— Привет, Инесса, — начал он.

— Привет, привет, а между прочим, где ты пропадал? Тебя несколько дней не было в институте. Почему не звонил? — удивлялась подружка.

— Мне пришлось на несколько дней выехать из Риги, кое-какие дела надо было сделать.

Послушай, Инесса, мне нужно с тобой серьезно поговорить. Я хочу, чтобы ты меня внимательно выслушала и все правильно поняла. Ты только меня не перебивай.

— Хорошо, Слава, — Инесса настороженно и тревожно посмотрела ему в глаза.


— Понимаешь, когда мы с тобой познакомились на танцах в институте, то ты мне действительно очень понравилась. На то время я приблизительно не предполагал, что наши отношения зайдут так далеко. Я думал, что мы с тобой погуляем и разойдемся в разные стороны. Я к тебе отношусь с большим уважением и с огромной симпатией. Но не более того. Вижу ты меня любишь. И наверняка по поводу наших отношений строишь серьезные планы. Поэтому, чтобы не раскручивать дальше клубок твоих чувств ко мне, я решил сегодня все сказать… не хочу и не могу дальше тебе дурить голову. Я понимаю, что все должен был сказать раньше, но у нас все так быстро закружилось, что я даже растерялся. Слава посмотрел на Инессу с видом глубокого раскаяния. Ее розовые щеки утеряли соблазнительные ямочки, их нежность оккупировали горькие девичьи слезинки. Она смотрела на него с неподдельной мукой, вопросительно. Робко, теплилась надежда, что этот страшный сон сейчас закончится, она проснется, и все станет на свои прежние места: вернется в ее жизнь прекрасная явь, выраженная во взаимной и большой любви. Но она не просыпалась. И все потому, что это был не сон. Все было наяву, в страшной адской реальности.

— Славик, мой родной, ты сам понимаешь, что ты наделал? Я же тебя очень люблю. Ты мой первый мужчина в жизни. Я отдала свою невинность, доверилась душой и сердцем тебе, а ты, мне сейчас говоришь о таких ужасных вещах — я не думал… не знал… Ты, же мне не один раз признавался в безумной любви. Говорил, что я твоя единственная и неповторимая. Зачем ты лгал мне? — вскрикнула с невероятной яростью, закипевшая негодованием, Инесса.

— Успокойся, Инесса, успокойся, — попытался остудить девичий пыл Слава. Но в ответ услышал одно лишь слово, — «Мерзавец». Инесса развернулась и гордой походкой пошла прочь от него. Она ушла. Ушла раздавленная им на всю оставшуюся жизнь. Ковальчук позже не один раз вспоминал это горькое прощание Инессы, укоряющий взгляд, ее девичьи слезы. Ее прощальное «Мерзавец», страшным громом гремит в его ушах до сих пор. А молнии от этого грома петляют у него перед глазами долгие годы, не давая покоя. Ведь он действительно виноват перед нею, и было бы слишком уж просто, если бы эту вину она простила в этой земной жизни. Было бы слишком уж просто…


10-ая глава

Прошло время.

Теплое солнце августа по-прежнему светило тепло и ярко. Казалось, лето и вовсе не намеревалось прерывать свое торжество. В лучах сияющего солнца блестели березы, клены, осины. А прекрасные ивы, как сказочные девицы пришедшие из-за тридевяти земель, бесшумно раскачивали своими ветвями-косами. Лето переливалось калейдоскопом, изумительной красоты. У Дианы родилась девочка. Она долго выбирала имя и остановилась на Алене. Что-то привлекло ее в этом созвучии. Просто и звонко — Аленка. Держа на руках свою девочку, она испытывала необыкновенное счастье. Да и жизнь с рождением дочурки обрела совсем неведомый до этого поток жизнерадостности. В одно мгновение забылись прошлые переживания, терзавшие ее в последнее время. Душевная боль, вроде бы, исчерпала себя. Все произошло в одно мгновение и, именно в то, когда она впервые увидела свою малюточку Алену. Не в этом ли основная суть нашей жизни? В рождении, воспитании и в отдаче себя без остатка своим детям? — задавала неоднократно себе эти вопросы Диана. — Кто знает? Кто знает? Только как жить дальше? Ведь будущих проблем не избежать. И кто отец Аленки? Результаты экспертизы будут со дня на день. Ах, как бы я хотела, чтобы отцом оказался Виталий. Вдруг такой исход событий перевернет его отношение ко мне? Вдруг его злость или мужской эгоизм собственничества отойдет на второй план? И он простит и вернется ко мне. Тогда мы заживем единой дружной и счастливой семьей. Так верила Диана в это чудо. Или хотела верить? За последнее время Виталий редко приезжал в Даугавпилс. Еще реже они встречались, больше по чистой случайности, в компании общих друзей. Они уже не были с ним близкими людьми, готовыми на все ради своей быстро вызревшей любви. И взгляд у Виталия был уже не тем — каким-то холодным и чужим. От слов его мороз пробегал по коже. У него была другая женщина, и жизнь для их обоих поменялась, стала чужой. А ведь совсем еще недавно они были вместе, любили друг друга просто, легко и беззаботно. А какие планы строили?! А что сейчас? А теперь сказка была не про нас. Увы… увы… увы… Диана в своих раздумьях с охотой цеплялась за последнюю ниточку о чуде, которое могло бы взять все мигом и перевернуть, возвратив потерянное счастье. Поэтому она всей душой молилась, призывая к милости Бога, Вселенную и своих Ангелов-Хранителей. Она умоляла их подарить ей это чудо. Вернуть любовь Виталия и, чтобы именно он, был настоящим отцом дочурки Аленки. Она свято верила в высшие силы и в тайне надеялась на их помощь и милосердие к себе. И эта чистая вера помогала ей выйти из депрессии, в которой она находилась первые месяцы беременности, когда она тогда не хотела никого ни видеть и ни слышать, на долгие часы запираясь в своей комнате. И каялась, и молилась. Но время лечит, вернее боль притупляется на время, чтобы через какой-то отрезок времени взбунтоваться вновь и, словно задремавший вулкан, залпом выброситься пламенной лавой. И только душа тупо терпела навалившуюся на нее лавину, называемую разлукой с любимым — и была эта тяжесть страшнее и разрушительнее всех трудностей, появившихся с рождением ребенка.


