Юлия Климова - Гнездо для стрекозы

– Она тебя очень любила, – стоя ко мне спиной, продолжил Клим и нажал кнопку. Кофейные зерна превращались в крупинки, но я почти не слышала этот хрипящий шум, я боялась пропустить слова Шелаева. – Она была добрая, милая и звонко смеялась.

– А еще какой она была? – услышала я свой дрогнувший голос.

Клим развернулся и ответил:

– Пойдем со мной.

Он протянул руку ладонью вверх, будто хотел сказать: «Обещаю, в ближайшие десять минут я тебя не обижу». Я коснулась ладони, и его пальцы сразу сжались, захватив меня в плен. Поднявшись со стула, я сразу высвободила руку и посмотрела в сторону двери.

Мы прошли по коридору, а потом свернули в комнату, похожую на маленькую гостиную. Серые стены и темные шторы делали ее не слишком уютной, но здесь, наверное, было хорошо отгораживаться от шума Москвы, дел и забот.

– Вот такой она была.

Клим отошел к окну, а я увидела на стене портрет очень красивой светловолосой женщины, она сидела боком, положив руки на колени, и с доброй улыбкой смотрела на меня. Мы были похожи как две капли воды: те же глаза, щеки, лоб и нос, вытянутая худоба, торчащие ключицы, наклон головы…

Я видела маму на фотографиях, но на картине она казалась… живой, видимо, портрет рисовал очень талантливый художник.

– Я редко захожу в эту комнату, – раздался голос Шелаева, заставивший меня вздрогнуть.

– Прошу вас, отдайте мне портрет! – выпалила я, резко развернувшись, не позволяя Климу договорить. Я была готова сорвать картину со стены и унести, я бы бежала по улицам сначала в страхе (догонят и отберут), а потом вприпрыжку от радости! Люди смотрели бы мне вслед и считали сумасшедшей, но для меня это не имело никакого значения. – Она вам все равно не нужна.

– Еще как нужна. Не отдам, – Клим покачал головой. – Но ты можешь приходить, когда захочешь, и смотреть на нее.

– Я вас очень прошу.

– Нет. – Он выдвинул ящик письменного стола, взял ключи, подошел ко мне и поднял руку. Ключи повисли передо мной, как морковка перед голодным осликом. – Возьми. Раз уж ты не хочешь со мной видеться, то приходи, когда меня нет. Или трусишь?

Я хотела, чтобы рука Шелаева окаменела, отвалилась, упала и разбилась вдребезги, потому что знала, я никогда не приду сюда по доброй воле…

– У вас тут наверняка полно важных документов и ценностей, не боитесь, что я их унесу? – Слезы подступали, но я держалась. Я уже понимала: он не отдаст, и никакие уговоры не имели смысла, они бы только продлили муку.

– Очень боюсь, – улыбнулся Клим, – но привык рисковать.

– А если я украду картину?

– Невозможно, она на сигнализации.

Я назло взяла ключи и сунула их в задний карман джинсов.

– Никогда? – уточнил Шелаев.

– Никогда! – бесстрашно ответила я и потребовала: – А теперь, пожалуйста, верните ожерелье, мне пора уходить.

– Хорошо, – согласился Клим.

Он ушел и вскоре вернулся, держа в руках тонкую змейку с изумрудными каплями и пластиковую карточку. Пока Клим отсутствовал, я смотрела на портрет, стараясь запомнить маму именно такой…

– Прошу. – Шелаев отдал ожерелье. – Когда будешь открывать дверь квартиры, воспользуйся вот этой карточкой – она частично отключает сигнализацию. И не смотри на меня так осуждающе, я не менял в ожерелье камни, – пошутил он.

Перед уходом я бросила на картину еще один продолжительный взгляд. Наверное, отец Клима находился рядом, пока художник рисовал портрет, – такое счастливое было лицо у мамы…

Вернувшись домой, я сразу поднялась в свою комнату и положила ключи в тот же ящик, где лежало кольцо-цветок. В самый нижний ящик прикроватной тумбочки! Трещина на сердце зарастала долго и мучительно, слова Шелаева звучали в голове, взгляд не отпускал, а светлый образ мамы стоял перед глазами и рождал в груди надежду, но я никак не могла понять на что.

«Почему Клим не отдал картину? Жалко ему, что ли…»

«Потому что он враг».

Я хорошо запомнила его руки и не могла забыть, как его дыхание касалось моего лица. И чем дольше я думала об этом, тем большее волнение охватывало душу, казалось, от меня отодрали что-то с кожей, и есть только один способ вернуть…

– Я не поеду больше к Шелаеву, а портрет все равно однажды будет принадлежать мне. Клянусь.

«Пусть Тим вернется поскорее, – подумала я. – Он обязательно меня спасет и успокоит. Нужно только прижаться к нему…»

Выдвинув нижний ящик почти целиком, я посмотрела на ключи и серебряный футляр. Где-то между ребрами заныло, и ящик я захлопнула быстро и сильно. «Что же мне так плохо, если почти все хорошо?» Я вернула ожерелье (все останутся живы), узнала, что на свете есть вот такая картина (она обязательно будет моей), и скоро приедет Тим.

– Что же мне так плохо, если почти все хорошо?

Машина к дому подъехала в половине двенадцатого. Я дежурила в зале и, увидев свет фар в окно, мысленно возликовала. Быстро поднявшись по ступенькам, я юркнула в свою комнату и стала терпеливо ждать, пока все разойдутся по комнатам и стихнут голоса. «Мы вернулись», – написал Тим, и я ему смело ответила: «Жди меня».

