Нет, парни, вам я точно не буду мешать.

И мне даже неинтересно знать, что там орёт Громилов мне в спину, не важно видеть, как ему заламывают руки, плевать как неласково его парней укладывают мордой в пол, а его запихивают в служебную машину.

Я выхожу на Набережную, которую так и не отремонтировали. И вдыхаю полной грудью такой упоительно сладкий вечерний воздух.

- Алекс! - кидается мне на встречу Седой.

- Сергей Иваныч, - развожу я руками, глядя на кусок арматуры в его руке. - Я же приказал.

- Да знаю, знаю, - оглядывается он куда бы её бросить и чуть не попадает Васе по ноге.

- Вася, ну а ты-то куда? - прикрываю я глаза рукой, глядя на ржавую трубу, которой размахивает этот дистрофик, шагая навстречу.

- Ну, неужели ты думал, что мы тебя бросим, - браво закидывает он обрезок на плечо, но не удерживает равновесие, оступается, едва успевает подхватить очки.

- Нас мало, но мы в тельняшках, - откуда-то со спины подходит и Ромка, сверкая своей белозубой улыбкой и это тоже, надо сказать, оружие массового поражения - ослепляет.

- Вот за тебя Полина меня точно прибьёт, - хватаюсь за голову двумя руками. - Отца, я надеюсь, вы не притащили?

- Нет. Но ты бы поторопился, - показывает на часы Каланча. - А то, боюсь, тебе по-настоящему не поздоровится. С твоей женой это не с Громиловскими клоунами воевать.

И Селиванов рядом с ним только разводит руками:

- Ох, не советую, Алекс, опаздывать на первое свидание.

Он выходит вперёд и встаёт рядом с Васей.

- Как тебе наши маски-шоу? Понравились?

- Не знаю. Не смотрел, - отмахиваюсь я. - Но ты определённо был прав, когда сказал, что не стоит дожидаться выборов.

- Не видел смысла дольше тянуть, - улыбается Селиванов. - Да и что нам выборы? Мы с тобой и так знаем, чем они закончатся. Надеюсь, ты всё выплатил по своим личным счетам?

- Спасибо, Вадим, - протягиваю руку. - Да, с Громом мы теперь в полном расчёте.

- Тебе спасибо, Александр, - пожимает он её крепко и кричит уже возвращаясь к машине: - Созвонимся! И жене привет!

57. Виктория



Не знаю, зачем я приехала на час раньше.

Обхожу весь торговый центр, но так и не могу решить, где же лучше ждать Алекса.

Останавливаюсь в растерянности в центре небольшого холла. И, уставившись на вмонтированный в стену телевизор, не верю своим глазам: в вечерних новостях показывают арест Громилова-старшего.

На экране мелькают фотографии, кадры оперативной съёмки и слова диктора повторяются бегущей строкой:

«Заместителю министра Спорта предъявлено обвинение в коррупции, злоупотреблении должностными полномочиями, мошенничестве, вымогательстве, давлению на крупные компании...»

Неужели и правда всё закончилось? Ошалело опускаюсь на мягкий диванчик. Неужели всё? И хоть СМИ уверенно сообщают о возбуждении уголовного дела и сыплют номерами статей, по которым Громилову грозит долгое тюремное заключение, поверить не могу.

Пока не увижу Алекса, пока он не скажет мне, что всё действительно хорошо, радоваться не буду. И мысли о предстоящей встрече заставляют меня не идти, бежать. Я знаю, точно знаю, где он будет меня ждать.

В свете ярких огней многоэтажного здания, рядом с нарядными витринами других бутиков меня встречает запах пончиков, что лежат на лотке, поблёскивая разноцветной глазурью, как раз напротив бывшего отдела «Идиллии».

Заклеенное бумагой стекло, брызги краски, расстеленные на полу газеты. Ремонт. Заглядываю в щёлочку, но догадаться, что же будет там вместо элитного белья, невозможно.

«Там, где мы встретились» - написано в его записке. Делаю шаг назад. А память услужливо подсказывает как это было.

Я налетела на Алекса на улице. Потом пыталась купить здесь лифчик. А потом он окликнул меня у эскалатора. Что же он тогда сказал? «Девушка, постойте?»

- Может, выпьем по чашечке кофе? - и настоящий живой голос Алекса заставляет меня не просто замереть - застыть каменным изваянием, забыть дышать, разучиться говорить. Потеряться во времени. Да, он спросил меня именно это. Но это ведь не слуховая галлюцинация?

Это же он стоит сейчас позади меня? Стоит так близко, что я чувствую дымный, терпкий запах его одеколона, его дыхание на своих волосах, тепло его тела, стук его сердца. Чувствую и боюсь в это поверить.

Десять недель я жила одним ожиданием этого момента. Семьдесят дней рассказывала нашей ещё не рождённой дочери о её отце. Семьдесят ночей желала ему «Спокойной ночи!», прежде чем уснуть в одиночестве. И тысячу шестьсот семьдесят часов - да, я посчитала сегодня даже это - провела без него.

И вот он рядом, а меня словно парализовало: я боюсь повернуться.

И поверить боюсь.

Его рука с розой опережает мою попытку закрыть от страха глаза.

- Чертовски одинокий вечер, - словно обволакивает меня его низкий голос. - Но раз уж мы встретились, может, это знак?

