Картинка перед глазами затуманилась, и голос дяди коснулся моего сознания не сразу.

– …здесь присутствует моя дочь, но тем не менее я произнесу то, что обязан… Ни для кого не секрет, что ваша дочь, Эдита Павловна, позволила себе интрижку с Абакшиным! Я говорю – интрижку, потому что не желаю…

– Я бы попросила вас сократить свое выступление, именно потому, что здесь ваша дочь! – резко перебила бабушка.

– Я устал плясать под вашу дудку! – взвился Семен Германович, но осекся, вытер ладонью пот со лба и сделал несколько шумных вдохов и выдохов. – Мои нервы на пределе, – буркнул он и сосредоточил свое внимание на мне. – Анастасия, мы тебе так верили, возлагали надежды… – Издевательских ноток в голосе дяди было предостаточно, я видела, как он постепенно успокаивается, как быстро его глаза наливаются местью. – И, кажется, зря. Да, жена мне изменяла, и, не желая повторения подобных историй, я установил в ее машине прослушивающее устройство.

– Представляю, сколько сил ты на это потратил, дорогой, – усмехнулась Кора и положила ногу на ногу.

– Меня не интересует твое мнение, – отчеканил Семен Германович и вынул из кармана сначала мобильный телефон, а затем маленькую черную коробочку с цепочкой, похожую на брелок. – Я записал, все записал… Впрочем, вы это уже слушали, но теперь пришел черед нашей замечательной Анастасии.

Лера округлила глаза и посмотрела сначала на Эдиту Павловну, а затем на меня. Для нее это тоже было новостью и, пожалуй, шоком.

Вчера мы с Тимом катались на машине Коры… Да, катались…

Сложив крылья, я стремительно полетела на дно бездонной пропасти. Хотя нет, у этой пропасти было дно, усыпанное битым стеклом, ржавыми изогнутыми гвоздями, острыми камнями, железными шипами… Как неожиданно, как быстро… То есть я ждала, постоянно ждала, но в глубине души надеялась, что никто не узнает, что однажды я скажу сама… Или мы вместе с Тимом… Мысли разбежались в разные стороны, сердце практически перестало биться, и я наконец прочувствовала происходящее до кончиков ногтей.

Прятаться больше не придется, тайное стало явным…

Чем закончится разговор и сегодняшний день? Взглянув на Эдиту Павловну, я поняла, ей известен ответ на этот вопрос, каждая морщина на ее лице говорила: «Решение принято». Но мне не удалось прочитать мысли бабушки. О, как же я желала поймать хотя бы слово в ее зелено-коричневых глазах! Только бы у Тима не было неприятностей! Только бы не было! Но разве такое возможно?.. Где он сейчас, где? Лучше не приезжай, пока не приезжай, я сама… что-нибудь придумаю… Да, сама.

Я вспомнила, как Нина Филипповна, стоя перед Эдитой Павловной, произнесла тогда: «Мы любим друг друга». Эта фраза сейчас показалась чужой, не моей, она принадлежала тете, но все же стало легче. Немного вытянувшись, расправив плечи (почти), я приготовилась отправиться в ад.

– Вот, пожалуйста, – торжественно произнес Семен Германовичем, и по залу полетели наши с Тимом голоса: «Невозможно скучаю по тебе. Всегда… Ты бессовестно украл мои слова… Вообще-то хорошо, что под ветровку ты надела только футболку, так добраться до тебя гораздо проще… Я приду к тебе ночью…»

У Семена Германовича не получалось устоять на месте. Пытаясь справиться со злобой и черной радостью, он немного пританцовывал и постоянно щурился, точно наводил на меня прицел. Каким же гадким и мерзким он был в этот момент… Каким гадким! Таракан, таракан, тараканище…

В кривой торжествующей улыбке Семена Германовича присутствовало столько желчи, что у меня во рту появился привкус горечи, а потом подступила тошнота. Я представила, как дядя пристраивал это устройство, как он следил за Корой, буквально прослушивал каждый ее день… Таракан, таракан, тараканище… Жалкий, бесконечно жалкий человек.

Я практически увидела перед собой не дядю, а маленькое рыжее насекомое с блестящими боками и длинными подрагивающими усиками. Тошноту, да, Семен Германович мог вызывать только тошноту, и его предыдущие слова и поступки тоже. «Ты меня отвергала, а теперь получи, получи!» – читалось в его глазах. Самолюбие дяди было не просто задето, оно потрескалось в ста пятидесяти местах, покрылось сеткой и затряслось мелкой дрожью.

– Достаточно, – сухо произнесла Эдита Павловна, и Семен Германович, вздрогнув, остановил запись нашего с Тимом разговора. На лице дяди проступило разочарование, но глаза продолжали сиять, выдавая одновременную радость и даже злое ликование.

– Как это мило, – усмехнулась Кора. – Тайная любовь к прислуге. Как это мило, черт побери! – Она откинула голову назад и захохотала.

– Замолчи! – взревел Семен Германович.

– Ничего себе… – выдохнула Лера, округлив глаза. – Ты с ним спишь? Охренеть!

– Замолчите обе! – повторно взревел дядя, схватился за сердце и рухнул в рядом стоящее кресло. – Замолчите… – просипел он, тяжело дыша. – Я не желаю… Как ты могла!

Взгляд Семена Германовича был устремлен на меня, теперь дядя казался не воинственным, а раздавленным. Его лицо дергалось, потухшие глаза выражали душевную и физическую боль. Нет, он больше не торжествовал и не походил на победителя, с удовольствием отомстившего за обиду. Нет.

