– Да, не хочу.

Это было неправдой: ей хотелось поговорить о Бене, но она не знала, как начать.

Донал вытащил сигарету из кармана халата, зажег ее и, откинувшись, затянулся.

– Если твои родители не хотят вмешиваться в еврейские дела, я не могу обвинять их за это. Зачем искать неприятности? Забавно, мне они оба нравятся, хотя они были против меня в начале нашего знакомства. Но они безобидные люди и хорошо относились ко мне все эти годы. Что касается меня, то, видит Бог, я к ним относился более чем хорошо.

Что ему надо? Она не могла отвести от него глаз. Темный, беззаботный и привлекательный, он ждал. А она стояла как под гипнозом, как будто все еще была девочкой, которая вышла замуж в тот весенний день так много лет назад, девочка в синем костюме, которая так охотно пошла за ним.

– Ну? – спросил он. Она вздрогнула:

– Что?

– Хорошо к ним относился. К твоим родителям.

– Да, конечно, ты был удивительно щедр к ним. Я благодарила тебя много раз, не так ли?

– Я и к тебе очень хорошо относился.

Он огляделся. В окне глубокого выступа комнаты («фонаре») стояла полка с вечнозелеными растениями, ветви которых спускались на розовый ковер. Фарфоровые лампы стояли у кроватей на тумбочках, заваленных книгами. На комоде в серебряных рамках стояли фотографии детей. Мэг обставляла комнату по своему вкусу, и теперь она выглядела как комната в старом виргинском доме в восемнадцатом веке.

– Да, хорошо жить в этом доме. Можно больше ни о чем не волноваться.

Ее встревожило выражение его лица. В нем было что-то преднамеренное.

– Что ты имеешь в виду? Я не понимаю.

– Я имею в виду, что теперь я респектабелен. Больше нет дел со спиртным. Так что, когда спрашивают о занятии твоего мужа, тебе не надо уклоняться от ответа, как ты это когда-то делала. Ты можешь прямо отвечать, что он занимается своими инвестициями.

У нее создалось впечатление, что он смеется над ней, как будто респектабельность не была его целью с самого начала.

– И это приятно, я признаю, не бояться государственного контроля.

– Зачем ты все это говоришь, Домал?

Он так близко подошел к ней, что она почувствовала запах его одеколона. Он крепко схватил ее за руки.

– Я говорю все это, чтобы ты выбросила из головы сумасшедшие мысли.

Его ногти впились в нее.

– У меня нет никаких сумасшедших мыслей.

– Не играй со мной в кошки-мышки, Мэг. Я слишком хорошо тебя знаю. Ты опять раздумываешь о деле Бена.

– Да, – тихо согласилась она, – я бы хотела знать правду.

– У нас был этот разговор когда-то давно, Мэг. Мы чуть было не разошлись из-за этого, как ты помнишь. Давай не будем повторять все сначала.

– Но то, что я услышала сегодня…

– От Поля Вернера?

– Он бы не стал лгать.

– А я стал бы?

– Ты бы скрыл. Ты скрываешь. Играешь в кошки-мышки, как ты говоришь.

– Черт побери, Мэг, ты считаешь своего мужа убийцей?

– Я знаю, что тебе известно больше, чем ты говоришь.

Страх, как ни странно, придал ей большей смелости.

– Ты закрыл глаза на смерть Бена, ты закрываешь их теперь на страдания в Европе, тебе наплевать на все и всех, кроме получения прибыли…

Он оттолкнул ее с такой силой, что, не будь рядом кровати, она бы упала. Коробка с драгоценностями на ее столике была еще открыта. Он запустил в нее руки и подошел к Мэг с полными ладонями.

– Посмотри, что я дал тебе, посмотри! Бриллиантовые серьги, рубиновые браслеты, греческое золото, бермудский жемчуг…

Маленький резиновый предмет упал среди сверкающих драгоценностей на одеяло. Рука Мэг потянулась, чтобы прикрыть его, но Донал опередил ее.

– Что за черт, как это называется?

Она подняла глаза и встретила его удивленный взгляд. Говорить было нечего.

– Так ты пользуешься этим? И поэтому у нас не было никого после Агнесс? Ты делала это?

Она кивнула. Сердце замедлило свой ритм, хотя, казалось бы, должно быть наоборот. Странно, подумала она в этот долгий миг.

– Ну, будь ты проклята… Кто дал это тебе? Эта умница Ли, без сомнения. Так ты скрывала что-то от меня, да? Раздевайся. Снимай эту штуковину.

– Нет, – прошептала она, завязывая поясок халата.

– Снимай, я сказал.

Вдруг она испугалась, словно оказалась в комнате с незнакомцем.

– Что ты собираешься делать? Он засмеялся, не разжимая губ.

– Ты не хочешь подчиниться? Но я покажу тебе, кто здесь правит и будет править. Теперь все будет по-моему. Ты понимаешь, Мэг?

Отведя ее руки, он сбросил с нее халат.

– Донал, прекрати. Ты играешь роль. Ты не хочешь этого. Ты только хочешь…

– Я сам знаю, что я хочу!

Он бросил ее на кровать. Его искаженное от ярости лицо испугало ее.

– Нет, Донал, не поступай так со мной. Не надо.

– Сейчас. Иди добровольно, или я заставлю тебя. Я сказал, что теперь будет по-моему.

Она боролась, как могла. Он поймал ее руки и, прижав ее к кровати, сорвал с нее ночную рубашку. Она слышала треск шелка. Она не могла кричать – рядом были комнаты, где спали дети. Она поняла, что обречена на поражение. Холодные слезы текли по ее вискам.

