Родственная стыдливость заставляла их отвернуться от не сумевшей сдержать своих чувств сестры, они старались не глядеть на неё, как если бы она при всех мучилась от боли в животе или носового кровотечения. Эрмина успокоилась, вытерла слёзы с ресниц и попудрилась.

– Тихонечко, тихонечко, – сказала ей Алиса подбадривающим тоном. Светлые глаза Эрмины, казавшиеся голубыми из-за белокурых волос, сверкнули сквозь воспалённые веки.

– Тихонечко, – повторила она. – Легко сказать. Это надо ещё суметь.

Она заказала себе ранние вишни, привезённые в Париж издалека и уже поблёкшие на своих сухих стебельках. «На опушке леса, у воды, вишни были ещё в цвету, – вспомнила Алиса. На мокрые волосы Мишеля налипли два-три лепестка». Она нахмурилась, отогнав от себя возникшую перед её мысленным взором картину и её центральную фигуру, неподвижную и загадочную, и, обороняясь от них силами своего рассудка, заставила себя следить за младшей сестрой.

Эрмина оставалась бледной и расстроенной, она рассеянно катала между большим и указательным пальцами косточки от вишен. С опаской и некоторым отвращением Алиса думала, что ей, возможно, следует прервать молчание белокурой и скрытной сестры. «Скрытной? С самого детства мы скрывали друг от друга в основном свои неприятности…» Меж ними не было ни внутренней борьбы, ни семейного соперничества. Их сражения шли на других фронтах. Борьба за кусок хлеба, за то, чтобы получить место чертёжницы, или продавщицы, или секретарши, или тапёрши в близлежащем кабачке; совместными усилиями всех четырёх был создан весьма посредственный струнный квартет, чтобы выступать в больших кафе… Эрмина неоднократно работала манекенщицей. Прекрасная возможность быстро достичь полного истощения, предела собственных сил, выработать стойкое отвращение к чёрному кофе – ну а затем она бросалась искать работу на киностудиях… А Ласочка? Какая же она была красивая, когда сидела в окошечке кассы театра «Буфф», словно в рамке!.. Но если ты – одна из девочек Эд, тебе очень скоро доведётся узнать, каким образом честолюбивые замыслы, возросшие на почве мужского поклонения, рушатся при соприкосновении со стеклянной стеной, медной решёткой, порогом заведения модного портного, и преодолеть этот рубеж просто не приходит в голову… «Да, это так, – думала Алиса, – и я даже спрашиваю себя: а может быть, большинство так называемых жертв, пользовавшихся чрезмерным успехом у мужчин, сами заморочили себе голову?..»

Музыкантша-Коломба даже в самые трудные времена не смогла бы променять музыку на гуся с каштанами… Ну а Алиса умела делать всё на свете. Она даже сумела выйти замуж… В общем, они вели честную жизнь бедных и гордых девушек, бойких и независимых, поглядывающих на любовь без особого почтения и словно говорящих ей: «Подвинься-ка, голубушка, не занимай столько места. Голод, жестокость и потребность смеяться – более важные в жизни вещи…»

Алиса тайком разглядывала лицо Эрмины, заострившийся подбородок, впадинку на щеке под развившейся прядью белокурых волос… Вздохнув, она покинула мир своего одиночества.

– Будем пить кофе, птенчики?

Коломба решительным жестом отвергла это соблазнительное предложение, но затем с робким смешком согласилась.

– О да, давай кофе! Кофе, валяй! Кофе, кальвадос и прочее!

Она перевернула меню и быстрыми движениями стала набрасывать на нём нотные значки. Надвинутая на бровь шляпа и оттягивающая правый уголок рта сигарета лишь делали её лицо асимметричным, но не лишали его выражения благородной и рассеянной усталости. «Уж эта-то заслужила в жизни большего, – решила Алиса, – я имею при этом в виду и Каррина по прозвищу Балаби».

– Не надо бы тебе на ночь пить кофе, Эрмина.

– Ты так считаешь?

Младшая улыбалась, но в её улыбке сквозили холодность и вызов, и Алиса встревожилась, хотя и не подала виду.

– Как хочешь, малышка.

Убрав со стола, седоусый официант расстелил на нём бумажную скатерть, поставил бледно-карамельного цвета кальвадос, ошпаренные в кипятке чашки, глиняный кувшин с фильтром-цедилкой сверху, и Коломба оживилась.

– Здесь кофе всегда такой ароматный, верно, Алиса?.. Итак, что же ты теперь, после всего этого, собираешься делать?

– Чего «всего»?

– Ну, Алиса, я хотела сказать, в смысле Мишеля…

– Ах да… Ничего. Сейчас пока ничего. Предстоит ещё куча всяких юридических хлопот… Ох-ох-ох… К счастью, у Мишеля не было родных. Но мне бы хотелось поменьше говорить о нём.

– Ладно… Как хочешь.

– Потому что, честно говоря, я… не так уж довольна им во всей этой истории…

– Какой истории?

– Ну… я считаю, что он не должен был умирать. Она затушила сигарету в блюдце и отчётливо повторила:

– Так вот, я считаю, что он не должен был умирать. Не знаю, понимаешь ли ты меня…

– Прекрасно понимаю. Мне кажется, что понимаю. В общем, ты так же сурово относишься к нелепому несчастному случаю, как если бы это было… самоубийство.

– Вот именно. Самоубийство – вещь малопочтенная.

– Какова бы ни была его причина? – спросила Эрмина.