Отчего так?

Но у меня не осталось сил, чтобы понять и объяснить эту резкую перемену.

– Давно вы встречаетесь? Ты же любила Павла… Куда катится этот паршивый мир! – Лера вскочила и сжала кулаки. – Ты подцепила Тима! Что… что они в тебе все находят?! Ты длинная, тощая и нескладная! У тебя фигуры нет! И ты глупая. Да, глупая! Бесконечно! Навсегда! Тебя нужно отправить обратно в деревню. Как же хорошо мы заживем тогда! Как раньше!

– Достаточно, – вновь вмешалась в разговор Эдита Павловна и сцепила руки перед собой. – Оставьте нас.

Видимо, первая часть трагедии подошла к концу, наверное, она называлась «Обязательный прилюдный позор».

Подбородок Леры задрожал. Она встала, схватила с дивана маленькую подушку, гневно швырнула ее на пол и замотала головой. Прядь волос прилипла к губам, накрашенным темной вишневой помадой, лямка черной майки съехала с плеча… Я знала точно, что минимум один раз Лера предлагала Тиму близкие отношения и получила отказ (возможно, она предпринимала еще столь же безрезультатные попытки), и, конечно, теперь меня следовало ненавидеть больше, чем прежде.

– Бабушка, ты же выгонишь Тима? И ее выгонишь? – неестественно ласковым голосом спросила Лера. – Они тебя обманывали.

– Они обманывали всех, – хрипло произнес Семен Германович. – Похоже, вероломство в вашей семье, Эдита Павловна, передается по женской линии.

– А чего ты так расстроен? – томно поинтересовалась Кора. – Ничего другого от нашей пастушки ждать и не приходилось.

– Ты точно такая же!

– Нет. – Тетя улыбнулась и медленно поднялась. – В моих венах течет голубая кровь, я, в отличие от этой девчонки, – действительно Ланье.

– Она тоже Ланье! – рявкнул Семен Германович. – К моему великому сожалению!

– Ошибка природы, не более того. Формальность, – пожала плечом Кора и добавила: – Я, пожалуй, пойду. Все самое интересное уже случилось.

– Я сказала, оставьте нас все! – прогремела Эдита Павловна и посмотрела сначала на бледного Семена Германовича, затем на раскрасневшуюся от злости Леру. А я глядела на бело-золотую напольную вазу (та сначала зазвенела, потом сжалась от грозного голоса бабушки).

К сожалению, судьба не дала нам с Тимом достаточно времени…

Чтобы подготовиться.

О, как много я бы отдала за десять минут разговора с ним! Нет, даже за пять минут! Самых коротких, торопливых, быстрых и важных минут! Не желая омрачать недолгие встречи правдой жизни, мы с Тимом избегали тех слов, которые сейчас могли бы сделать меня увереннее и сильнее. Сейчас – да, но не тогда…

Ничего, я справлюсь. Мне не надо бояться. Я имею право любить. Такое право есть у каждого человека.

Семен Германович, Кора и Лера покинули зал, а я мужественно приготовилась к худшему.

«Только бы у Тима не было неприятностей. Хотя бы больших…»

Эдита Павловна сидела молча несколько минут, по ее лицу скользили серые тени, пальцы на подлокотниках подрагивали, украшения сверкали, глаза прожигали меня насквозь. Чтобы немного отвлечься, я принялась старательно думать о Симке, о Матвееве, о Нине Филипповне и о Бриле. Вокруг меня много хороших, добрых, понимающих… м-м… нормальных людей. Не все так плохо.

– Подобное я могла ожидать от Леры, не от тебя, – произнесла бабушка сухим, трескучим голосом. – Да, ты можешь совершать отчаянные поступки, но глупые, нелепые и преступные… – Она помолчала немного, а затем воскликнула: – Нет! Глупые и нелепые поступки ты совершать не имеешь права! – Морщины на лице Эдиты Павловны превратились в рыболовную сеть. Бабушка немного приподнялась, опираясь на подлокотники, а затем вернулась в кресло. – Как давно это продолжается?

Я сделала шаг вперед, в который раз вспомнила Нину Филипповну и ответила:

– Давно.

Тысячу лет, долгую, отчаянную тысячу лет… «Тим, где ты сейчас, где?.. Ты все знаешь? Нет, вряд ли, ты бы позвонил, предупредил…»

– Сколько?

– Я не стану обсуждать мою личную жизнь.

Эдита Павловна сдвинула брови и убийственным тоном насмешливо произнесла:

– Да? А если я раздавлю этого щенка? Если смешаю его с дорожной пылью, тогда ты снизойдешь до разговора со мной?

– Не смейте так говорить о Тиме! И не смейте причинять ему зло! – Слова сами вырвались из груди, но я не пожалела об этом. Я не имела права на трусость, и мне ни в коем случае нельзя было обращать внимания на трясущиеся поджилки. А они тряслись. О, как же они тряслись! – Тим и я… Мы два взрослых человека. Мы…

– Мы, – эхом повторила Эдита Павловна все с той же насмешкой. – Да, это «мы» существовало еще вчера, но сегодня его больше нет. – Взгляд бабушки стал колюч и сер. – Сейчас ты особенно похожа на свою мать, – с ненавистью добавила она. – Я помню каждое слово, сказанное ею тогда… Никогда не забуду, что она предала моего сына, предпочтя отца Клима Шелаева. Вашего «мы» больше нет. Я стерла его с лица земли.