Однако, по сравнению с обычными, арбалетные стрелы были гораздо более опасными, к тому же точность их попадания заметно увеличивалась по мере того, как сокращалась дистанция. На шотландцев, это казалось, не производило никакого впечатления. Атакующие перепрыгивали через трупы павших и тела раненых товарищей и неудержимо мчались дальше, размахивая длинными пиками и горланя военные кличи. Сердце Хью радостно встрепенулось, когда он увидел, какой урон наносили противнику английские стрелы, но радость эта имела привкус ужаса и горького сожаления — столь бессмысленной была гибель этих людей.

Эта горечь стала невыносимой, когда несколько — всего лишь несколько! — храбрецов прорвались, наконец, сквозь ливень стрел. Один из них попытался проткнуть Хью копьем. Рыцарь первым ударом меча отрубил наконечник копья, вторым — смахнул наземь голову копьеносца. Он чуть было не взвыл от досады, поскольку понимал — павший от его руки был героем… или сумасшедшим, и в том, и в другом случае он не хотел его смерти. Набежал второй шотландец, затем третий — у них, совсем почти голых и безоружных, не было ни малейшего шанса. Подобное чувство испытывал не только Хью. Поначалу латники, разглядевшие, наконец, противника, отпускали оскорбительные шуточки и язвительные замечания, теперь же они мрачно проклинали дикарей сквозь зубы и даже пытались сдержать их сердитыми окриками. Они не могли остановить резню, ибо сами были бы убиты, но столь откровенная мясорубка не доставляла им особого удовольствия.

Время растянулось до бесконечности — так всегда бывает, когда занимаешься делом, к которому чувствуешь отвращение. Продолговатый щит и плотная толстая кольчуга, сплетенная из стальных колец, надежно защищала Хью от уколов копий шотландцев, маленькие круглые щиты, которыми прикрывались некоторые из горцев, разваливались на части под могучими ударами длинного тяжелого меча. Хью казалось, что он машет клинком уже многие и многие часы, отрубая напрочь конечности и головы. Теперь, когда главные силы наступавшей армии ударили в ощетинившуюся мечами стену оборонявшихся, работа лучников заметно осложнилась, и Хью все чаще и чаще приходилось иметь дело с двумя, а то и с тремя противниками одновременно. Но особой опасности не было, он не чувствовал ее даже тогда, когда те, что были похитрее, пытались ткнуть копьем в лицо или ударить по не защищенным доспехами ногам. Отбить эти жалкие пародии на атаку было легко, даже слишком легко. Отвращение, испытывавшееся им, все больше росло и начало вздыматься черной волной по мере того, как все больше и больше безумцев, сраженных его менее точными ударами, корчилось у него в ногах, стеная и вопя или молча принимая смертные муки. Хью был опытным воином, ему приходилось сражаться во многих войнах и локальных стычках, но никогда еще он не чувствовал себя столь скверно — роль мясника, навязанная судьбой, казалась ему оскорбительной.

Позже Хью, правда, не смог бы сказать, когда именно, гул сражения изменил свою тональность. Понять, что случилось, не представлялось возможным: крики, если и были членораздельными, по-прежнему оставались неразличимыми, а повернуть голову он не мог, поскольку как раз в тот момент на него навалилось сразу трое горцев.

— Это смерть ваша! — крикнул Хью. — Прочь! Голым мужеством броню не прошибешь!

Выкрикивая эти слова, он грозно потрясал мечом; его глотка уже охрипла от таких же или подобных предостерегающих окриков, не дававших ни малейшего эффекта. На этот раз, однако, окрик подействовал. Наседавшие на него горцы замешкались, поглядывая искоса на холм со Штандартом, откуда как раз в тот миг донесся пронзительный вопль, подхваченный многими глотками. Хью невольно повернул голову тоже — в этом было нечто, что колдовским образом приковывало внимание.

Молниеносный взгляд — а только такой взгляд мог позволить себе Хью — убедил рыцаря, что в центре ничего существенно не изменилось, разве горы трупов стали, пожалуй, повыше, но на сетчатке глаз сохранилось остаточное изображение, которое долю секунды спустя добрались до мозга. Изменения все же были: длинные и широкие английские клинки не сверкали более под ясным солнечным небом.

«Скорбные стенания — вот чем были эти вопли», — догадался рыцарь и перехватил поудобнее рукоять меча, настороженно наблюдая за противником, — вот так же будут стенать и по мне, если не сумею избежать этой участи". Однако горцы, которые пару секунд назад наседали на него с такою яростью, лишь нечленораздельно выкрикнули что-то — проклятия, быть может, и были таковы. Вдоль всего левого крыла прокатился тот же вопль, и большинство из шотландцев откатилось назад. В ответ на это английская стена опасно выгнулась, выпячиваясь в северном направлении, латники горели желанием преследовать отступавшего противника.

— Стоять! — взревел Хью. — Стоять! Лучники, шаг вперед! Латники, стоять!

Того же типа команды прозвучали вдоль всего фронта и стена выпрямилась. Лишь несколько латников, обуреваемых жаждой крови, продолжали бежать за улепетывавшими горцами. Они очень скоро растворились в их гуще, лишь один или двое вернулись в строй. Каждый из латников был предупрежден об опасности, но Хью нимало не удивился, что нашлись ослушники, которые начисто забыли о том, что такой отход может быть не более чем уловкой, нацеленной на то, чтобы внести сумятицу в ряды обороняющихся. В иное время он скорее даже удивился бы, что таких сорвиголов оказалось мало, однако на этот раз никакой загадки в этом не было: большинство из латников либо были уже, как и он сам, сыты по горло бессмысленной резней, либо предпочитали поберечь силы, не желая тратить их попусту на погоню за оборванцами, с которых и взять-то было нечего.

