Одрис посмотрела на него широко открытыми, испуганными глазами.

— Я совершила грех? — прошептала она. — Я обидела тебя своими страстным, необузданным желанием любить тебя? Поэтому ты и сердился…

— Нет, любимая, нет, — заверил ее Хью. — Я только пошутил. — Но увидев, что она взволнована, добавил:

Я больше тревожился, что ты, испив свой «глоток», не пожелаешь прийти ко мне этой ночью. Хотя я не представляю, как это можно было бы устроить. И потому, как бы то ни было, я рад, что…

Злость и тревога на ее лице сменились радостью.

— Тебе не трудно будет прийти ко мне. Ты только будешь вынужден найти место и переждать там до темноты, потом тихо пройти через дверь лавки. За время, что я пробыла здесь, Утрид никогда не спал в лавке. Он ходит к своему тестю, где живут его жена и дети. К этому времени мои люди уже улягутся, или, если они вне дома, им вообще не будет дела до меня. Поэтому Фрита впустит тебя в комнату

Решив важные вопросы, Хью вернулся в дом Утрида с вкусными блюдами. Он попросил Утрида помочь ему разоблачиться и оставил кольчугу и меч у хозяина лавки, где раньше оставил шлем и щит. Они с Одрис сели поесть в небольшом садике торговца и разговорились о том, что произошло за время их разлуки, но больше всего, конечно, о Ратссоне и об истории Хью. Их разговор касался многих других предметов, больших и маленьких, говорили о чем угодно, только не о том поединке, который будет предшествовать турниру. Хью не говорил о поединке, потому что просто не думал о нем: он был слишком уверен в своей силе, чтобы нуждаться в поддержке, а особенно девушки, которая совсем ничего не знала о приемах ведения боя. Если бы он встретил человека, знавшего Лайонела Хьюга, то он задал бы тому вопросы, которые могли бы оказать добрую услугу. Он знал, что в Морпете должны быть такие люди, но сегодня для него важнее было побыть с Одрис, чем искать их.

Одрис не упоминала о поединке, потому что не хотела думать о нем. Она знала: есть люди, которые убеждены, что нужно стремиться навстречу беде, и считала их глупцами. Она всегда помнила, что нельзя спрятаться от правды, но от беды иногда можно. Очень часто беда исчезала, если от нее прятались, или просто поворачивались к ней спиной. Одрис считала, что если сознательно идти навстречу беде, то она неизбежно обрушится на человека.

Они расстались на закате. Хью остановился, чтобы попросить Утрида принести его снаряжение наверх и напомнить, что он и его дядя будут проживать на верхнем этаже рядом с демуазель Одрис. Хозяин лавки кивнул, не проявляя удивления: для них было совершенно обычно, когда разные группы людей жили под одной крышей. Кроме того, лорд Ратссон так щедро заплатил, что ему не к чему было придираться, даже если леди заплатит только за постель. Как бы то ни было Утрид не собирался жаловаться: он был рад, что демуазель и ее воины жили в его доме. Турнир привлек толпы народу в город; многие хотели купить дорогую одежду Утрида, но некоторые пожелали ее украсть. Утрид предотвратил кражу криком о помощи, на который один из воинов Одрис выскочил с мечом в руках — на этом дело и закончилось. И все же, Утрид не любил оставлять лавку открытой после наступления темноты. Он закрыл дверь, как только Хью вышел, обслужил тех, кто уже был в лавке, и закрыл ее на ночь.

Не прошло и четверти часа после ухода торговца, как Хью был уже внутри дома, и они с Одрис чувствовали себя настоящей женатой парой, потому что их не ограничивало время и им не приходилось тревожно поглядывать на дверь. Удобно устроившись у камина, они поужинали. Их обслуживала Фрита, которая вся сияла от радости. Они разговорились так, как если бы муж и жена говорили о ежедневных делах поместья Хью. Хью узнал, что, хотя Одрис сама не имела ни малейшего представления, как готовить еду, сыр или кроить платье, она разумно предложила, где можно найти людей, которые умеют это делать, и как вынудить их хорошо работать без надлежащего надзора. Хью начал уже сокращать приблизительный срок, когда он привезет Одрис в Ратссон. Она будет еще более ценным кладом, чем он предполагал.

Оба были очень счастливы, испив «глоток» друг друга на рассвете. Благодаря «глотку» исчезла острая необходимость физической близости, а осталось только теплое, легкое желание, не причинявшее неудобств. Они все доели, допили вино, закончили разговор и мирно легли спать, где они питались «простой пищей», что соответствовало утверждению Хью о пристойности женатых пар, — так Одрис дразнила, его смеясь. Она согласилась, медленно засыпая, что сполна насладилась «простой пищей», но в полночь снова разбудила Хью и приняла более острую и утонченную пищу, которую они увенчали очень сладким десертом на рассвете, когда Хью вынужден был уйти до открытия лавки Утридом. К счастью, незадолго до того пошел дождь, и Хью мог вернуться в лавку после прихода Утрида и сказать, что в такое утро неуютно спать во дворе, и поэтому он пришел поискать укрытия. Казалось, он едва мог взобраться по лестнице — что торговец правильно понял (хотя он бил мимо цели в обоих случаях: когда подумал, какая городская блудница могла так истощить силы такого сильного мужчины, и когда сделал вывод по поводу невоздержанности Хью накануне поединка). Но был, однако, прав, решив, что Хью в таком состоянии не мог быть угрозой для Одрис. И хотя Хью лег рядом с ней, она едва пошевелилась, и они оба крепко спали, пока Фрита не разбудила хозяйку, потому что проспали они чуть ли не до обеда. Тогда Одрис разбудила Хью.

