Мишель Ричмонд - Год тумана

— Как вы познакомились?

— Длинная история.

Интересно, действительно ли этот французский тост настолько вкусный или просто я так голодна? Опустошаю тарелку, поднимаю глаза и вижу, что Ник ухмыляется.

— Прости, — вытираю подбородок. — Но от голода буквально живот свело.

Действительно, еда приносит наслаждение. Может быть, жизнь и впрямь продолжается?

— Не нужно извиняться. Мне нравятся женщины с хорошим аппетитом. Повторяю, держи телефон Уиггинса под рукой. Не забудь.

— Не забуду. — Молоко вкуснейшее; немедленно опорожняю стакан до дна. — Что ты добавил в этот тост?

— В числе прочих ингредиентов — какао и ваниль. — Элиот стирает с моего подбородка пятнышко сиропа. — Расскажи мне что-нибудь.

— Что?

— Ну, если бы мы встретились при иных обстоятельствах, не будь вашей помолвки, если бы не случилось несчастья — у меня был бы шанс?

Не задумывалась над этим вопросом.

— Наверное.

— Просто все так сошлось, да? — Ник проводит пальцем по краю стакана. — Слушай, из Коста-Рики очень трудно звонить, но зато в туристических центрах уйма интернет-кафе. Обещай при каждой возможности посылать мне весточку.

— Обещаю.

— И позвони, когда вернешься. Непременно заставлю тебя поужинать со мной. Это не свидание. Просто ужин.

— Конечно.

— И еще кое-что. Говоришь по-испански?

— Un росо[10].

Он подходит к книжным полкам и вытаскивает небольшой испанский разговорник и «Краткий путеводитель по Коста-Рике».

— Это поможет.

Убираю книги в сумку.

— Почему ты так добр ко мне?

Ник жмет плечами:

— Нравишься.

— Забавно, но одинокие женщины твердят, что встретить приятного мужчину нормальной ориентации в Сан-Франциско невозможно. А я встретила, хотя вовсе не искала. Почти все мои подруги пошли бы на убийство, лишь бы подцепить такого, как ты.

Элиот ухмыляется.

— А может быть, они уже, наоборот, попробовали и не вдохновились?

— Спасибо. Спасибо за все. Мне пора. Длинный, однако, сегодня день.

— Поедешь домой с удобствами. Только найду ключи от машины.

Он удаляется, а потом я внезапно чувствую, как меня дергают за плечо.

— Эбби!

— Мм?

— Ты заснула.

По-прежнему сижу за столом, опустив голову на руки.

— Который час?

— Четверть пятого. Отошел всего на пару минут, а ты отключилась.

Он поднимает меня на руки и несет. Это ощущение знакомо еще с детства, когда отец сначала укачивал в кресле-качалке, а потом относил в постель. Полусонная, я покоилась в его объятиях, и все казалось — лечу. Ник предоставляет в мое распоряжение кушетку, ненадолго исчезает, потом появляется с одеялом.

— Я не могу здесь остаться. — Из последних сил борюсь со сном и сажусь. Но кушетка такая мягкая, а усталость так велика, что мне с трудом удается держать глаза открытыми.

— Ненадолго. — Гостеприимный хозяин подкладывает подушку под голову и укрывает одеялом до подбородка. — Разбужу тебя пораньше.

Последнее, что помню, перед тем как заснуть, — это шум воды в ванной. Ник чистит зубы.

В 5:35 просыпаюсь и на цыпочках подхожу к кровати Ника. Спит в синей футболке и семейных трусах, свесив одну ногу до пола. Такой безмятежный, ни о чем не подозревающий, он совсем не похож на загадочного незнакомца, и мне очень хочется свернуться рядом с ним клубочком. Представляю, как приятно прижаться к его теплым ногам своими. Может быть, в другой жизни я могла бы сейчас лежать в постели с Ником и не беспокоиться ни о чем, кроме планов на выходные. В последнее время все чаще и чаще об этом думала — как было бы хорошо никогда не знать ни Джейка, ни его дочери. Если бы я их не встретила, то не смогла бы причинить им столько вреда.

В последний раз смотрю на Ника, пишу коротенькую записку, беру сумку и тихонько выскальзываю из квартиры.

Выход из дома ранним утром, когда город еще безлюден, магазины закрыты, а улицы залиты розовым светом, напоминает мне наши семейные каникулы времен детства. Мама обычно заходила к нам в спальню до зари, выводила на улицу в пижамах и укладывала на заднее сиденье автомобиля. Мы с Аннабель лежали бок о бок, укрытые одним одеялом, и покачивались во сне, пока машина петляла меж домов.

В салоне пахло домашним кофе, тихонько шуршала карта, родители переговаривались тихим шепотом. Во время этих поездок, когда менялся привычный ход вещей, мать и отец как будто принадлежали только друг другу; передние сиденья словно отдалялись от нас, и взрослые, со своими картами, кофе и таинственными планами, начинали жить особой жизнью. Мы просыпались в каком-нибудь незнакомом городе, когда машина останавливалась возле «Макдоналдса». Переодевались, шли завтракать и умываться. В шумном кафе, залитом лучами солнечного света, статус-кво восстанавливался, родители начинали спорить, и поездка по темным улицам казалась сном — приятным, но ложным воспоминанием о том, чего никогда не было.

