Прикидываю возможности человеческого тела — похититель взял Эмму за руку? А может быть, понес? Если да, какова длина его шага? Сколько метров проходит в минуту? И как далеко способен уйти пешком? Сколько шагов было до его машины? Если наша «колючка» сопротивлялась — насколько это снизило его скорость? Остановится ли незнакомец, когда ребенок проголодается?

Воображаю себе автомобиль, стоящий у придорожного кафе. В маленькой забегаловке сидит маленькая девочка. Завтракает. Возможно, похититель захочет расположить к себе шестилетку, поэтому Эмме достанутся сладкие блинчики, сверх всякой меры залитые сиропом, и, может быть, даже шоколадное молоко. Догадается ли она не спешить, чтобы оттянуть отъезд? «Не торопись, — мысленно посылаю телепатический импульс через пространство. — Тщательно прожевывай каждый кусочек». Вспоминаю песенку, звучавшую в летнем лагере в Каролине, где оборвалась моя карьера герлскаута: «Жуй, жуй, не спеши — и наешься от души». Сидя в кафе, эти двое остановили время — окружность перестала расширяться.

Впрочем, версия с похищением не единственная. Полиция уже начинается склоняться к версии о том, что Эмма утонула.

Вчера, вскоре после прибытия патрульных, появился и катер береговой охраны. Я стояла на берегу, отвечала на вопросы и наблюдала, как он рассекает ледяную воду. Над пляжем иногда подолгу зависал оранжевый вертолет, слегка наклонившись носом к воде; громкий шум лопастей отчего-то напомнил мне фильмы о Вьетнаме. Спустя несколько часов, когда стемнело, катер уплыл, вертолет улетел. Океан стал зловещим, темно-синим, поднялся ветер и разорвал туман. Едва лицо и шею закололи песчинки, я вспомнила, что на Эмме один лишь свитер, недостаточно теплый для такой погоды. И хоть убей, не помнила, надела ли она носки.

Потом приехал Джейк. Не помню, в какой момент это случилось — долго-долго его не было, а потом вдруг появился. Огни патрульных машин озаряли темный пляж синим и алым, от костра по ветру сильно тянуло креозотом. К машинам подвели группу серфингистов в черных гидрокостюмах, блестящих и скользких, как тюлени, и полиция принялась их допрашивать.

Наконец к нам подошел сотрудник из береговой охраны. Его униформа казалась тщательно выглаженной, хотя человек весь день работал.

— В темноте мы бессильны. Возобновим поиски рано утром.

— Если она утонула — каковы шансы? — спросил Джейк.

Спасатель опустил глаза и зарыл мысок ботинка в песок.

— Трудно сказать, зависит от силы прилива. Иногда тело выбрасывает на сушу, иногда нет.

— Эмма боится воды. — Я взглянула на Джейка за поддержкой. — Она бы ни за что туда не полезла.

Шербурн занимался кем-то другим, но вдруг повернулся ко мне. Страницы его записной книжки трепетали на ветру.

Терпеливо объяснила, что недавно Эмма ходила на день рождения к девочке по имени Мелисса. Детишки с визгом перебрасывались мячом в бассейне, тогда как наше сокровище сидело, скрестив ноги, в шезлонге и мучило божью коровку, упавшую прямо в стакан.

— Ребенок отказался войти в воду. — У меня закружилась голова — пропажа в голубом купальнике словно наяву предстала передо мной. Тогда кроха искоса поглядывала на сверкающую водную гладь бассейна и слегка ерзала, как будто вот-вот должна собраться с духом и присоединиться к остальным. Так и не решилась. В машине, по пути домой, когда я спросила, хорошо ли повеселились, Эмма закинула худые ножки на переднюю панель и сказала: «Не люблю Мелиссу».

Шербурн с сожалением взглянул на меня — дескать, это еще ничего не доказывает, но судя по тому, как склонил голову и положил руку Джейку на плечо, детектив очень хотел, чтобы правда осталась за мной.

— Эмма — умная девочка. — Мною овладело отчаяние. — Если бы я хоть на секунду могла себе представить, что она подойдет к воде, ни за что бы ее не отпустила.

Джейк отвернулся и посмотрел на океан; несчастный отец где-то в глубине души всерьез над этим задумался. Его рациональный ум сейчас поглощен мимолетной, но отчетливой мыслью: Эмма могла утонуть.

— У меня у самого двое детей, — буркнул Шербурн. — Сделаю все, что смогу.

…Джейк возникает на пороге, с опущенной головой. Касаюсь его плеча, когда встречаемся посреди комнаты, — он вздрагивает словно от удара и поднимает на меня глаза, красные и опухшие. С очевидным усилием он протягивает руку, стискивает мои пальцы и тут же выпускает.

«Как ты могла? — Первое, что он спросил, когда узнал о случившемся. — Господи, Эбби, как ты могла?»

Мы говорили тогда по телефону; голос Джейка дрожал, и теперь, глядя на его лицо, я понимала — бедняга с трудом сдерживается, чтобы не сказать это еще и еще раз. Думаю: «Действительно, как я могла?» Чувство вины становится физическим ощущением. Постоянная тошнотворная боль…

Следователь стоит на пороге, руки на поясе, улыбается лучезарно, совсем как добрый сосед.

— Норм Дубус. — Его рукопожатие крепко, даже слишком. — Готовы?