Мамочка, роди меня обратно! Если я сейчас умру, пожалуйста, роди. Чтобы я снова могла это услышать. Чтобы снова жила ожиданием этой встречи и обязательно дождалась.

Я не могу ему ответить даже «да» или «нет», не потому что мой язык прилип к нёбу, хотя и это есть, ведь я глотаю воздух ртом. А потому что в моём алфавите сейчас всего пять букв. И я могу сложить из них только одно слово: Алекс. Суть моего мира. Центр моего мироздания. Смысл моей жизни.

И я просто принимаю его цветок.

Касаюсь его пальцев. Глажу запёкшуюся кровь на сбитых костяшках.

Мой долгожданный. Я словно обретаю его заново. Принимаю медленно, дробно, дозами, как сильнейшее лекарство от тоски, которое нельзя пить залпом. Сначала бархат его голоса. Потом живительное тепло его кожи. Теперь таящая нежность прикосновения.

Он протягивает раскрытую ладонь, и я вкладываю в неё свои пальцы.

И к каменной твёрдости его груди, на которую я опираюсь затылком, добавляется горячая влажность его губ, целующих мою руку.

Казалось, время остановилось, но вряд ли прошло дольше пары секунд.

Горло стискивает, сердце вырывается из груди, и к глазам уже подступают предательские слёзы.

- Родная моя, - легонько привлекает он меня к себе, и я больше не хочу стоять к нему спиной. Я слишком соскучилась. Я так долго его ждала. Я хочу всё.

- Алекс, - разворачиваюсь и обнимаю его со всей силы, а потом только поднимаю лицо, чтобы на него посмотреть. И ничего не вижу из-за слёз, и вижу самое главное: это он. Он.

Его гладко выбритый квадратный подбородок, его скулы, его синющие глаза с густыми загнутыми ресницами, влажно блестящие и всматривающиеся в моё лицо так же жадно, как и я в его.

- Девочка моя, - вытирает он дрожащими пальцами мои слёзы, но это бесполезно, их не остановить. Я обхватываю его за шею и рыдаю. Рыдаю, не в силах это прекратить, пока он гладит меня по спине, зарывается лицом в волосы, целует в макушку, в висок, в лоб и волнуется так, что я чувствую, как его сердце бьётся о рёбра, грозя пробить грудь насквозь. - Господи, как я соскучился.

- Я не выдержала бы дольше ни дня, если бы ты сегодня не пришёл.

- Клянусь, я тоже.

- Твои руки. Там кровь, - я откидываю голову, чтобы на него посмотреть. Глажу его по лицу. Такому родному, до последней морщинки любимому лицу.

- Это всё такие пустяки, родная моя. По сравнению с тем, что ты снова рядом, всё - такие пустяки.

- У нас всё хорошо? - заглядываю я в его глаза.

- Всё хорошо, любимая, - ловит он мою руку, прижимая к губам. - Теперь всё хорошо.

- Точно? - вздох получается прерывистым.

- Если прекратишь тыкать в меня шипами, - шепчет он в самое ухо, - то точно.

Вздрагивает, приподнимая плечи, когда я царапаю его колючим стеблем прежде, чем убрать, и улыбается. Господи, как я люблю его улыбку.

Как я его люблю!

- Не хочу больше с тобой расставаться, - утыкаюсь лбом в жёсткую грудь. - Никогда.

- Тогда давай и не будем. Покормить тебя или всё же по чашечке кофе?

- К чёрту кофе. К чёрту еду, - поднимаю я лицо. - Алекс, поехали домой.

- Не возражаю, - гипнотизирует он меня, и я чувствую, как сами собой тянутся друг другу наши губы. И его рука нежно-нежно ложится на мой выступающий живот. Я накрываю её сверху своей и тону, задыхаюсь от тоски по его поцелуям. От отчаянного томления по его рукам.

- Ты права, здесь слишком много народа, - разрывает он поцелуй, едва справляясь с дыханием.

И увлекает к выходу.

- Виктория Викторовна, - кланяется мне Михаил, открывая дверь машины.

- Боже, где это ты так? - рассматриваю я поцарапанный кузов.

- Это я, - смеётся Алекс, помогая мне подняться. - Неудачно припарковался.

- Вот на каких-то десять недель нельзя одного оставить, - сокрушённо качаю головой, но он не даёт мне даже договорить, снова впиваясь в мои губы.

Не хочу ничего знать. Не хочу ни о чём говорить, и ничего спрашивать, пока не буду пьяна от его поцелуев до беспамятства. Пока не устану от его ненасытных рук, не напьюсь досыта тяжестью его тела, не утолю голод по его ласкам... Только есть она вещь, которую я должна ему сказать прямо сейчас.

- Алекс, - жадно глотаю я воздух, отстраняясь. - Демьянов... жив.

Он на секунду замирает, а потом снова закрывает мой рот поцелуем, словно это не стоит его внимания.

- Алекс, - упираюсь я в его грудь. - Ты меня слышал?

- Ну, слышал, - обречённо откидывает он голову на спинку сиденья.

- Прости меня - глажу его руки, опустив глаза.

- Тебя-то за что? - прижимает он меня к себе, подавив вздох.

- За то, что я даже не намекнула.

- Видимо, так было нужно, - равнодушно пожимает он плечами.