Как стыдно! Как безобразно! Акт презрения. И впервые за все время, что этот человек входил в нее, она не чувствовала ничего. Ничего, кроме ужаса.

Когда он наконец встал, она уткнулась в подушку и зарыдала.

– Сегодня я позволю тебе поспать одной, – сказал он. – Завтра я уезжаю в Вашингтон на пару дней, но когда я вернусь, ты выбросишь ту штуку, и мы будем жить, как раньше. Тебе придется смириться.

Он погладил ее по плечу.

– Поплачь. Тебе станет легче, – и он тихо закрыл за собой дверь.

* * *

Мэг испытывала отвращение к себе. Это было невыносимо. Когда рыдания стихли, она перевернулась на спину и лежала уставившись в потолок. Изредка по улице проезжал автомобиль – она слышала скрежет тормозов и шуршанье сухих листьев. Свет фар скользил по потолку, и снова наступала темнота. Она заснула, проснулась и снова вспомнила свое унижение. Ее душила ярость, ярость на него и на себя за свою беспомощность. Нет, это невозможно пережить!

В комнате посветлело. Она лежала, не двигаясь, боясь пошевелиться, чтобы он не услышал и не пришел. Потом, вспомнив, что он говорил о раннем отъезде в Вашингтон, она почувствовала облегчение. Приподнявшись на локте, Мэг посмотрела на часы. Было почти восемь, ей давно было пора встать и завтракать с детьми. Посмотрев в зеркало, она ужаснулась: отекшие щеки и распухшие глаза с красными веками. Если бы она могла взять лед внизу, но тогда ее увидят горничные. Она услышала, как закрылась входная дверь. За дверью в ее спальню послышались детские голоса. Им, должно быть, сказали, чтобы они дали маме поспать. Немного погодя, в дверь легонько постучали:

– Миссис Пауэрс? С вами все в порядке?

– Дженни, все хорошо, спасибо. Я всю ночь мучилась жестокой простудой, инфекция, наверное. Нос и глаза все распухли.

– Может, что-нибудь принести? Кофе?

– Нет, спасибо. Я встану через минуту. Может быть, пойду подышать воздухом. Возможно, мне это и надо.

Под душем она долго плескала холодной водой на лицо. Это немного помогло. С макияжем и низко надвинутой шляпой она сможет выйти из дома. Стены давили на нее. Она развела руки, словно пытаясь раздвинуть их.

На улице ей сразу стало легче дышать. Дул холодный северный ветер, пронизывающий до костей. Воробьи и один одинокий кардинал копошились на лужайке перед домом. Мороз прихватил кончики лепестков желтых хризантем у черного хода. Проходя мимо домов на улице, она поднимала глаза на окна второго этажа, где располагались спальни, пытаясь разгадать, что в действительности скрывается за ними.

До центра поселка было две мили. Там были почта, магазинчик, торгующий открытками, и чайная, выходящая на железнодорожную станцию. Купив несколько рождественских открыток, она некоторое время постояла в раздумье. Прошел, не останавливаясь, поезд. На миг она подумала, как, должно быть, чудесно сесть на поезд с парой книг и поехать куда-нибудь одной, наблюдая, как мелькает за окном земля. Просто ехать, не думая ни о ком и ни о чем. Такая роскошь, такой покой! Потом она пошла бы в вагон-ресторан… там всегда вкусная еда… густой суп, горячая булочка.

Почувствовав голод, она прошла квартал до чайной. Было половина двенадцатого, вполне приемлемое время для еды. В комнате никого не было, кроме женщины, сидящей за столом с чемоданом, возможно, эта пассажирка, ждущая следующего поезда. Мэг села и заказала салат и чай. От Донала она приобрела привычку пить чай. Что только она не приобрела от Донала? Пять детей и сейф, полный драгоценностями, которые она редко надевала.

Мэг сидела, медленно завтракая и думая о своих детях. Мальчикам нужен отец. Сильные и активные, они уже вышли из-под ее влияния. Близнецы были дочками Донала, быстрыми и умными. Чем-то они напоминали Ли – подобно ей, они добьются своего. Они уже знали, что надеть, что сказать и что они хотят. Они тоже в какой-то мере вышли из-под ее влияния. Только Агнесс, младшая, была другой. Маленькая и слабая, она льнула к матери, возможно, больше из необходимости, чем от привязанности. Плохо вписываясь в семью атлетов, бледненькая и неспортивная, она всегда будет предметом насмешек для крепких, жизнерадостных и быстрых. Как хорошо это понимала Мэг! Такие дети находят утешение в сочинении грустных стихов о звездах и страждущих бедняках.

Она вздохнула. Завтрак она доела, но домой идти ей не хотелось, и поэтому она заказала еще чашку чая и сладкое и медленно ела. Жаль, что она не купила журнал, тогда она могла бы задержаться. Каждый раз, поднимая глаза от тарелки, она натыкалась на лицо женщины с чемоданом. Та, жуя, разговаривала с официанткой. Она жевала, как белка, передними зубами. Смотреть было неприятно, но Мэг все время тянуло посмотреть на нее, несмотря на отвращение. Как только женщина прожевывала достаточно, она, не глотая, начинала жевать следующую порцию, не переставая при этом говорить. Ее щека раздувалась все больше и больше. Когда же она проглотит что уже прожевала? Мэг не могла отвести от нее глаза. Она чувствовала, как ей хочется закричать: «Вы противно едите!» – но в то же время понимала, что теряет самообладание. Она быстро встала, расплатилась и быстро, почти бегом, пошла домой. Заворачивая во двор, она увидела там автомобиль, яркий маленький автомобиль с опущенной крышей, автомобиль Поля.