Этот день прошел очень приятно, потому что лорд Ратссон приехал вскоре после того, как Хью, Одрис и комната были приведены в порядок. Хью был прав, когда сказал, что Одрис и его дядя будут очарованы друг другом. Так как весь день шел дождь, все трое провели время вместе, разговаривая и играя в разные игры у камина. Единственным неудобством было то, что Хью и Фрите пришлось сходить и купить продукты. У немых служанок есть свои преимущества и недостатки. И Хью шел спокойно, потому что дождь был ерундой по сравнению с любопытством. Ему хотелось знать, сможет ли служанка, пусть намеком, но дать понять чужому человеку об их любовном деле. Разговор между тремя особами затянулся надолго и касался широкого круга вопросов, потому что «неподобающее» образование, данное Одрис отцом Ансельмом, было ценнее золота для Ральфа Ратссона. Но во время разговора ни слова не было сказано о предстоящим завтра утром поединке, хотя никто из трех не мог выбросить из головы мысли о нем.

Для Одрис и Ральфа Ратссона это была гнетущая тень, которая пришла и ушла, сделав теплоту и радость их общения более отчетливой и острой. Один только Хью радостно приветствовал случайные напоминания о предстоящем поединке; когда дядя сказал ему что-то о завязке, Хью вспомнил об изношенной стяжке на его боевой кольчуге, но это было неважно и неопасно, и он не собирается ремонтировать ее. Сердце его было слишком переполнено, чтобы думать о каких-то застежках и шнурках. Он готов был взорваться от радости. У него никогда не было своего дома и слуг. И Тарстен, и сэр Вальтер любили его, но для Тарстена он был сыном, за которого он молился и направлял его на путь истинный, а для сэра Вальтера он был горячо любимым человеком, которого тот опекал. Но ни с сэром Вальтером, ни с Тарстеном он не чувствовал себя, как дома, потому что домом Тарстена была церковь, которая не прельщала Хью, а в замке Хелмсли, принадлежащем сэру Вальтеру его принимали без особой радости те, кто имел законные права там находиться.

Здесь, в этой комнате, где весело потрескивал в камине огонь и мягкий голос Одрис, и ее игривый смех смешивался с легким тенором и громким хохотом дяди, Хью видел наяву, какая жизнь его ожидает в Ратссоне. Здесь он был уверен, что его не только любят и рады ему — он нужен им обоим. Хотя Хью говорил меньше других, он был тем связующим звеном, которое держало всех вместе, он был ступицей колеса, вокруг которой вращалось колесо жизни. Чтобы его видения сбылись, ему нужно было убить Лайонела Хьюга завтра утром.

Глава XX

Когда Хью, спокойно спавший всю ночь, проснулся, на душе у него было легко. Из них троих только он прекрасно отдохнул и был счастлив. Однако, наблюдая, как сияющий Хью съел на завтрак огромное количество хлеба, сыра и холодного паштета, оба, и Ральф, и Одрис, не могли не улыбнуться и заставили себя поесть. Ральф принял беззаботный и веселый вид, потому что знал, что это необходимо. Он не должен поколебать самоуверенность племянника. Он уверял себя, что Хью хорошо знает и правильно оценивает свои силы. Хью не простодушный и хвастливый петух, и если он сказал, что может победить Лайонела Хьюга, значит сможет сделать это.

Одрис была спокойна по другой причине: она ничего не знала о противнике Хью. Она вообще боялась, что он будет драться, но каждый раз, когда просыпалась ночью, вспоминала сотканную ею картину, которая изображала мертвого единорога, лежащего в саду, похожем на сад в Джернейве и ни капли не похожем на сад Утрида. И, что самое важное, — на единороге не видно следов ран. Сейчас она не спрашивала себя, предсказывал ли на самом деле ее гобелен или нет. Она цепко ухватилась за мысль, что в Морпете нет никакого сада и на теле единорога не видно ран.

Так рассуждала Одрис, пока они скакали к полю, где проводился турнир. Ей казалось правдоподобным ее объяснение. Внизу, у подножия замка Морпет, было расчищено широкое поле, на котором паслись животные. Поле было размечено по обеим сторонам неровной линией кольев. На южной стороне солнце, если оно светило, согревало знатных зрителей. К кольям были прикреплены доски, образуя низкий забор, который должен защитить зрителей, чтобы лошади участников поединка не обрушились на них. Северная сторона, куда не проникал солнечный луч, кроме как в полдень, предназначенная для простого люда, была отгорожена от поля только кольями: если бы лошади и задавили нескольких простолюдинов, то это было бы не так важно.

Поодаль от низкого заборчика стояли ряды скамей. Де Мерли и его дама уже заняли места на центральной скамье, а знатные гости, приехавшие из соседних замков, выбирали места на других. Во время поединка, в котором участвуют двое мужчин и две лошади, все предпочитают сидеть. А во время рукопашного боя, который будет следовать за поединком, многие предпочтут стоять, потому что во время схватки можно будет легко передвигаться вокруг поля боя или же спасаться бегством, если бой перекинется туда, где находятся зрители. На восток и запад поле не имело границ: согласно правилам, проигрывающая во время боя сторона могла свободно отступать, а их противники могли преследовать их, чтобы захватить пленных. Передвигались участники боя с востока на запад.