— Приветствую вас, мои подданные! Давайте сбросим личины, коими прельщаем глупых смертных!

Парень, успевший сотню раз раскаяться в желании проследить за Колдуньей, теперь сожалел, что не ушел до появления «повелителя», ибо то, во что превратился вышедший из пламени красавец и остальные участники шабаша, было достойно украшать самые ужасающие изображения посмертного узилища для грешников. «Подданные», избавившись от притягательного облика, стали толпой древних старух и старцев, омерзительных в своей молодой силе. Единственный зритель и хотел бы уйти, но ноги так ослабели, что он не мог сделать шага и, будто парализованный, глядел на толпу у костра. Юные тела исчезли, глаз повсюду натыкался лишь на висящую складками серую кожу, болтающиеся пустыми кошелями груди, выпирающие буграми разбитой дороги жуткие позвонки, на мослы худых рук и ног, редкие седые космы волос, отвратительные черные провалы беззубых ртов. Повелитель тоже изменился. Тошнотворная древняя Колдунья корчилась в объятиях огромной козлоногой твари, внизу живота которой торчало не маленькое мужское орудие, другое, едва ли не большее по размеру, виднелось на конце чешуйчатого хвоста. И несостоявшаяся любовница наблюдателя быстро нашла применение им обоим. Толпа, следившая за совокуплением, завопила режущими уши визгливыми голосами, и это вывело парня из ступора. Он отпрянул за угол церкви и, не разбирая дороги, кинулся прочь.

Сначала он не думал, куда бежит: все равно, лишь бы подальше от проклятого шабаша. Но, добравшись до перекрестка, остановился перевести дух и задумался. К замку идти нельзя: внутрь его ночью никто не пустит, а Колдунья, возвращаясь, увидит и все поймет. Да какая она Колдунья — ведьма настоящая… При воспоминании об увиденном его замутило. Больше всего хотелось пойти и напиться, чтобы забыть, не видеть перед глазами отсветы дьявольского костра. Нет, он никогда не был таким уж праведником, и в церковь ходил нечасто, только когда мать начинала надоедать, и над историями про демонов, поджаривающих грешников, про себя посмеивался (сказки для детей, чтоб старших слушались), но увиденное оказалось настоящим, реальным и омерзительным до тошноты. Неправильным, попирающим какие-то смутно ощущаемые внутренние законы, нарушающим гармонию мира. Будто нечто злобное и уродливое вторглось в пределы, куда ему путь заказан. Что за мысли? Напиться, напиться…

Он механически обшаривал карманы и, наконец, нащупал монетку. Золотой! Если бы еще пустили на постоялый двор… Надо попробовать, все равно до утра в замок нельзя. И он отправился в деревню. На его счастье подъехал какой-то заплутавший караван, и хозяин, в ночном колпаке и халате обслуживавший посетителей, не имел ничего против его денег. В результате домой вернулся на следующий день после обеда, совершенно разбитый. Никак не отреагировал на язвительные замечания солдат у ворот и незаметно пробрался к себе в комнату, мечтая не вылезать оттуда, пока ведьма не уедет.

К нему заглянула мать, встревоженная отсутствием сына за обедом, он сослался на нездоровье. Она прикоснулась к его лбу, жара не почувствовала, взъерошила ему волосы и порекомендовала отдохнуть, пообещав, что еду будут приносить в комнату. Он немного успокоился: похоже, удастся отсидеться.

Ночью, когда обитатели замка уснули, в его дверь тихонько постучали. Он не спал, лежал на кровати одетый и глядел в потолок. Открывать, конечно же, не стал. Но ведьме это и не требовалось. Щеколда заскрежетала и откинулась сама (он знал: поддеть ее снаружи не так уж сложно и не прибегая к колдовству), сестра отчима вплыла в комнату, обворожительная, как прежде. Парень встал, с трудом подавив рвотный позыв.

— Тебе так нетерпелось вчера, а сегодня уже не хочется? — поинтересовалась она, улыбаясь.

— Не в этом дело, моя леди, простите, — пробормотал он. — Я подумал — мы родственники, к тому же у меня есть невеста…

— Вчера тебя это не беспокоило, — сказала она, перестав улыбаться. — Ну-ка, посмотри мне в глаза, мальчишка!

Ему ничего не оставалось, как подчиниться. Если откажется, ведьма сразу все поймет, а так, может, еще и не разгадает… Она несколько мгновений молча смотрела на него.

— Ты следил вчера за мной! Я все вижу, не пытайся лгать.

— Ну, если вы твердо решили, что следил…

— Еще и дерзишь, щенок? Я тебе разонравилась или ты приревновал меня к Повелителю?

— Леди вашего возраста пора бы успокоиться и перестать думать о мужчинах, — он чувствовал себя загнанным в угол, а в таких ситуациях на него находили злость и мрачное безразличие. — Неужели вы сестра отчима? Скорее мать или даже бабушка.

Она расхохоталась.

— Я его прабабка. И он знает. Кстати, тебя в замке так долго терпят только по моей просьбе. Ты мне понравился тогда, на свадьбе. Надутый совенок, так и зыркал из угла, — она снова мило улыбалась. — Останемся друзьями, мальчик. Раздевайся, и ты никогда не пожалеешь об этой ночи.

— Нет, спасибо, моя леди. Вы же не хотите, чтобы я сблевал вам на грудь?

Ее лицо перекосилось от гнева и на миг за прекрасными чертами проглянула кошмарная старуха.