Устало думая об этом, Хью окинул хозяйским взглядом вверенную ему часть крыла. Боевые порядки изрядно поредели, и раненых в них было, пожалуй, не намного меньше, чем перед ними, если судить по стонам и болезненным вскрикиваниям, доносившимся с той и другой стороны. Далеко не все шотландские стрелы летели мимо, а дружинники под короткими кожаными безрукавками и круглыми щитами были, понятно, гораздо уязвимее для пик и копий, чем Хью под крепкой кольчугой с длинными рукавами и подолом, прикрывавшим ноги чуть ли не до половины икр. Во всяком случае с такими потерями еще можно было мириться. Однако слева слышался какой-то подозрительный гомон, который заставил Хью насторожиться: что, если шотландцы перегруппировываются за лесом?

Хью окликнул Люсиуса, желая предупредить его об этом (тот выдвинулся влево на самый край крыла вместе со своими людьми, чтобы прикрыть возникшую в ходе боя брешь), но рыцарь уже сам кричал ему что-то, показывая рукой направо. Хью посмотрел в сторону холма и увидел там разворачивавшуюся на ходу резервную конницу, всадники скакали во весь опор, размахивая мечами и громкими окриками расчищая себе дорогу среди пеших латников. Секундой позже глаза Хью уловили причину такой спешки: более двух, возможно, даже пять десятков всадников в сопровождении нескольких сотен пехотинцев предпринимали фланговую атаку.

— По коням! — взревел Люсиус, и йомены, приглядывавшие за лошадьми, мгновенно доставили скакунов по назначению. Хью уже держал в руках уздечку Руфуса, когда его вдруг прошиб холодный пот: что, если Люсиус забыл в горячке боя о том, что их главная задача — удерживать фронт? Он, однако, тут же забыл об этом, когда, став ногой в стремя, не взметнул, в лишь затащил, да и то с огромным трудом, в седло свое тело. Мускулы отказывались повиноваться, он даже не подозревал, что устал до такой степени.

Пришлось тем не менее забыть об усталости. Глянув вперед, Хью увидел, что сэр Люсиус действовал отнюдь не под влиянием порыва. Из того самого леса, о котором он собирался предупредить рыцаря, вылетела вторая группа всадников, которая мчалась теперь прямо на их фланг. Хью крикнул капитанам, чтобы те не усердствовали и оставили побольше людей в пешем строю — их и так едва хватало, чтобы держать крыло монолитным — и махнул рукой Люсиусу и сидевшим уже в седлах, чтобы те выдвигались вперед. Вражеская конница приблизилась достаточно, чтобы можно было разглядеть, что вооружена она копьями, и Хью громко выругался. Если они не успеют отсечь конницу, она мощным ударом вспорет крыло, и тогда его людей переколют, словно свиней.

— Вперед! — крикнул Хью. — Развернитесь в линию и вперед!

Сам он тоже бросил Руфуса в галоп, направляя его в самый центр приближавшейся лавы. Оттуда донеслась чья-то команда, и Хью успел еще подумать: открывают фронт, чтобы ударить с флангов, но на маневры уже не было отпущено времени ни противнику, ни его людям. Хью иглой вонзился во вражеский строй, срубая мечом одно из копий и отбивая щитом второе. Это удалось ему только из-за того, что оба копья оказались скверно направленными — не потому, что вражеские всадники плохо знали свое дело, просто невозможно было действовать иначе: наклони они копья ниже, обязательно задели бы друг друга или же коней.

Хью, проскочив мимо этой пары, коршуном набросился на третьего, который не успел опустить копье, поскольку мчался слишком близко за передовой линией. Шотландец взвыл от боли и этим дал знать Хью, что его меч не разминулся с целью, но молодому рыцарю и в голову не пришло уточнять детали. Ему оставалось лишь уповать на то, что он вывел все-таки врага из строя, поскольку ловил уже следующее копье на свой щит. И у этого угол наклона оказался неверным, и Хью успел наклониться в седле, пропуская его над собой и с трепетом ожидая удара в приоткрывшийся бок. Расчет, однако, оказался верным: копье лишь болезненно царапнуло по боку, скользнуло по задней луке седла, и позади послышался громкий вопль, затем — по другую сторону — второй. Хью мрачно ухмыльнулся. Оборачиваться не имело смысла, и так понятно было, что случилось: копье, скользнув над ним, угодило в того шотландца, которого он уже успел ранить мечом; второй вопль вырвался из уст того, кто вместо врага отправил на тот свет соратника.

Парой секунд спустя ему стало уже не до ухмылок: копье, посланное справа, ударило изнутри в его щит, которым он пытался отбить другое копье, направленное слева. Альтернатива, которую пришлось решать в течение долей секунды, была простой и понятной до ужаса: то ли лишиться руки, то ли избавиться от щита. Последнее, само собою, означало, что его левый бок, лишенный защиты, будет изрублен в мелкие куски на протяжении нескольких последующих минут. Решение, однако, принял не кто иной, как Руфус, воспользовавшийся возможностью проявить инициативу. Конь, яростно заржав, изо всех сил ударил задними копытами, и копье вылетело из щита. В ту самую секунду, когда Хью почувствовал острую боль, молнией пронзившую его плечо, позади болезненно вскрикнул шотландец и громко всхрапнула лошадь. Не задохнись Хью в тот момент от боли, он, вероятно, поблагодарил бы вслух верного скакуна: удар его копыт, судя по всему, не только раздробил ногу всадника, но и переломал ребра его лошади.