Что произойдет, когда они прибудут в Новый Орлеан? Оливия не задумываясь откажется от наследства ради него. Сэмюэль это знал. Но он понимал также, что не сможет позволить ей поступить так. «А что, если?..» — неожиданно пришла в голову страшная мысль, и Сэмюэль похолодел от ужаса.

Оливия взглянула на Шелби, когда они причалили к берегу на ночевку. Лицо Сэмюэля стало жестким, глаза колючими, и девушка догадалась, что его тревожит их будущее.

— Что случилось, Сэмюэль? У тебя такой вид, будто Господь Бог известил тебя, что нам грозит новое землетрясение. — Когда он не ответил, продолжая закреплять плот у берега, Оливия сдержалась и прекратила расспросы.

Она принесла хвороста и сухих листьев, собрала в кучу, и занялась костром. «Микайя бы порадовался, — печально подумала девушка. — Я таки научилась терпеливо ждать. Правда, при Сэмюэле мне не всегда это удается».

Пока они были заняты мелкими хлопотами по устройству ночевки, Оливия все время ощущала беспокойство Шелби. Ничего, она даст ему время, пусть выскажется, когда сам того захочет. После ужина она постелила постель, быстро искупалась в прозрачном ручье, впадавшем в реку, и забралась под одеяло. Однако Шелби, судя по всему, не собирался ложиться и остался у костра с кружкой кофе.

— Иди спать, — позвала Оливия. Как бы ни складывались их отношения днем, ночь все сглаживала. В постели им было так хорошо, что остальное просто не имело значения.

Сэмюэль выплеснул в огонь остатки кофе, встал, неохотно приблизился и протянул руку за одним из одеял.

— Может, нам лучше спать порознь до конца пути? — неуверенно начал он, и на его лице отразилось такое отчаяние, что у Оливии сердце перевернулось от жалости. — А, черт!.. Ливи… Это вовсе не потому, что я не хочу тебя…

— Тогда почему же? — сухо осведомилась Оливия.

Он тяжело вздохнул, помолчал и наконец решился.

— Скажи, когда у тебя были месячные? — Сэмюэль знал, что месячных не было после того, как он освободил ее от Вескотта.

На мгновение Оливию озадачил этот вопрос.

— Недели две назад. А в чем, собственно говоря?..

— Ты могла забеременеть, Ливи, — прервал ее Шелби.

— А ты разве против ребенка?

— Против, пока ты не носишь моего имени. Я не смогу на тебе жениться целый год, а то и дольше.

Он будто оправдывался, этот гордый, мужественный человек, и при этом выглядел таким беззащитным, что Оливии стало больно. Она мягко спросила:

— И ты считаешь, что до конца путешествия мы должны спать отдельно?

— Трудно, но преодолимо. — Он неловко усмехнулся.

— Для тебя — возможно, — возразила Оливия и ухватилась за одеяло, которое Сэмюэль пытался забрать. — Мне что-то стало холодно. Холодно под одним одеялом. Мне нужны они оба.

— Ливи, — угрожающе рявкнул Шелби.

— А если я уже беременна? Если сдуру это тебя так ужасает, то что ты думал две недели назад? Я предлагаю рискнуть и ничего не менять до тех пор, пока мы не расстанемся, — если ты по-прежнему намерен бросить меня в Новом Орлеане.

С этими словами Оливия скинула с плеч мужскую рубашку, которую использовала как ночную сорочку, и предстала перед Сэмюэлем во всей своей красе. Шелби стал снова чертыхаться, отшвырнул одеяло и едва не бросился наутек, но Оливия положила его руки себе на грудь и обвила руками его шею.

— Лошадей на переправе не меняют, чтоб ты знал, а то утонешь.

— Опять Микайя с его народной мудростью? — спросил Сэмюэль, которому было в высшей степени наплевать на ответ, потому что Оливия принялась быстро расстегивать его брюки.

«Если оставить святого наедине с Оливией Сент-Этьен на три недели, он бы тоже не совладал с собой, а уж меня при всем желании нельзя отнести к разряду святых», — мысленно оправдывался Сэмюэль, покрывая лицо девушки жадными поцелуями. «Ты хочешь таким путем навечно привязать ее к себе», — настырно твердил внутренний голос, но Шелби уже ничего не слышал.

24

К началу 1812 года в Новом Орлеане было около двадцати тысяч жителей самых разных национальностей и социальных положений. В молодой республике это был единственный в своем роде город-космополит, хранивший устои и традиции Старого Света. Он вошел в состав Соединенных Штатов всего за девять лет до описываемых событий и по сути оставался французским городом, хотя сорок лет испанского владычества не прошли бесследно и возникла община креолов — результат слияния культуры Франции и Испании.

Креолы существовали бок о бок с беспокойными американцами, которые десятилетиями пересекали Аппалачские горы и заселяли долину Миссисипи. Их тоже притягивал единственный в округе морской порт, откуда можно было вывезти на продажу свой урожай и где имелись разные предметы роскоши и все необходимое для хозяйства. Грубоватые простаки из Кентукки и хитрые наглецы из Бостона, обладавшие природным финансовым чутьем, вели оживленную торговлю с темпераментными купцами-креолами.