Комната пустая, белая, очень теплая. Под окном гудит электрообогреватель, его спирали накалены докрасна. Пахнет потом и жженым кофе. Норм закрывает дверь и указывает на стул. Опутывает меня проводами и датчиками, велит сесть прямо и прислониться к спинке стула, так чтобы ступни твердо стояли на полу.

— Расслабьтесь. Всего несколько вопросов.

На столе перед ним лежит блокнот, а рядом стоит какой-то золотистый аппарат с иголкой. Норм нажимает на кнопку, аппарат начинает жужжать, а игла движется и чертит на бумаге четыре ровные синие линии. Первые вопросы очень простые.

Вас зовут Эбигейл Мейсон?

Родились в Алабаме?

Окончили Университет Теннесси?

Сейчас живете в Сан-Франциско, штат Калифорния?

Следователь записывает ответы в блокнот, изучает ломаные линии, делает пометки. Затем характер вопросов меняется.

Вы с Джейком ссорились в последнее время?

Есть ли у вас дети?

Вы хотите детей?

Когда-нибудь ссорились с Эммой?

У Норма настоящая шевелюра, черная, блестящая, над ушами несколько седых прядей, на лбу маленькие лиловые пятнышки. А еще от него пахнет зелеными яблоками, и, должно быть, всего пару дней назад он покрасил волосы. Может быть, даже сегодня утром.

С начала процедуры прошло полчаса.

Вы когда-нибудь наказывали Эмму?

Знаете, где она?

Как-нибудь связаны с ее исчезновением?

Вы потеряли терпение?

Утопили ее?

Убили ее?

Когда все заканчивается, у меня сдают нервы. Норм протягивает платок и наклоняется, чтобы отстегнуть провода. Запах яблочного шампуня становится еще ощутимее.

— Эмма любит яблоки, — говорю неожиданно для самой себя.

Следователь приподнимает бровь, рассеянно улыбается, и мне слышится какая-то нелепая мелодия — что-то вроде песенки, которую учат в детском саду: «С «я» начинается яблоко, с «я» начинается ясень…»

— Мы закончили, — сообщает Норм. — Можете идти. — И добавляет, уже мягче: — Это всего лишь необходимая процедура. Через нее все проходят.

— Понимаю.

На улице, перед полицейским участком, стоят журналистка и оператор Седьмого канала. Джейк смотрит прямо в камеру и говорит в протянутый микрофон:

— Если Эмма у вас — пожалуйста, отпустите ее. Оставьте где-нибудь в людном месте и уйдите. Никто даже не узнает вашего имени.

Журналистка сует микрофон мне под нос. Ее лицо блестит от макияжа, точно пластмассовое; губы очерчены чуть выше их естественной линии.

— Каким образом вы связаны с пропавшей девочкой?

— Невеста ее отца.

Журналистка втискивается между мной и Джейком:

— Приготовления к свадьбе продолжаются?

— Я хочу найти свою дочь, — угрюмо бросает он.

Телекукла задает Джейку еще несколько вопросов, даже не удосуживаясь выслушать ответы.

— Как вы себя чувствуете? Где мать Эммы? Как думаете, кто мог похитить девочку?

Этой до зарезу нужен красивый кадр: внезапный взрыв горя, сенсационное заявление, упоминание о злом соседе или сумасшедшем дядюшке — все, что может заинтересовать аудиторию.

Джейк отвечает на вопросы с профессиональным хладнокровием, он прекрасно подготовлен к таким неожиданностям, стойкий калифорниец, который никогда не теряет контроля над ситуацией. Ни разу не выказывает нетерпения, не начинает плакать. Прапрапрадедушка был золотоискателем, отец — звездой футбольного поля, и его имя по-прежнему мелькает на спортивной страничке газет. Отец был невероятно талантливым человеком, умер от алкоголизма, когда ему едва перевалило за сорок. Джейк и сам играл в футбол в школе — кстати сказать, у него неплохо получалось, — но после смерти отца окончательно завязал со спортом. И все-таки в нем по-прежнему сохранилось что-то от центрфорварда — добродушная уверенность, которая неизменно располагает окружающих.

Наблюдая за Джейком, я понимаю, что телезрителям он понравится. Публика просто восхитится его спокойной сдержанностью; густой, волнистой шевелюрой, всегда в легком беспорядке; полной нижней губой, которую он прикусывает, раздумывая над ответом; очками в тонкой оправе, придающими ему облик интеллектуала. Понравится мальчишеская улыбка, ямочки на щеках и то, как здоровяк опускает взгляд, когда слышит комплимент в свой адрес. Представила себе, как люди сидят у телевизоров, смотрят на нас и оценивают — сама так делала в лучшие времена.

Подъезжаем к дому, и там нас караулит еще один репортер. Джейк уделяет ему немного времени и вновь обращается к похитителю с просьбой вернуть Эмму целой и невредимой. Войдя в дом, задергиваем занавески и стоим в темной гостиной — молча, не касаясь друг друга. Просто стоим опустив руки, лицом к лицу. По комнате разбросаны детские вещи — на кофейном столике лежит волшебная палочка, обернутая блестящей фольгой; в корзинке у лестницы — кухонная прихватка, сшитая в подарок учительнице; под диваном — красные балетки, в которых непоседа любила ходить дома.