Юлия Климова - Гнездо для стрекозы

Загородный дом Эдиты Павловны стоял немного левее поселка, Тим не стал въезжать на участок, припарковался около высокого кирпичного забора и взял с заднего сиденья белый пакет. Потом открыл металлическую дверь, осветил дорожку мобильным телефоном и пропустил меня вперед.

– А что в пакете? – спросила я.

– Апельсиновый сок и конфеты.

Не включая свет, мы устроились на ковре напротив телевизора, открыли коробку шоколадных конфет и налили сок в высокие узкие стаканы. Тим также захватил с собой старую комедию, мы сидели на полу и смотрели фильм.

– Так хорошо, что ты меня увез, – сказала я.

– Я могу увозить тебя каждую ночь.

– М-м-м… я подумаю об этом.

Тим отставил стаканы, сел ровнее, чуть наклонил голову и заглянул мне в глаза.

– Помнишь, я принес цветы, когда Эдита Павловна устраивала вечер в честь тебя.

– Да. Букет из трех белых роз и серебряная лента.

– Я не хотел уходить. – Тим поправил мои волосы, убрал их от лица. – Ты мне уже тогда очень и очень нравилась… Пару раз я наблюдал за тобой и пытался понять, откуда же ты взялась такая.

У меня защемило сердце, я придвинулась ближе, чтобы чувствовать тепло его тела и слышать каждое слово.

– Сто лет назад я была совсем нескладной…

– Красивой.

Тим поцеловал меня сначала в уголок губ, потом чуть ниже и наконец – в губы. Это был долгий поцелуй, расслабляющий тело, перечеркивающий мысли. Теперь я понимала необходимость побега – здесь не существовало времени, не раздавались скрипы и шорохи, не скользили тени, и вообще ничего не имело значения. Я не удивилась бы, если б, повернув голову к окну, увидела медленно падающие хлопья снега. Июль? Да, по календарю, ну и что?..

Подавшись вперед, я коснулась щеки Тима, растрепала его волосы, засмеялась, обняла…

– Маленькая моя Ланье, – нежно, растягивая слова, сказал он.

Только в его исполнении моя фамилия звучала без всяких добавочных оттенков, как прозвучала бы «Соловьева», «Мухина», «Васнецова»… В исполнении Шелаева, например, все было иначе… Я не собиралась перебирать холодные и насмешливые фразы Клима, но они неожиданно стали всплывать и тревожить меня. Чтобы избавиться от этой возрастающей муки, я мысленно повернулась к ним спиной и посмотрела на Тима. Его широкая теплая ладонь легла на мою талию, губы вновь приблизились к губам…

Несмотря на то, что мы находились в доме Эдиты Павловны, связь с фамилией Ланье из прочной капроновой нити превратилась в ниточку паутины, а затем и вовсе растаяла. Я была далеко от чужих планов и властных желаний, направленных в мою сторону.

Тим уложил меня на спину, лег рядом набок, протянул руку, взял пульт и выключил звук телевизора – стало тихо.

«Невероятно хорошо лежать на мягком ковре и смотреть в потолок».

– Так как насчет того, чтобы сбегать сюда каждую ночь? – спросил Тим, глядя на меня хитро, прищурившись.

– Я подумаю об этом, – важно ответила я, изображая бизнес-леди, которой сделали интересное предложение.

– Тебе удобно? – Его взгляд скользнул по моим ногам, по короткой плиссированной юбке, потерявшей из-за полутьмы свой красивый шоколадный цвет.

– Да, – с улыбкой ответила я и заерзала. Немного приподнявшись на локтях, чтобы стать ближе к Тиму, я поцеловала его коротко. Но чуткие, нежные губы почти сразу вновь прикоснулись к моим губам, и по телу пошла легкая томительная волна, задевающая какие-то важные скрытые точки. Поцелуй становился требовательнее и глубже, в груди ухнуло сердце – раз, ухнуло – два, а потом заколотилось, точно ненормальное. Закрыв глаза, отдаваясь вихрю эмоций, закружившему голову, я принялась торопить события. Мне требовалось большее. Именно сейчас…

Ладонь Тима опустилась на мое бедро и поднялась вверх, я почувствовала тяжесть его руки на ребрах и запоздало поняла, что он дотрагивается не до ткани блузки, а до моей кожи.

«Кожи и костей», – уточнила неловкость, потому что в этот момент я особенно ощутила собственную худобу.

Тим целовал меня долго и неотрывно, силы покинули меня, освобождая место для чего-то нового и неизведанного, тело стало наполняться теплом, нетерпением и тихой радостью…

– Тим, – выдохнула я.

– Я здесь, – ответил он.

Мне нравились его запах, вкус и частота дыхания, нравилось, как он неторопливо и осторожно расстегивает пуговицы блузки. Хотелось, очень хотелось, чтобы Тим опять дотронулся до меня и одежда, наконец, перестала мешать.

Я попробовала придвинуться ближе к его локтю и сделала попытку открыть глаза, но это не получилось…

– Тим…

– Я здесь.

Подняв руку, я нащупала на его рубашке пуговицу и принялась ее расстегивать, но пальцы не слушались. Похоже, я превратилась в одно из самых беспомощных созданий на свете.