Когда я рассказала Аннабель о предстоящей поездке в Коста-Рику, сестра отнеслась к ней довольно скептически.

— Уверена, что хорошо все продумала?

— Да.

Она помолчала минуту.

— Я по-прежнему считаю: ты должна довести поиски до конца. Но мне беспокойно за тебя, Эбби.

— Мы ведь родственники, — шучу. — Беспокоиться — твой долг. Но я в своем уме, если ты об этом. И вообще, очень приятно, когда есть план. Может быть, не идеальный план, но хоть какой-то…

Спешу на троллейбусную остановку на углу Двадцатой улицы. Там уже стоят двое «жаворонков» — женщина в больничном комбинезоне и нервный подросток, который, судя по всему, провел ночь без сна. Все молчат и не смотрят друг на друга. Где-то заводят мотоцикл. Долгий, яростный рев. Через пять минут появляется троллейбус; пятно света в сумерках городского утра. Внутренность салона кажется нестерпимо яркой.

Как только троллейбус подъезжает к остановке, во все стороны летят искры, токосъемник слетает с троллей и амплитудно раскачивается. Подросток негромко ругается, засовывает руки в карманы, а его реакция откровенно пугает, и я теряюсь: парнишка начинает плакать.

Троллейбус останавливается, водитель неторопливо вылезает. С безграничным терпением человека, который проделывал это уже сотни раз, он при помощи длинного шеста исправляет неполадку. Снова искры, водитель забирается обратно в кабину и через несколько секунд открывает двери. Женщина в комбинезоне отступает, пропуская подростка вперед. Опустив голову, он проходит в самый конец. Наверное, во всем виновата девушка, и сейчас мальчишка совершенно не знает, как быть. Очень хочется посоветовать не опускать руки — ведь можно выбраться из самой трудной ситуации и пережить даже то, что сначала кажется убийственным. Просто нащупываешь путь и живешь дальше — день за днем, в страхе, в отчаянии, но живешь. Время идет, а ты плывешь по течению — ошеломленный и как будто в полусне, — пока наконец не поймешь, что все еще жив…

Вечером двести тридцать второго дня просыпаюсь от шума дождя, барабанящего по железной крыше. На улице что-то скрипит и стонет. Только минуту спустя вспоминаю, где я. Вспоминаю долгий перелет, пропущенную пересадку, позднее прибытие в Сан-Хосе, безумную поездку на такси по незнакомым улицам.

В окно видно купу пальм, высоких и золотистых, которые качаются на ветру. Всюду жизнь. Дождь низвергается с неба бешеными потоками, а уже через несколько минут превращается в морось. Капли шлепают по банановым листьям под окном. Вдалеке кричат вороны и лают собаки. Звонит церковный колокол — один, два, три, четыре, пять раз.

Несколько часов назад, при приезде на место, мне открыла дверь женщина средних лет. За ее ноги цеплялись двое ребятишек.

— Buenos dias[11]. Я от Ника Элиота.

— Buenos dias, — ответила та. — Соледад. Я вас ждала.

Она улыбнулась и отодвинулась, приглашая войти.

Соледад показала комнату, и я поблагодарила ее, объяснив на ломаном испанском, что очень хочу спать.

— Хорошо. Сначала спать, потом есть.

Когда за мной закрылась дверь, я свернулась на узкой постели и задремала под голоса детей, звуки телевизора, лязг посуды и собачий лай.

Теперь в доме витает приятный запах еды. Когда выхожу из комнаты, дети бегут навстречу поздороваться.

— Роберто, — представляется мальчик, гордо хлопая себя по груди, а потом указывает на сестру: — Мария.

Ребятня следует за мной по коридору в ванную и хихикает, когда я пытаюсь совладать с дверью, которая не закрывается до конца. Стоит мне выйти, Мария хватает за руку и ведет на кухню, где Соледад жарит бобы.

— Кушать? — спрашивает хозяйка.

— Si[12].

Мне жестом предлагается сесть, а дети занимают места рядом и принимаются болтать по-английски.

— Вы откуда? — спрашивает Роберто.

— Из Калифорнии.

— А, Голливуд. — Он от возбуждения подскакивает на стуле. — Видели Арнольда Шварценеггера?

— Нет. Я живу в другой части Калифорнии. В Сан-Франциско.

Тут и Мария теребит за руку:

— А Микки-Мауса видели?

— Да. И Микки-Маус просил передать тебе привет.

— Правда?

— Правда. Вы очень хорошо говорите по-английски. Где научились?

— Мы смотрим телевизор, — отвечает Роберто.

— Мультики, — добавляет Мария.

Через несколько минут стол буквально ломится. Соледад разливает теплый апельсиновый сок по четырем маленьким стаканам. Не считая полусырых оладий в Майами, я ничего не ела с тех пор, как покинула Сан-Франциско. Поглощаю пищу с жадностью, и Соледад накладывает добавки. По-английски она говорит ничуть не лучше, чем я — по-испански, но мы находим общий язык при помощи детей. Оказывается, Роберто и Мария — ее внуки, их мать работает экономкой в гостинице.