Все чувства и желания, душевный непокой подталкивали меня на третий этаж, и я не собиралась сопротивляться. Подойдя к лестнице, прислушалась, положила руку на перила и неслышно устремилась вверх. Я не хотела ждать, не хотела терять время, не хотела идти на улицу или садиться в машину – уткнуться в плечо Тима в тепле и уюте, вот в чем остро нуждалось мое растревоженное существо. И за это я была готова отдать половину жизни!

Пусть он обнимет меня и прогонит все тревоги.

Нажав на ручку двери, я зашла в спартанскую комнату Тима. Он лежал на застеленной кровати в одежде, заложив одну руку за голову, и читал журнал. Картинки с гоночными машинами располагались одна под другой, я разглядела их, стоя на пороге.

– Иди сюда. – Тим отложил журнал, подвинулся и вытянул левую руку на подушке, приглашая к себе.

Не раздумывая, я нырнула ему под бок, сразу оказалась в теплых объятиях и затихла. Он повернулся, поцеловал меня в висок и спросил:

– Чем занималась?

– Сходила на войну и вернулась, – честно, но абстрактно ответила я.

Тим усмехнулся.

– А я стриг газон, выравнивал дорожки и еще тратил время на всякую ерунду. Тепло?

– Да.

– Это хорошо.

Я не заметила, как уснула. Мне снилась деревня, Славка Шумейко по кличке Шаман, его друг Вадька Авдонин по кличке Доня, Лилька… Я бегала босиком по траве, драила полы, выбивала ковер, чистила кастрюли и, кажется, была вполне счастлива.

Тим разбудил меня в пять, поцеловав в нос. Я нехотя выбралась из теплых объятий и поплелась в свою комнату. Уже на втором этаже я вспомнила, что мне снился и Клим Шелаев, но я не смогла нащупать хоть какие-нибудь подробности этого эпизода.

– Я пришла вернуть ожерелье, – сообщила я и протянула Эдите Павловне символ дома Ланье.

– Принеси сюда.

Бабушка сидела за старомодным бюро и что-то писала в толстой тетради. Она еще не успела привести волосы в порядок, и распушившиеся седые пряди лежали на плечах. Коричневый халат, богато украшенный крупными шелковыми золотыми цветами, укутывал ее полное тело, но на запястье правой руки горели бриллианты, выстроенные в три ряда на плоском широком браслете.

Я редко видела Эдиту Павловну не в полной боевой готовности и каждый раз чувствовала себя неловко, будто заходила в покои императрицы без разрешения и уж совсем в неподходящий момент. Положив ожерелье рядом с футляром для перьевой ручки, я бросила на него прощальный взгляд. Если бы Эдита Павловна знала, где оно провело позапрошлую ночь… И если бы знала, к кому мне пришлось сходить в гости, чтобы вызволить его из плена… Если б знала!

Наверное, подобные тайны тоже приравнивались к предательству дома Ланье, но сказать правду Эдите Павловне я не могла, хотя вовсе не занимала сторону Клима Шелаева. Я бы очень хотела, чтобы хоть какие-нибудь «смертоносные» идеи, принадлежащие ему, не воплотились в жизнь и чтобы его планы полетели в тартарары! А уж если бы я стала тому причиной… Мечты, мечты, мечты…

Вернув ожерелье, я собралась идти, но бабушка меня остановила.

– Я уже поблагодарила Матвеева. Это хорошо, что из-за моей мигрени тебе не пришлось уехать раньше. К сожалению, у тебя пока нет достаточно друзей из хороших семей, а заводить знакомства нужно. Полагаю, ситуация изменится в сентябре, когда ты пойдешь учиться в университет.

– Да я тоже очень благодарна Максиму Матвееву, – ответила я и уловила на лице бабушки молниеносную довольную улыбку.

«Я ему благодарна за поддержку».

– Валерия потратила весь вчерашний день на уговоры. Она просит организовать вечер и пригласить гостей. Я ей пообещала, и теперь придется заняться приготовлениями – все пройдет должным образом, но для этого необходимо постараться. Надеюсь, ты поможешь мне и Нине. Последнее время она очень рассеянна, несобранна, такое чувство, будто витает в облаках! Не могу понять, с чем это связано… – Эдита Павловна закрыла тетрадь, поморщилась и тряхнула головой. Длинная серьга зацепилась за волосы бабушки и криво повисла.

Я знала, с чем связана рассеянность Нины Филипповны, и искренне радовалась за тетю. Наверное, почти все ее мысли так или иначе устремлялись к Брилю, она, как и я, вспоминала каждую хорошую минуту, ждала следующей встречи и надеялась на скорое счастье. Я, правда, пока старалась поменьше думать о будущем, чтобы не торопиться и не навредить Тиму.

– Шелаева я на вечер не позову, – сухо произнесла Эдита Павловна. – Я долго думала, приглашать или нет, и решила все же отказаться от его общества.

Такое решение мне казалось естественным, но бабушка, похоже, не считала его единственно верным, и я довольно быстро догадалась почему. Если она приглашает Шелаева, то подчеркивает, что выходка Клима с Тафтом ее ничуть не задела – ей все равно. Если не приглашает, то тем самым показывает, что задета, но, с другой стороны, предостерегает.