С плеча съехала блузка, Тим опустил бретельку лифчика и стал целовать шею, плечо… Он двигался ниже, и я ждала того момента, когда его губы коснутся моей груди… А когда они коснулись, я судорожно вздохнула и издала самый глупый стон на свете. Не знаю, почему он показался глупым, наверное, было очень странно не прятать чувства, открывать душу и доверять абсолютно.

Умела ли я раньше это делать, хочу ли довериться сейчас?.. Вопрос умолял об ответе, и против воли мое тело стало каменным.

Тим немного отстранился, и я открыла глаза. Он смотрел внимательно, пытливо, будто хотел прочитать мысли и многое понять. Мягко улыбнувшись, Тим подтянулся выше, обнял меня, прижал к себе и тихо сказал:

– Похоже, я негодяйски тороплю тебя. – Затем погладил меня по спине, как маленького котенка, уткнулся в макушку и спросил: – Это в первый раз?

– Да, – немного помедлив, тихо призналась я.

– Ну, тогда я точно негодяйски тороплю тебя.

Мне стало хорошо и смешно, и теперь я заерзала от какого-то необыкновенно уютного счастья. Тим вернул бретельку лифчика на место, поправил блузку на моем плече и серьезно произнес:

– Давай рассказывай, как ты провела день и как докатилась до жизни такой.

Смех больше не мог сидеть во мне спокойно, он запрыгал в груди, защекотал нос, и я засмеялась: сначала тихо, а затем громче.

Что я могла ответить? Я понятия не имела, как докатилась до жизни такой.

До пятницы мы больше не устроили ни одного побега – Эдита Павловна готовилась к званому вечеру, и дом затихал ближе к двум часам ночи. В зале появились декорации, столики, стулья, кресла. Кто-то натягивал ткань, кто-то натирал полы, на широком бежевом диване в ряд лежали схемы расстановки мебели и цветов. Восемьдесят пять гостей или двести – количество не имело значения, «в доме Ланье всегда и все должно быть на высшем уровне». Эти слова за последние два дня я слышала от Эдиты Павловны не менее десяти раз.

Только к четвергу я немного влилась в «придворную» суету и перестала постоянно вспоминать загородную поездку с Тимом. Мы проходили мимо друг друга, на миг встречались взглядами, обменивались короткими улыбками, разговаривали по телефону, скрывшись ото всех в своих комнатах, а один раз умудрились пообедать в торговом центре недалеко от дома. Мысли о поцелуях и прикосновениях Тима иногда заставляли мои щеки розоветь, хотя, казалось, нет никакого смущения. Я желала, чтобы все повторилось и мы опять бы были только вдвоем. То ощущение свободы звало к себе, тянуло.

Думать о любви я стала чаще: примеряла это чувство к другим людям, пытаясь что-то понять. Пожалуй, в эти дни я больше вспоминала о маме, мне не хватало портрета, висевшего на стене в квартире Шелаева.

Один раз приезжал Лев Александрович, он весело подмигнул мне, проходя мимо, и спросил, почему я больше не приезжаю в его клинику. «Потому что у вас с Ниной Филипповной все хорошо», – мысленно ответила я, пряча довольную улыбку. Бриль привычно прошел в комнату Эдиты Павловны, где своим громоподобным голосом не менее привычно прогнал мигрень, и уехал, подарив мне перед уходом плоскую банку с желтыми витаминами. Лев Александрович вынул ее из кармана голубых брюк, сказав: «Что-то ты бледна, Анастасия. Как поживает сын аптекаря?» Он помнил наши шутки, и я видела, как приятно Нине Филипповне его доброе отношение ко мне.

«Вам наверняка придется приехать к Эдите Павловне, однажды бабушка узнает, с кем я встречаюсь… И пока неизвестно, кому понадобится медицинская помощь… И можно ли будет нас с Тимом спасти…»

Подготовка к любому подобному мероприятию включает в себя выбор нарядов. К этим мучениям я уже относилась легко, поэтому, когда на моей кровати по распоряжению Эдиты Павловны выросла гора каталогов, я покорно поплелась разглядывать картинки с изображениями сногсшибательных фотомоделей в различных платьях, юбках, брюках, кофтах и нижнем белье. Добросовестно сделав пять закладок, я отчиталась перед бабушкой и получила в ответ скептически искривленные губы.

– Это совсем не то, что тебе нужно, – сухо объявила Эдита Павловна.

Каждый раз, позволяя мне сделать выбор самостоятельно, она надеялась воспитать во мне вкус, но я руководствовалась в основном удобством и практичностью. И немаловажную роль играл цвет.

Эдита Павловна долго листала журналы, раздражалась, а затем неожиданно произнесла:

– На этот вечер тебе выберет платья Кора. Она умеет обращать на себя внимание.

Такое решение меня никак не могло устроить, и я позволила себе твердое «нет».

– Я посмотрю еще каталоги и найду что-нибудь подходящее.

– Тебе это особо никогда не удавалось, так почему бы не воспользоваться опытом и вкусом другого человека?

По сути, торги из-за платья были бесконечно глупыми, наверное, я больше руководствовалась вредностью, и, конечно, одерживала победу антипатия к Коре.

– Я надену красное платье, – услышала я свой ровный голос. – Самое красное, что найдется в этих каталогах.

– Хорошо, – довольно быстро и без лишних нравоучений согласилась Эдита Павловна, на ее лице появилось глубокое удовлетворение (в красном цвете я не могла остаться не замеченной Максимом Матвеевым).