Огромный шумный портовый город привлекал торговцев и моряков, бродяг и искателей приключений со всех концов мира. На рынке, раскинувшемся вдоль длинной набережной в дельте Миссисипи, говорили в основном по-французски и по-испански, но звучал также английский во всем многообразии акцентов, равно как немецкий, итальянский и греческий языки и различные диалекты индейских племен. Звонко кричали, зазывая покупателей, свободные негры из Африки, гордо поглядывая на своих черных братьев рабов, на долю которых выпадала самая тяжкая и грязная работа.

Сэмюэлю не раз случалось бывать в Новом Орлеане, и однажды он прожил там довольно долго со своей сестрой до ее замужества, так что для него были не внове толчея и суета громадного города. У Оливии с этим местом были связаны иные воспоминания. Именно здесь ее родной дядя жестоко обидел свою единственную сестру, бросив ее с семьей на произвол судьбы. Они были тогда в отчаянном положении, и от голода их спасла чистая случайность — отцу несколько месяцев кряду везло за карточным столом. Обида не зарубцевалась в памяти, и Оливия не могла простить Шарлю Дюрану бессердечности.

Когда их плот причалил к берегу, путники обменялись радостными взглядами. Подошел к концу долгий и трудный путь по своевольной реке, таившей немало неприятных сюрпризов, можно было вздохнуть с облегчением и осмотреться. В воздухе стоял аромат свежих апельсинов и лимонов, приправленный запахом бананов. На берегу рыбак ловко вскрывал раковины устриц, которые тут же с удовольствием проглатывали элегантно одетые креолы, окруженные женами и детьми.

Сэмюэлю и Оливии предстояло пройти через рынок, где царила карнавальная атмосфера. Густую толпу неспешно разрезал высокий краснокожий, высокомерно задрав голову, пышно убранную орлиными перьями; неслышно, не глядя по сторонам, прошмыгнула группа монашек в черных одеяниях; сторожко оглядывала прохожих матрона, караулившая пару светлокожих красавиц, вышедших на прогулку. Черные рабыни расхваливали свежие пирожки, греки предлагали разнообразные мясные блюда.

— Вот таким мне и запомнился Новый Орлеан, только суеты прибавилось, — сказала Оливия, когда рынок остался позади.

— Первым делом, — откликнулся Сэмюэль, — надо привести тебя в порядок, помыть и приодеть, найти женщину, которая будет тебя повсюду сопровождать, а затем уже отправимся с визитом к твоему дядюшке.

Он говорил деловым будничным тоном, как бы отстраненно. «Уже старается отдалиться, — печально подумала Оливия. — Позаботится о том, чтобы меня хорошо устроили, обеспечит деньгами и пойдет своим путем. А что, если его опасения относительно сенатора Соамса справедливы и получить развод не удастся? Тогда у Сэмюэля Шеридана Шелби, человека долга и чести, не останется иного выхода, как настаивать на том, чтобы я подыскала другого человека, который способен предложить мне то, чего не может дать сам полковник… если, конечно, не выяснится, что я забеременела». Оливия знала, что в этом случае никакие силы на земле не заставят Сэмюэля от нее отказаться; цепляясь за эту единственную слабую надежду, она последовала за Шелби в небольшой магазин.

Оставив ее ненадолго в одиночестве, Сэмюэль завязал на безупречном французском оживленный разговор с сухоньким старичком, владельцем магазина. Языковые способности Шелби были сравнимы со способностями Оливии, с той лишь разницей, что она овладела иностранными языками во время странствий по странам Европы, а он их освоил, не выезжая из Америки. Этот природный дар наверняка сослужил полковнику хорошую службу при его профессии шпиона.

Вскоре Сэмюэль обо всем договорился, и в течение часа Оливия оказалась в небольшой уютной гостинице на окраине города. Она сразу же потребовала горячую ванну, чтобы смыть следы многонедельного пребывания на Миссисипи, а горничная Тонетта тем временем аккуратно раскладывала обновки, приобретенные Сэмюэлем. Посматривая украдкой на наряды, Оливия пришла к выводу, что при встрече с дядюшкой Шарлем она будет выглядеть не слишком шикарно, но вполне пристойно. «А может, — подумала она, — стоило объявиться в особняке Дюрана грязной оборванкой и признаться высокомерному старому аристократу, что его единственная племянница совершила путешествие по реке в качестве любовницы полковника?»

Дядюшка Шарль, несомненно, тут же лишил бы ее наследства, решив, что ничего хорошего нельзя ожидать от дочери Жюльена Сент-Этьена, игрока и повесы. Однако в каком же отчаянном положении должен был оказаться старик, если по прошествии стольких лет стал разыскивать племянницу. Как объяснил Эмори Вескотт, Дюран потерял всех близких во время эпидемии желтой лихорадки и его единственной наследницей осталась дочь родной сестры, с которой ранее он не хотел иметь ничего общего. Наверное, Оливии следовало пожалеть старика, но при всем старании ей это не удавалось.

Она догадывалась, что ей достанется большое наследство, и понимала: неожиданно свалившееся на нее богатство послужит дополнительным препятствием для союза с Сэмюэлем. Ведь Летиция тоже обладала немалым состоянием, и это вызывало у самолюбивого полковника лишь раздражение, поскольку он считал, что должен содержать жену сам, без посторонней помощи. Дорогие подарки, которыми осыпал любимую дочь сенатор Соамс, Шелби расценивал как личное оскорбление.