Эта неистребимая трудность души выворачивала ее и растряхивала через сито возмездия оказавшуюся никчемной жизнь молодой женщины. Хотелось бежать впопыхах, куда попало, с чем попало без оглядки — только бы склеить в единое целое то, что пока еще питалась надеждой. Так в часы досуга, уйдя от земных хлопот, забот, мы будоражим память светлыми фотовспышками потерянного счастья. И отталкиваясь от этой прекрасной взлетной полосы, мы придумываем новые условия нашей жизнерадостности, окружив себя новыми обстоятельствами, чтобы позже, вместе с перегруппированным счастьем материализоваться наяву.

Арманд задумывался, а надо ли знать ему, кто настоящий отец ребенка? Если не он, то Дианы ему не видать. А он, действительно, за это время сумел к девушке проникнуться всей душой. Надеяться на авось Арманду не хотелось. Говорить родителям о своих сомнениях резона нет. А, если окажется, что ребенок не мой, то они будут категорически против, чтобы я вообще кружился возле Дианы. Им нужна только родная внучка. Надо, скорее всего, наехать на руководителя поликлиники так, чтобы он при любых анализах подтвердил мое отцовство. Вернее взять его за жабры, хорошо дать на лапу, а с врачом, что занимается непосредственно этим делом, он сам пусть и договаривается. В любом случае, все это происходит в ранге конфиденциальности. Сам отец звонил руководителю поликлиники и попросил лично проконтролировать этот процесс. Как говорится, без пыли и шума, ну и, конечно, безо всяких любопытных ушей. По рассказам отца, этот руководитель чем-то обязан ему в жизни и дорожит знакомством с отцом. Это хорошо, легче будет с ним договориться. Ладно, — успокоились! — надо ехать и договариваться. Арманд взял из сейфа приличную пачку денежных купюр и отправился в путь. В поликлинике он поднялся на второй этаж, где находился кабинет руководителя. Постучав в дверь, без всякого разрешения вошел. Руководитель, Павел Андреевич Лукин, посмотрел с удивлением на вошедшего к нему и в резкой форме попросил:

— Молодой человек, я разве разрешил вам войти? Что это за бесцеремонность?

— Я Арманд Зариньш, сын мэра и у меня к вам серьезный разговор, так что присядьте и слушайте меня внимательно, — начал играть роль крутого парня Арманд.

Руководитель ошалел от такой дерзости, но возражать не стал. По виду его было видно, что он чего-то боится и готов безоговорочно подчиниться.

— Мой отец звонил вам по поводу теста и просил о строжайшей конфиденциальности.

— Да, да, господин Зариньш, я имел честь говорить с вашим отцом. Что касается нашей договоренности, все с этим нормализуется, — промямлил взъерошенный неожиданной встречей Павел Андреевич.

— Тогда слушайте дальше. Мы вчера говорили с отцом довольно долго и кое-что решили попросить у вас еще, как понимаете, не за просто так. Арманд достал пачку денег и положил на стол, продолжая:


— Во-первых, этим делом теперь занимаюсь я и поэтому отца прошу не беспокоить, он слишком занятой человек, чтобы тревожить его понапрасну. Во-вторых, отцом ребенка, должен быть только я, при любом стечении обстоятельств. Поэтому вы сами должны сделать так, чтобы в заключении было записано, что отец — Арманд Зариньш. В этой пачке достаточно денег, так что не забудьте поделиться со своими коллегами, которые занимаются этим нужным делом. Ну и, напоследок, после этого забудьте на всю оставшуюся жизнь о моей просьбе. Это наше семейное дело и, как вы понимаете, комментировать или что-то объяснять, я вам лично ничего не буду. Я надеюсь, все доходчиво вам объяснено и как, понимаю, возражений нет? Арманд вопросительно посмотрел на доктора.

— Молодой человек, вы понимаете, что это преступление? Если это всплывет, меня, как минимум, вышвырнут из поликлиники, не говоря о клятве Гиппократа… — испуганно начал возражать Павел Андреевич.

— Передай, пожалуйста, своему Гиппократу, что если ты, дядя, не выполнишь мою просьбу, то больше вообще не будешь работать в медицине. И это в лучшем случае. Бери бабло, пока дают, и делай, как велят, и как понимаешь, пока по-хорошему, — хамски, нагло, возразил Арманд.