Белла спросила:

— Тебя тошнит?

— Немножко, — солгал я. Мне не хотелось портить ей настроение; помочь она все равно ничем не могла.

Самое же главное заключалось в том, что я умирал, и ничто на свете не могло этому помешать. Следовательно, мне не оставалось ничего иного, как выражался мой друг Билл Хатчинс, кроме как «…гоняться на этих железяках до тех пор, пока у них не отвалятся колеса, и пересечь финишную черту на последних каплях бензина, искореженными… и с оторванными дверцами».

* * *

На закате первого дня несколько местных аборигенов, только что сменившихся с работы, пригласили меня сыграть с ними в крикет на пляже.

— Идем же, приятель! — крикнул мне худой как спичка парень с длинными дредами, махнув в мою сторону плоской битой.

Искушение было слишком велико, и я поднялся с пляжного кресла. Медленно шагая к ним по пляжу, я предупредил:

— Я играл в бейсбол еще ребенком.

Отбивая мяч, я промахнулся трижды, чем заслужил всеобщий хохот. Подняв голову, я увидел, что Белла вооружилась фотоаппаратом и смеется вместе с ними. Солнце медленно скрывалось за горизонтом, и над морем распустился фантастический закат. Полагаю, молодежь приняла во внимание мой возраст и сделала мне скидку. Несколько раз глубоко вздохнув, я с пятого раза попал наконец по мячу, и он улетел в океан.

— Ур-ра-а! — закричала моя жена, а парни по очереди поздравили меня.

Для таких бедняков они выглядели потрясающе счастливыми. Вели они себя дружелюбно и спокойно и, судя по всему, не слишком терзались сомнениями в завтрашнем дне. Я смотрел, как солнце окунается в океан, разбрасывая по небу краски, каких я еще никогда не видел. Родившись в раю, мои новые друзья получили Божье благословение в наследство и знали об этом.

— Пора ужинать, — окликнула меня Белла.

Подняв голову, я увидел, что она машет мне рукой. По телу пробежали мурашки, и я спросил себя: «Господи, чем я заслужил такую женщину?» Оказывается, я по-прежнему люблю свою жену столь же пылко, как и в тот дождливый день, когда мы встретились впервые.

* * *

Ресторан отеля представлял собой открытую веранду, залитую ярким светом свечей и белозубыми улыбками тех, кто ужинал под его гигантской соломенной крышей. Ужин явно считался мероприятием официальным, попасть в ресторан можно было только по предварительному заказу, и мне, хотя я и чувствовал себя ужасно усталым и больным, не хотелось ничего пропустить. Ритмы местного оркестра и легкое разочарование, написанное на лице жены, заставили меня прикусить язык и выдавить улыбку. Судя по ответной улыбке Беллы, оно того стоило.

Проснувшись раньше Беллы, я вышел на небольшой балкончик, нависающий над пляжем. В предрассветных лучах восходящего солнца я принялся читать один из многочисленных рекламных проспектов отеля:


…Барбадос родился на свет из сахара и рома в те времена, когда здешние моря бороздили пиратские корабли. История острова пронизана фольклором, а архитектура фортов и крепостей щедро разбавлена импозантными особняками в стиле королей Якова и Георга. Мы предлагаем вам уникальную возможность обратиться к корням гордой и мужественной нации, сумевшей подняться над своим незавидным прошлым. Барбадос славится природными достопримечательностями: подземными пещерами с водопадами и озерами, приливными заводями, цветочными лесами, мангровыми болотами и такими автохтонными видами животных, как, например, зеленая мартышка. Карибские острова вообще считаются местом обитания необычных и выдающихся людей. Позвольте им увлечь себя своими колоритными рассказами, неуемной энергией и любовью к жизни. Приезжайте к нам на остров и…


Белла заворочалась на кровати, и я вернулся к ней.

* * *

После завтрака мы отправились на прогулку и наткнулись на старика, сгребающего водоросли, выброшенные на пляж волнами.

— Доброе утро, — приветствовал я его.

— И вам доброго утра, — с улыбкой ответил он, — а заодно и славного дня и спокойного вечера.

— Спасибо на добром слове.

— Меня зовут Дэвид, — сказал он. — Если вам что-нибудь понадобится, смело обращайтесь ко мне, хорошо?

Я остановился.

— Собственно говоря, мы с женой решили совершить экскурсию по вашему замечательному острову, но смотреть на его достопримечательности из окна автобуса нам не хотелось бы.

Он оперся на грабли и внимательно взглянул на меня, но ничего не сказал.

— Мы хотели бы взглянуть на ваш остров глазами людей, которые живут здесь, и…

— Понятно, — сказал он и ненадолго задумался. — У меня есть друг. Его зовут Филипп. На острове он знает каждую пядь, но… — Он явно смутился и умолк, подбирая слова.

— Да?

— Но он берет сто пятьдесят долларов США в день.

— Что ж, это разумно, — заявил я. — Когда он сможет заняться нами?

— Я могу устроить так, что на экскурсию вы отправитесь уже завтра утром.

— Отлично. Значит, у нас впереди целый день.

* * *

Как и было обещано, на рассвете Филипп поджидал нас у ворот отеля. Распахнув заднюю дверцу «тойоты» для Беллы, он протянул мне руку для рукопожатия.

— Доброе утро, сэр, — сказал он.

