— Да, но кроме того, он хотел решать, с кем мне дружить и как мне думать. Когда я была маленькой, его с нами не было, но он вдруг почувствовал себя авторитетом, этаким главой семьи. Я должна была отчитываться перед ним за каждую минуту. Тогда мне казалось, что он выдумывает всякие несусветные, правила, которым я, по его произволу, должна следовать. Сейчас я понимаю, что он боялся ответственности, имея на руках дикого ребенка.

Эта фраза прозвучала так странно, что он невольно улыбнулся.

— А ты была диким ребенком?

— Во всяком случае, достаточно скверным, — заметила она, — хотя, может быть, и нормальным для своего времени. Я, бывало, подолгу жила в домике на берегу моря с четырьмя другими девочками и парой ребят, вроде как родственников.

— Исключенных из колледжа?

— Да, на год или больше.

— А потом? — спросил он.

— Потом мне стало скучно. Я стала повсюду слоняться с камерой, которую мне подарил Булл. Снимать волны, водных лыжников и все, что было интересно в тамошних пустынных местах. Я стала интересоваться киносъемкой, а кто мог ответить на мои вопросы лучше, чем Булл?

Рей, внимательно глядя на дорогу, сказал почти наобум:

— Ну и понятно, он давал тебе ответы.

— После этого все изменилось. Мы научились нормально разговаривать друг с другом, выслушивать друг друга без наскоков. Я вернулась в школу, но жила отдельно и когда не наблюдала отца за работой, то сама снимала все, что двигалось.

Что-то в ее голосе его насторожило: в нем слышались нотки подавленной депрессии. Он осторожно спросил:

— И долго ты была одна после этого?

— В общем, довольно долго. Не считая Аллена.

Об Аллене он почти забыл. Она же, как видно, о нем не забывала.

Джулия решила поменять тему:

— Болото в этих местах кажется бескрайним.

— Сейчас оно уже не такое большое. Здесь слишком много лесозаготовок, ведется разное строительство.

— Почему здесь поселились каджуны? Ведь тогда, в конце восемнадцатого века, они могли найти места и получше.

— Они поселились там, где им указали испанцы, владевшие тогда Луизианой. Конечно, они жили не на самом болоте, а вдоль рек и заболоченных рукавов и озер. Но, конечно, болото у них всегда было у порога. Они исследовали его и стали там чувствовать себя как дома. Я думаю, по той же причине люди поднимаются высоко в горы.

— Ну да, потому что это рядом, — заметила она без выражения. — А твои предки чем занимались? — Выражение лица в этот момент у нее было какое-то странное, но он не мог понять, что оно означает, и ответил первое, что пришло в голову:

— Примерно тем же самым, что делали всегда. Большинство моих двоюродных братьев пытаются по возможности и сейчас заниматься тем же, чем их отцы.

— А чем занимался твой отец?

— Сначала был фермером, а потом пошел работать на химический завод. Его брат, муж тетушки Тин, обрабатывал колониальный сахар. Помнится, я любил, когда он приходил домой. Он был похож на марципан в сахарной пудре. Тетя Тин говорила, что он самый сладкий мужчина на свете.

— На нее это похоже, — сказала Джулия, улыбнувшись, хотя взгляд ее все еще был беспокойным.

Они уже подъезжали к озеру Морепа. Рей осторожно объезжал огромное водное пространство, освещенное желтыми огнями. Справа от него шел проток, который вел к озеру, названному в честь Де Поншартрена, морского министра Людовика XIV. Они пересекли мост, достаточно высокий для барж и больших рыболовных судов, и свернули к стоянке у ресторана «Миддендорф». Ресторан выглядел непритязательно и представлял собой длинное низкое здание с полосатым навесом и огромной желто-красной вывеской, чтобы привлечь туристов-янки, мчавшихся в Батон-Руж или Новый Орлеан. Он работал уже лет пятьдесят, готовя свежие блюда для рыбаков, местных жителей, приезжих новоорлеанцев без особых претензий и добрых старых парней из Луизианы и Миссисипи, приезжавших на футбольные матчи ЛСЮ и «Супердом», не говоря уже о сезонных туристах. Помещение было отделано деревянными панелями, на столах были скатерти. Когда Рей и Джулия вошли внутрь, там гудели голоса посетителей, пахло крабами, хлебом и арахисовым маслом. Их встретила улыбающаяся хозяйка и проводила к угловому столику. По пути Рей ответил на несколько приветствий старых знакомых. Сидели за столиками и некоторые члены съемочной группы, знавшие это местечко.

В меню ресторана были стейки, цыплята и даже гамбургеры, но главное — здесь был большой выбор устриц, вареных раков, креветок, камбалы и всяческих жареных рыб и рачков. В качестве гарнира подавали зеленые салаты, жареную картошку, шинкованую капусту и многое другое. Блюда были незамысловатыми, но обильными и вкусно приготовленными.

