— Ох, Хью, а не захочет ли он просто-напросто отомстить тебе за поражение на поединке? Я же знаю: ваш род и его род давно между собой враждуют.

— Боюсь, что теперь я не так уж уверен в неизбежности своей победы на том поединке, как раньше, — задумчиво произнес Хью, пытаясь воскресить в памяти все подробности баталии. Да, он яростно сражался за Ратссон, но явление Кенорна, что бы оно для него ни значило, заставило его забыть обо всех притязаниях. Мне теперь кажется… Более того, я уверен, что сэр Лайонел предпочел победе поражение, не воспользовавшись возможностью убить меня… или, точнее, Кенорна. У него прямо-таки опустились руки после того, как он назвал меня Кенорном. Он с легкостью мог расправиться со мною, когда я валялся у него в ногах. Он был рядом, я точно это знаю, потому что достал его мечом сразу, как только вскочил на ноги.

— С чего ты взял, что он мог с тобой расправиться? Может, он был уже к этому времени тяжело ранен или оглушен и пытался прийти в себя в то мгновение, когда ты поднимался на ноги? Хью, послушай…

— Я не новичок на ристалище, Одрис, — оборвал он ее, хмуря брови. — Говорю тебе, он вообще не хотел моей смерти. Он пальцем меня не тронул после того, как назвал Кенорном. Если на то пошло, он даже не сделал попытки прикрыться щитом. Именно поэтому я не мог его убить. Я не мог зарубить человека, который стоял и смиренно дожидался смертоносного удара.

Одрис чуть было не выпалила, что руководствоваться сентиментальными чувствами в мужских делах — последнее дело, но вовремя прикусила язык. Вместо этого она попыталась сменить тему разговора, надеясь, что Хью забудет о тех глупостях, которые взбрели ему в голову. Муж охотно отвечал на ее вопросы, с удовольствием качал на руках Эрика, который теперь, до отказа насытившись, сладко и безмятежно посапывал, так что Одрис смогла застегнуться и одернуть платье, но ни о чем не забыл. Позже, уже под вечер, Одрис услышала, как он советовался с Ральфом о поездке в Хьюг. Она не стала вмешиваться, поскольку надеялась, что протесты дяди подействуют на мужа эффективнее, чем ее уговоры, но уже вскоре поняла, что любые возражения Ральфа лишь укрепляют Хью в его решении.

Одрис поспешила в женскую обитель — отдельно стоявшее здание, очень похожее на основное здание, только заметно уступавшее ему по размерам. Смеркалось, и женщины, закончив работу, сбились в небольшие тесные кучки, чтобы вдосталь посплетничать и похихикать. Они замолчали, когда она пробегала мимо, преследуемая по пятам Фритой, тащившей на руках спящего Эрика. Двое из женщин приподнялись, собираясь показать ей шерсть, которую спряли, но она не обратила на них внимания, и прядильщицы вновь опустились на скамью, присоединяясь к товаркам, которые уже снова беззаботно и весело щебетали о чем-то своем. Одрис, все в том же глубоком раздумье, подошла к очагу и ступила на помост, устланный свежесрезанным камышом. Она постояла минутку, опираясь руками на резную спинку кресла, затем развернула его и села лицом к огню, едва мерцавшему над раскаленными углями в этот тихий и погожий вечер. Фрита скользнула мимо, к колыбели Эрика, стоявшей рядом с новой, завешенной пологом, кроватью Одрис. Малыш недовольно захныкал, но тут же успокоился, когда Фрита начала его укачивать.

Убедившись в том, что сынишка спокойно спит, Одрис повернула голову направо, где по обеим сторонам большого окна, открытого настежь, висели по два в ряд гобелены с единорогами. Взгляд Одрис остановился на двух крайних. Она вглядывалась в них, толкуя так и этак и пытаясь припомнить, есть ли сад в поместье Хьюгов и какого цвета были волосы у обретавшейся там кузины, считавшейся наследницей Хьюгов, — неужели и впрямь серебристо-русые… Ей и самой в это с трудом верилось, что решение было принято еще до того, как Фрита подошла к ней, чтобы помочь снять платье. Вскоре после этого примчался Хью, которого встревожило ее поспешное бегство с поля словесной баталии, разразившейся между ним и Ральфом, когда он попытался убедить дядю в необходимости поездки в Хьюг. Одрис, ласково улыбаясь, успокоила мужа, но потом, склоняя голову под гребнем, которым верная служанка расчесывала ее пышные волосы, как бы между прочим обронила, что, если Хью собирается побеседовать с сэром Лайонелом, она хотела бы при этой беседе присутствовать.

На секунду воцарилось глухое недоуменное молчание, затем Хью ошарашенно выпалил:

— Нет! Ты не поедешь!

— Ну почему же нет, дорогой? — спросила Одрис, остановив жестом Фриту и поворачиваясь к супругу с изумленно-невинной улыбкой на устах. — Ты же сам говоришь, что в этом нет ничего опасного. Так почему бы мне не поехать? Тут у нас, сам знаешь, делать особо нечего, соколят мы пока не завели, так почему бы мне не насладиться прогулкой в твоем обществе и не развеяться чуточку, навестив соседей?

