Я стою у сгоревшей дотла сирени. И даже сквозь гарь и копоть чувствую её сладковатый запах. Горько. Больно. Невыносимо тяжело. И рыдания Веры рвут душу в клочья.

Наверное, я никогда не смогу себе этого простить. Нет, не того, что оставил Демьянова без своей охраны. Это было его решение. А того, что наш последний разговор был таким злым. Что мои последние слова были о том, что он мне не отец. Что я больше так и не приехал. Что не сказал ему спасибо за всё, что он для меня сделал.

Едва сдерживаю защипавшие глаза слёзы. Нет, не здесь. Не сейчас.

- Видимо, бросили что-то в открытое окно. Что-то очень горючее и едкое, - выводит меня из задумчивости Седой, положив руку на плечо. - Сначала просто разлилось и заполыхало, а когда рвануло саму ёмкость и вышибло дверь, занялось в полную силу.

- Вера говорит, он ещё и на снотворном настоял. Потому что после всех этих лекарств очень страдал от бессонницы. Они никак не могли его нормальный цикл сна восстановить, - похлопав его по руке, отхожу от погибшей сирени.

- И охрана, поди, расслабилась, спала, - уходит вслед за мной с пепелища Седой.

- А где Полкан? - оборачиваюсь на его виновато притихших людей.

- Поехал на опознание, - отвечает мой безопасник. - Езжай и ты, Алекс. Что толку тут ползать? Какое бы заключение ни дали пожарные, поджог или несчастный случай, а Демьянова уже не вернёшь.

И его справедливые слова сушат душу похлеще пустынных ветров.

Напрасная надежда во мне ещё отказывается принять действительность. Упрямство ещё пытается доказать, что, если бы Демьянов меня послушал, всё было бы иначе. Боль жжётся и кусается, заставляя скрипеть зубами. И какая-то вселенская усталость накатывает волнами до тошноты.

- Надежде звонили? - ещё оборачиваюсь у машины.

- Она сказала, что не будет его хоронить. Просила сообщить дату и время, - вздыхает Седой.

- Ясно. Сами, - отвечаю я и, уже захлопнув дверь машины, набираю Полину. - Орлов же был довольно влиятельным человеком? Подскажешь мне контору для организации подобающих похорон?

Как оказалось, два года назад все траурные обязанности взвалил на себя отец. Как выяснилось, за это время мало что и изменилось. И именно его помощь и поддержка в эти тяжёлые дни пришлась как никогда кстати.

- Честное слово, если бы я знал, что пригожусь тебе для этого, то предпочёл бы ещё пару десятков лет не знать о твоём существовании, - шепчет он мне в траурном зале, глядя на заваленный цветами закрытый гроб.

- Если бы я знал, что так получится, и я бы многое сделал не так. А это кто? - спрашиваю, чтобы отвлечься от тяжёлых мыслей, когда очередной дорогой «костюм» ставит венок из живых цветов.

- Это из министерства транспорта, - даёт отец краткую справку. - Марат... чёртов склероз! Не помню, хоть общался лично.

- В общем, тоже нужный человек, - резюмирую я, подавив тяжёлый вздох. Единственный человек, которого я хотел бы сейчас видеть рядом - моя жена. Не на похоронах, конечно, здесь ей делать нечего, а вообще. Но именно она стала и единственной недоступной для меня роскошью. А стоило ли оно того?

И снова задаю себе этот вопрос, когда уже на кладбище к нам с отцом присоединяется Селиванов.

- Я искренне соболезную, Алекс, - прикладывает руку к груди этот высокий худой мужчина лет пятидесяти, с таким интеллигентным лицом, украшенным очками в тонкой металлической оправе, что ему бы на канале «Культура» передачи вести об искусстве. И то, что он замминистра спорта, кажется нелепейшим недоразумением.

Я киваю, а потом мы оба, не сговариваясь, поворачиваемся в сторону обоих Громиловых. Старший, тоже кучерявый, но с тёмным цветом волос и поблёскивающей в них сединой, даже трёт платком покрасневшие глаза. И такая искренняя скорбь на располневшем с годами лице.

Младший кладёт цветы. И оба они тоже подходят высказать соболезнования.