Я с радостью убедился, что его английский лучше моего.

— Доброе утро, — ответил я, — но, прошу вас, не называйте меня «сэр». Я — Дон, а вот эту симпатичную леди зовут Белла.

И Филипп, и Белла заулыбались. Он кивнул и сказал:

— Что ж, очень хорошо, Дон и Белла, а теперь я устрою вам экскурсию по острову.

И после еще одного рукопожатия мы устремились прочь от роскоши, которой наслаждались два дня, к нищете, какой я еще никогда в жизни не встречал.

Пока мы ехали, я попросил Филиппа рассказать нам о своей родине. И он начал свое повествование:

— Первым поселением на Барбадосе стал Хоултаун, первоначально носивший имя Джеймстаун в честь короля Англии Якова I. Название Хоултаун он получил оттого, что рядом с ним, на небольшом канале, корабли разгружались и кренговались. Однако первым морским портом и торговым центром Барбадоса стал Спейтстаун. Долгие годы он пребывал в запустении, но теперь, к счастью, началось его возрождение. В нем появились прекрасные отели, рестораны и даже собственная картинная галерея.

Он рассказывал, а наше с Беллой внимание привлекли жалкие лачуги без окон с крышами из жести и голые дети, бегавшие по грязным улочкам босиком.

Первую остановку Филипп сделал у баобаба в районе Сент-Майкл.

— Из маленького семени может вырасти большое дерево, — сказал он и распахнул перед Беллой дверцу, приглашая нас выйти из машины и рассмотреть его получше.

Дерево было гигантским.

— Еще его называют хлебным деревом с липким мякишем, — пояснил наш гид. — Чтобы обхватить его ствол, понадобится пятнадцать взрослых мужчин.

Я присвистнул и наклонился, чтобы прочесть надпись на деревянной табличке:


…баобаб дланевидный (Adansonia digitata). Одно из двух взрослых деревьев на Барбадосе. История гласит, что это замечательное дерево с обхватом в 44,5 фута (13,6 м) было привезено из африканской Гвинеи примерно в 1738 году, то есть возраст его превышает двести пятьдесят лет. Его ствол в форме кувшина идеально подходит для хранения воды, что объясняется засушливым климатом его родной африканской саванны.


Филипп не добавил более ни слова, чтобы не отвлекать нас от созерцания исполина. Белла наклонилась ко мне и прошептала на ухо:

— Не забудь поблагодарить Дэвида, когда вернемся в отель. Филипп — прекрасный экскурсовод.

— Так и есть, — согласился я. — Не забуду.

Местом нашей второй остановки стала церковь прихода Сент-Джеймс в Хоултауне. Филипп откашлялся и рассказал:

— Построенная в 1847 году, эта церковь в приходе Сент-Джеймс принадлежит к числу четырех старейших на острове. На южной паперти висит колокол с надписью «Благослови, Господи, короля Вильгельма, 1696 год». Он старше американского Колокола свободы на пятьдесят четыре года.

Преисполнившись любопытства, жена увлекла меня за собой, и мы принялись осматривать очередную достопримечательность. Стены церкви были расписаны старинными фресками, окна забраны цветными витражами, а на задворках церковного двора притаилось заброшенное кладбище.

* * *

Мы вырулили на длинную аллею, ведущую к аббатству Святого Николая, и впереди показался хорошо сохранившийся особняк с искривленным коньком крыши по голландской моде и высокими дымовыми трубами.

— Поместье построено в 1660 году, — пояснил Филипп. — Стены бутовой кладки из булыжников, скрепленных раствором яичного белка и коралловой пыли. Цемента в те времена еще не существовало.

Он остался у машины, а мы с Беллой купили билеты и вошли внутрь.

Нас провели мимо ужасающих своими скотскими условиями помещений для рабов в старую конюшню, где мы, сидя на металлических стульях, посмотрели документальный фильм 1930 года выпуска о жизни на плантациях сахарного тростника. Призванный привлекать и вдохновлять туристов, он произвел на Беллу совершенно противоположное впечатление. Она пришла в ужас. Когда мы возвращались к особняку, местный гид заявил:

— История наших рабов весьма занимательна.

Белла остановилась и схватила меня за руку:

— Давай уйдем отсюда немедленно. Прошу тебя!

Я согласно кивнул и напоследок оглянулся на старые помещения для рабов, гнувших спину на сахарных плантациях. У меня в голове не укладывалась жестокость, с которой предположительно цивилизованные люди совсем еще недавно обращались с себе подобными.

Филипп улыбнулся, когда увидел, что мы решительно возвращаемся к машине.

— Почему-то я ничуть не удивлен тем, что вы не пожелали там задерживаться, — сообщил он, распахивая перед Беллой заднюю дверцу. Когда мы вновь выехали на дорогу, он пустился в объяснения: — Учитывая, что для производства рома требовался сахарный тростник, первыми бесплатную рабскую силу из Западной Африки сюда стали завозить голландцы. Они набирали рабов в Сьерра-Леоне, Гвинее, Гане, Кот-д’Ивуаре, Нигерии и Камеруне, хотя многие из них погибали в пути. А те, кто все-таки добирался до места назначения, оказывались в полной зависимости от безжалостных и жестоких плантаторов. Чтобы удовлетворить все возрастающую потребность в живой силе, приходилось прибегать и к похищениям, и к ссылке сюда осужденных преступников.