?

— Из Плайя-Эрмоса. Собираю вещи.

Никаких слез. Даже гнев меня покинул. Все, что осталось, — пустота. Тоска, которую невозможно избыть. И чувство вины.

— Возвращайся, — просит Аннабель.

— Вернусь на следующей неделе.

— Точно?

— Да. Только на пару дней съезжу в Мануэль-Антонио.

— Тебе не следует быть одной. Возвращайся.

— Говорят, в Мануэль-Антонио очень красиво. Надо быть сумасшедшей, чтобы объездить всю страну, но так и не побывать в самом известном месте.

— Побываешь там как-нибудь в другой раз.

— Нет. Хочу проветриться.

— Мы выбрали имя для ребенка, — говорит Аннабель. — Если будет мальчик, назовем Майлз. Если девочка — Маргарет.

— Как мило.

— Если разрешишь, мы хотели бы дать ей второе имя — Эмма.

Как я могу не разрешить? Хотя после этих месяцев, в течение которых пыталась вспомнить, теперь мне хочется лишь одного: забыть.