Она взволнованно слушала сестёр, обрывая край бумажной скатерти своим острым ноготком.

– Какова бы ни была причина, – сказала Алиса.

– Какова бы ни была причина, – повторила Коломба.

Она бросила на Алису спокойный и преданный взгляд.

– И всё-таки, – воскликнула Эрмина, – бывают же самоубийства от отчаяния, из-за любви…

– Ну уж и скажешь! Верно, Алиса? Вот я, – выпалила Коломба, – я думаю, что если мужчина меня любит, он не имеет права предпочесть мне что-либо другое, пусть даже и самоубийство.

– Даже если ты довела его до отчаяния, Коломба? Коломба взглянула на сестру с выражением величественного простодушия.

– Как же он может прийти в отчаяние, если я рядом? Говоря логически, он может отчаяться, только если меня больше рядом не окажется…

– Мне нравится это «логически», – сказала Алиса Коломбе улыбаясь.

Но Эрмина покраснела до корней волос. Более скрытная, чем сёстры, она порой хуже, чем они, умела скрывать свои чувства.

– Вы обе… вы говорите нечто неслыханное! – вскричала она. – Вы лишаете человека права случайно, непреднамеренно упасть в воду!

– Ну разумеется, – сказала Алиса.

– О!.. А ведь этот человек думал о тебе и думает даже после смерти, он позаботился, чтобы обеспечить твоё существование…

– Ну и дальше что? – резко спросила Алиса. – Материальные благодеяния, знаешь ли, для меня… Моё существование – лучше бы он больше думал о своем собственном.

– Ох! Ну, ты… Ты…

Эрмина оторвала от бумажной скатерти длинную ленту и едва слышно произнесла что-то обидное. Коломба и Алиса ждали, чтобы она успокоилась, и их терпение и сдержанность, по-видимому, задели её. Когда она неосторожно вздохнула: «Бедный Мишель!», Алиса взяла её за руку:

– Полегче, малютка. Ты нынче вечером много выпила. Из нас четверых ты одна ничего не понимаешь в вине. Мишель – это моё дело. Даже там, где он сейчас находится. И если я теперь не смогу говорить вам обеим то, что думаю, если я не могу просто позволить себе какую-то неправоту, в силу природной несправедливости или… любви…

Эрмина порывисто высвободила руку и прильнула щекой к руке Алисы:

– Что ты, что ты! Ты можешь! – воскликнула она негромко. – Будь неправой! Будь! Не обращай внимания! Ты же знаешь, я самая младшая!

– Тш-тш-тш, – с упрёком сказала Коломба.

– Не сердись на неё, – попросила Алиса.

С умилением и не меньшей тревогой она ощущала тяжесть горячей щеки на своей руке, а по зелёному с коричневым рукаву, непривычному для неё самой, беспорядочно разметались мягкие белокурые волосы.

– Возьми себя в руки, крошка. Не забывай – здесь ещё присутствует достойный служитель с усами, как у банщика… Пошли, отправляемся на боковую. Коломба, ты сегодня поедешь к Балаби в его заведение?

Коломба ответила на это лишь отрицательным и грустным кивком.

– А ты, Эрмина, пойдёшь ещё куда-нибудь?

– Нет – глухо ответила Эрмина. – Куда мне идти?

– Тогда забросьте меня домой, я оплачу такси. Умираю от усталости.

– Скажи, – спросила Коломба, – тебе кто-нибудь ещё помогает по хозяйству?

– Завтра утром придёт Неспящая.

– А сегодня вечером?

– Сегодня не будет никого.

Они замолкли и собрались уходить, пытаясь скрыть друг от друга общую для всех мысль о пустой квартире, где Алиса должна будет ночевать в одиночестве.

– Скажи, Алиса, – спросила Эрмина, – а ты оставишь себе эту квартиру – я хочу сказать, свою квартиру?

Алиса воздела руки.

– Ты ещё спрашиваешь!.. Да разве я знаю? Нет не оставлю. То есть оставлю – пока, на время. Ладно, помчались, а то я просто засну под столом.

Туманная и тёплая ночь была безветренной и лишённой запахов. В такси Алиса уселась между сёстрами, продела руки под их руки – похожие на свои собственные и такие же красивые. Но со стороны Эрмины к ней прижималось исхудавшее тело, чувствовался острый локоток. «Да что же всё-таки происходит с малюткой Эрминой?»

– Если тебе что-нибудь понадобится, – внезапно сказала Коломба, – звони «Одеон двадцать восемь – двадцать семь».

– Ты что, наконец-то завела у себя телефон? Это великое событие!

– Это не я, – коротко ответила Коломба. – Он стоит в комнате Эрмины.

Ступив на тротуар, все три подняли головы и глянули на окна четвёртого этажа, словно опасаясь увидеть там свет. Подождав, покуда не уедут сёстры, Алиса закрыла за собой тяжёлую дверь. Уже стоя в медленно ползущем и украшенном готическими металлическими завитушками лифте, она в полной мере ощутила владеющий ею страх. Скрежет ключа в замке, скрип паркетных дощечек под ковром при её проходе через переднюю, другие привычные звуки – те же, что сопровождали ночные возвращения Мишеля домой, – ясно свидетельствовали, что хладнокровие покинуло её. Будучи мужественной, она относилась к страху как к своего рода недомоганию и, допуская его, старалась его перебороть. «Надо просто не гасить свет всю ночь», – подумала она.