— Значит, я недостаточно хороша для юного красавчика? — в ее голосе звучала ярость уязвленной женщины, которой посмели пренебречь, не привыкшей к подобному обращению. Кисть правой руки начала сжиматься и разжиматься, темп движений нарастал. — Так пусть с этого момента на тебя ни одна не посмотрит без страха и омерзения!

Ведьма резко выбросила вперед правую руку, в судорожно стискиваемом кулаке тускло мерцала зеленоватым светом некая субстанция. Секунда — и пульсирующий комок, напоминающий сгусток гнилой болотной тины, устремился к парню, тот чудом успел чуть повернуть голову и зажмурить глаза. Липкая слизь растеклась лишь по левой стороне лица. Он почувствовал невыносимую боль: кожа под «плевком» будто сгорела, мгновенно превратившись в хрупкий, рассыпающийся в пыль пепел. Глаз взорвался выжигающей мозг вспышкой, а то, что от него осталось, наполняло глазницу жидкой лавой. Мышцы щеки и лба плавились, обугливая исходящую мукой кость черепа…

* * *

Первое воскресенье марта выдалось солнечным и безветренным. Шедшие по улице горожане охотно улыбались друг другу и наступившей весне. Мальчик лет одиннадцати и девочка чуть постарше, наверное, тринадцатилетняя, хохоча и толкая друг друга локтями, спешили к городским воротам, за которыми на просторном, уже вовсю зеленевшем лугу раскинулась ярмарка. Длинный худой парнишка горячо убеждал в чем-то свою спутницу. Его каштановые волосы на солнце отливали рыжиной, лицо украшала густая россыпь золотистых веснушек, в орехово-зеленых глазах виднелись рыжие искорки. Девочка казалась его ровесницей. Невысокая, угловатая, впечатление хрупкости усиливало немного удлиненное книзу личико с остреньким подбородком и большими, по-детски удивленными синими глазами.

— …Но мы обязательно должны зайти к этой ведунье, Ли! — горячо убеждал паренек подружку. — Патрик говорил, она ему предсказала чин капитана и красавицу-южанку в жены!

— Хочешь услышать то же самое? Два капитана в городской страже не нужны, Рид, — улыбнулась девочка. — Впрочем, останется еще красавица-южанка, наверное, сестрица будущей супруги Патрика.

Он рассмеялся.

— Южанка мне как раз ни к чему. Вряд ли она будет красивее тебя. — Девочка покраснела и промолчала. — Ли, пойдем, интересно все-таки. Настоящая ведунья, взглянуть хочется. А вдруг она предупредит нас о чем-то?

— Да почему ты решил, что она такая уж настоящая? Видели мы с тобой этих гадалок на ярмарках: глаза закатывают, завывают замогильными голосами. Папа сказал…

— А Патрик сказал, он никогда таких не встречал. Мол, у него даже мурашки по спине побежали от ее взгляда.

— О, так она молодая и красивая?

— Да ну тебя, Ли! Нет, вовсе не молодая, похожа на ведьму из сказки.

— Это еще хуже, Рид, — девочка посерьезнела. — Если она настоящая… Вдруг что-то страшное предскажет, а я поверю? И никакой радости в жизни не останется… Нет, не хочу.

— Так и говори: не «не хочу», а «боюсь». Трусишка!

Ли хотела возразить, но они уже стояли около грязного тряпичного полога небольшой палатки, расположившейся чуть поодаль от торговых рядов, в тени городской стены.

— Рид, пожалуйста, давай не пойдем. Ты хотел куртку новую купить, а потратишься на эту шарлатанку, и денег только на сладости останется — предприняла последнюю попытку девочка.

— Не беспокойся, Ли, брат расщедрился, на все хватит, — он взглянул в ее взволнованное личико. — Давай, я один схожу, ты тут подождешь.

— Тогда я за тебя буду бояться. Или вместе уходим, или придется и мне…

В этот момент из палатки раздался женский голос, вроде бы вполне приятный и любезный, но мурашки по спине поползли у обоих препирающихся друзей.

— Заходи, милая, не стесняйся. Я отсюда вижу: ты не из пугливых.

Паренек и девочка переглянулись, он схватил ее за руку и потянул за собой в палатку. Внутри было на удивление темно. Сумрак казался особенно густым из-за ярко светившего снаружи весеннего солнца. Посередине стоял небольшой прямоугольный столик, покрытый куском грязного вытертого бархата теперь уже неопределимого цвета. Над ним висела тусклая масляная лампа. Напротив вошедших сидела ведунья, закутанная в плащ с надвинутым на лицо капюшоном. Сгорбленная спина и лежащие на столе морщинистые, в коричневых пятнах руки с длинными толстыми желтоватыми ногтями выдавали в ней старуху.

— Садитесь, детки, в ногах правды нет, — хихикнула ведунья и вытолкнула из-под стола два низких табурета.

Рид потом клялся друзьям, что те вылезли оттуда сами. Ли с ним не спорила, ибо ей тоже так показалось. Вернее, она убедила себя, что показалось. Но в тот момент делать было нечего, и подростки уселись напротив гадалки. Теперь им стал хорошо виден торчащий из-под капюшона длинный бугристый нос в частой россыпи мелких угрей, сморщенные сизые губы запавшего рта и подбородок, украшенный бородавкой с пучком черных волосков. К удивлению мальчика и девочки ведунья не стала просить их показать ладони, а просто сидела и таращилась из-под капюшона, ее скрытые тенью глаза странно поблескивали, будто светляки. Рид достал из кошеля серебряную монетку и положил на стол.