Хью мгновенно насупился, чувствуя за собой вину перед молодой женою. Действительно, Ратссон был форменным захолустьем — радом, кроме широкой и глубокой реки да крутых, поросших густым лесом холмов, ничего не было. Даже дорога, ведущая из Морпета, заканчивалась в Ратссоне, и дальше на север вели только узкие, почти непроходимые тропки. За те несколько месяцев, которые они провели в поместье с тех пор, как вернулись из Йорка, к ним не забредала с визитом ни единая живая душа, даже странствующие менестрели с их неказистыми дудками и нескладными грубыми песнями не стучались в их ворота. Хью знал, что в Джернейве не переводились гости, в том числе и высокопоставленные, там постоянно мелькали свежие лица, заряжая хозяев кипучей энергией, снабжая последними новостями и сплетнями, скрашивая им серую повседневную жизнь. Увидев, с какой легкостью я непринужденностью Одрис очаровала Ральфа и Тарстена, как естественно она вписалась в его и дядюшкину жизнь, он и предположить не мог, что эта веселая и жизнерадостная женщина не искала, как правило, в Джернейве сторонних развлечений и чаще избегала назойливых визитеров, чем пребывала в их компании. Поэтому он даже после того, как перетащил в покои жены все лучшее, что сумел отыскать не только в имении, но и у окрестных фермеров, стараясь обставить их как можно комфортнее и роскошнее, не смог избавиться от чувства вины перед любимой женщиной, которую вынудил сменить дворец на деревянную хижину, более того, это горькое чувство лишь усугублялось тем, что Одрис никогда и ни на что не жаловалась и, казалось, искренне радовалась своему новому, скромному жилищу.

— Может, ты хочешь вернуться в Джернейв? — спросил он осипшим вдруг голосом, пытаясь проглотить комок, застрявший в горле. — Мне кажется…

— Хью! — воскликнула Одрис, срываясь с кресла и подбегая к мужу, чтобы крепко его обнять. — Я счастлива здесь, очень счастлива, но сейчас ведь начало лета, так хочется побывать на приволье, вдохнуть свежий ветер полной грудью, а я сижу тут и бездельничаю. — Глаза Одрис озорно сверкнули. — И, кроме того, дорогой, ты, боюсь, так истосковался по женской ласке, что за тобой сейчас нужен «глаз да глаз».

Хью не смог удержаться от улыбки. Одрис никогда не была ревнивой, да и не было у нее причины для этого; ему случалось, конечно, согрешить с той или иной прелестницей, когда сердце его было свободным и чувствовалась в том нужда. Но теперь, когда короткое вынужденное воздержание лишь укрепило и возвысило чувства, питаемые им к любимой и законной супруге, он скорее кастрировал бы себя, чем прикоснулся к другой женщине. Кроме того, Одрис находила возможности, пусть и ценой небольшого греха, удовлетворять его мужские потребности. Воспоминание об этом, о том, что Одрис с готовностью и радостью пошла на то, чтобы разделить с ним грех, вновь заставило Хью терзаться угрызениями совести, отступившими было после столь неожиданного заявления супруги, и он начал склоняться к тому, чтобы пересмотреть поспешно, быть может, принятое решение. Вдруг он снова нахмурился.

— Но, Одрис, шутки в сторону, тебе же нельзя ездить верхом — ты все еще исходишь кровью, — сказал он. — И как быть с Эриком? Мы не можем оставить сына, пока ты не подберешь для него надежную кормилицу.

— Оставить Эрика? — недоуменно повторила она. — С какой стати, я об этом и не помышляла. Почему нам нельзя взять его с собой? Я привяжу его к груди, как делают все прочие женщины, так что с кормлением не будет никаких хлопот. Если устану, передам ребенка Фрите, ты же знаешь — на нее можно положиться. А что касается… — она опустила глаза, затем вскинула их, взяла ладони мужа в свои руки и вгляделась в его лицо с мольбой и надеждой. — Если ты согласишься задержаться всего лишь на недельку, а ты, и правда, должен задержаться, чтобы проследить за тем, как скосят траву и сметают в скирды сено, со мной к тому времени все будет в порядке. И я не хочу расставаться с тобой как раз сейчас, когда мы вот-вот сможем, наконец, лечь в одну постель и заняться тем, о чем так долго мечтали.

— Я, конечно, останусь на неделю, — немедленно ответил Хью. — А что касается твоей поездки… ладно, посмотрим.

Одрис улыбнулась, наклонила голову и поцеловала мужа в нос, Хью не удержался и расплылся в счастливой улыбке.

— А почему бы и нет, — думал он. — Если ехать медленно и небольшими перегонами, останавливаясь там, где понравится… А что касается Эрика, его можно оставить в Тревике — оттуда лиги две до Хьюга, и они будут там в безопасности, если я ошибаюсь в чувствах, которые испытывает Лайонел Хьюг по отношению к Кенорну.

Неделя обернулась месяцем, Одрис была неистощимой на выдумки, пытаясь оттянуть отъезд, но и она в конце концов поняла, что Хью не успокоится, пока не узнает что же стряслось с его отцом.

Когда они без особых приключений добрались до Тревика, остановившись по пути на ночевку в Морпете, Одрис ни за что не хотела отпустить мужа одного ехать в Хьюг. Поначалу она грозила, что поедет следом, а Хью знал, что предводительствуемый все тем же Морелем охранный отряд, оставляемый им с нею, настолько преклоняется перед молодой хозяйкой, что с готовностью исполнит все, что она ни прикажет. В конце концов, однако, Хью удалось убедить жену, что ее присутствие рядом с ним лишь увеличит опасность, поскольку может ввести сэра Лайонела в искушение одним махом избавиться от всех наследников лорда Ратссона. Он испугался было, что употребил слишком сильный и недозволенный, быть может, аргумент, когда увидел, как расширились в испуге, наполняясь слезами, глаза жены, но это подействовало. Одрис обреченно вздохнула и разрешила ему ехать, понимая, что он не простит себе, если не проследит ту единственную реальную тропинку, которая вела его к отцу.