Рей заказал бутылку «Пуили-Фюисе» — хорошей, хотя и не знаменитой марки вина. Они стали разговаривать с Джулией о погоде; можно было выпить вина в ожидании, пока приготовят все остальное. Просмотрев меню, Рей заказал фирменное блюдо — филе зубатки, выращенной в пруду, жаренное до золотисто-коричневой корочки. А Джулия для надежности и чтобы попробовать всего понемногу — смесь из креветок, устриц, зубатки и фаршированных крабов. Когда официантка ушла, Рей наполнил бокалы и, облокотившись о спинку стула, спросил:

— Поговорим об этом или проигнорируем?

— То есть? — Она выпила вина. На дне ее бокала отражался бледно-золотистый отблеск настольной лампы. В тусклом свете, падавшем на ее лицо, оно казалось неестественно спокойным.

— Что-то ведь тебя беспокоит, и я хочу знать что.

Сначала Джулия хотела не отвечать, но, передумав, кивнула.

— Я слышала, что ты пользуешься репутацией «своего человека» в определенных кругах новоорлеанского общества. Как это возможно для коренного каджуна, прозванного «Болотной Крысой»?

Рей был готов к разговору, но только не к этому. Он считал его второстепенным. Сухо и несколько низким голосом, чем ему это хотелось, он спросил:

— Ты узнала это от Мадлин?

— Да, кое-что она мне рассказала.

— Она, вероятно, все преувеличивает.

— Но у тебя, кажется, есть квартира в Новом Орлеане? — Это прозвучало как обвинение.

— Да, есть.

— И очень хорошая, как я слышала. И еще итальянская спортивная машина, которая стоит столько, что на эти деньги несколько лет может безбедно прожить средняя семья.

— Мадлин очень информирована.

— И ещё свой самолет.

Он вздохнул, как бы подтверждая сказанное ею.

— А она отметила мою коллекцию картин старых мастеров и яхту на озере Поншартрен?

— Нет, но она упоминала о Креве и Комю.

— Я думаю, тебя уже не удивишь клубом «Мардигра»?

— Как уроженка Луизианы, я примерно знаю здешние социальные ценности. Это, прежде всего, хорошая родословная. У тебя была возможность рассказать о своих новоорлеанских родственных связях, так же как и о каджунских. Ты ничего не сказал об этом. Что ты скрываешь? Или ты боишься, что люди не будут любить тебя просто за твою собственную персону?

Он изучающе рассматривал ее лицо, пытаясь понять, происходит ли ее холодность от разочарования, плохого настроения или неудовлетворенного любопытства.

— Я мог бы все рассказать, но тогда Мадлин не о чем было бы поговорить с тобой.

— Я не шучу.

— Я тоже, — спокойно произнес Рей. — Я не говорил тебе об этом потому, что считал это незначительным. У меня нет привычки подходить к женщинам и говорить: эй, я богач, принятый в обществе.

— Да, это так. Но все же странно, что ты считаешь людей дураками.

Ее зеленые глаза явно выражали злость. Он попробовал ослабить ее напор.

— Не то чтобы считаю. Но ты так уверенно говорила, что мне понадобятся деньги, что я счел невежливым утверждать обратное. Я ведь никак не ожидал, что мы будем работать вместе и тем более жить под одной крышей.

— Конечно. У тебя было всего несколько минут с того момента, как ты снисходительно решил мне помочь, до того, как на рассвете ускользнул из моей постели, когда мог бы сказать: «Да, между прочим, я не тот, за кого ты меня принимаешь».

Он глядел на нее и любовался проступившим на ее щеках румянцем и тем, как хороша она была, когда сердилась. Рей был удивлен и растерян. У него, как он теперь понимал, были причины для беспокойства.

— Прошу извинить меня, — сказал он.

— О, нет, не надо. — Она резко отклонила его извинение. — Нет более законченной снисходительности, чем когда мужчина принимает всю вину на себя.

Он наклонился к ней, стараясь говорить спокойно.

— Я признаю свою вину только в том, что не разбудил тебя и не попрощался с тобой.

— А кто сказал, что это нужно? — выпалила она.

— Никто. Но мне не хотелось будить тебя сегодня утром, так как я ушел слишком рано. А ушел я, между прочим, из-за тетушки Тин.

Джулия уставилась на него с удивлением и смогла вымолвить только:

— О!

— Да. Тетя Тин хорошо знает все, что касается плоти, с удовольствием смотрит все это в мыльных операх, а потом сплетничает об этом со своими подружками, другими женщинами в годах. Но она не была бы счастлива, если бы обнаружила, что этой ночью я спал не в своей постели. Это ее дом, и, по-моему, лучше придерживаться ее представлений о том, что хорошо и что плохо.

— Я думаю, — сказала Джулия очень тихо, — что я доставила бы ей еще меньше радости, чем ты.

Рей не успел ответить ей, так как им принесли еду. Ели они молча. Напряженность между ними, казалось, росла. Джулия смотрела вниз и время от времени хмурилась. Наконец, она положила вилку. Рей, видя ее настроение, весь подобрался, словно ожидая нападения. Голос ее был хриплым, она тщательно подбирала слова.

— Видишь ли, я думаю, мы… я ошиблась этой ночью. Так уж получилось. Я знаю, что я так же виновата, как и ты. Я сама дала повод. Я не хочу ничего объяснять, так как не думаю, что это у меня получится. Но я не могу чувствовать себя хорошо с тобой, пока я связана с Ал-леном. Я… чувствую себя виноватой.