Стоило ли оно всё жизни человека? Стоит ли оно всё таких жертв?

Ведь смотришь вокруг - все мы одинаковые люди. Все из плоти и крови. И вроде все выглядим нормальными, адекватными, деловыми, современными. А всё так же убиваем друг друга за кусок добычи, как дикари.

С трудом сдерживаюсь, чтобы не отвернуться. Стискиваю зубы до скрежета, чтобы не плюнуть в заплывшую рожу. Все свои последние нервы, я, похоже, оставлю сегодня на этом кладбище.

К гробу подхожу попрощаться последним. После Надежды. Вот кому хладнокровия не занимать. Она хоть и в тёмных очках, но ни трясущихся губ, ни дрожащих рук. И тонкие каблуки так прочно держат её на земле, что она ни разу не спотыкается, когда уходит и оставляет меня одного. Вот такая любовь.

- И вот такая жизнь, старина, - кладу я руку на гладкое полированное дерево. - Прости меня за все жестокие слова, что я тебе сказал. Прости и за те добрые, что не успел сказать. Надеюсь, что ты, старый циник, и так знал обо мне всё. Ведь ты был мне самым близким человеком на свете. Спасибо тебе! Надеюсь, когда-нибудь свидимся...

Мне даже слышится его хриплый голос: «Надеюсь, нескоро!». Почему-то уверен, что на моих похоронах он сказал бы именно так. А ещё добавил бы: «Ты как знаешь, Санёк, а я ещё небо покопчу!»

Какая жестокая ирония. Откоптил.

Слёзы застят глаза. И уже как в тумане вижу, и как опускают гроб, и как летит из моей руки вниз пригоршня песка.

Вот и всё!

Только пропади оно всё пропадом!

Где-то в середине поминок, сумев влить в себя лишь полстопки водки, я срываюсь, прыгаю в машину и выжимаю до упора газ.

Есть только одно место, где я сейчас хочу быть. Только один человек на земле, которого хочу обнять и просто поплакать. Только в её руках я смогу поверить, что всё ещё будет хорошо. Просто услышать её голос. Вдохнуть её запах. Прижать к себе и забыть обо всём хоть ненадолго.

Подрезавшая меня машина, заставляет нажать на тормоз так резко, что если бы не встроенная антиблокировочная система, колеса бы заклинило.

Но машина и так идёт юзом. Каким-то чудом выруливаю на обочину, но столкновения всё равно не избежать. Пусть вскользь, но всё же сношу бок тёмного седана. И выскакиваю из машины с твёрдым намерением, если не убить этого идиота - водителя, то уж точно покалечить.

Но и он бросается мне наперерез.

- Какого чёрта, Полкан?! - начисто забываю я имя бывшей Демьяновской «шестёрки».

- Остынь, Алекс! - он получает толчок в грудь, но не сдвигается с места.

- Что за нахрен?! - я не просто рычу, я реально готов его порвать. Вцепиться в его лживую глотку. Стереть тварь с лица земли.

- Угомонись! - откидывает он меня. С усилием, но всё же откидывает. - Не делай глупостей! Не езди туда, Алекс!

- Ты мне не указ! - вцепляюсь в его грудки. - Демьянова я бы ещё послушал, но тебя - нет.

- Я тебе и не указываю. Я обещал тебя остановить. И я выполню своё обещание, чего бы мне это ни стоило. Потому что, если ты сейчас к ней поедешь, смерть Демьяна будет напрасной. Слышишь меня?

Он даже не убирает мои руки. Просто смотрит прямо в глаза, и в том, что он будет биться до смерти, но не отступит, исполнит приказ, я даже не сомневаюсь. Что-то есть в его взгляде, отчаянное, упрямое, честное, что заставляет меня остановиться.

- Что же вы, Егор Михалыч, наделали? - отпускаю я его одежду и пячусь, пока не упираюсь спиной в машину.

- Надеюсь, мы всё сделали правильно, Алекс, - вырывается из его груди тяжёлый вздох. - Только ты теперь не подкачай. Делай, что должен. А время нас рассудит.

52. Виктория



- Всё хорошо, - сжимает мою руку Полина. - Клянусь тебе, Вика, с ним всё хорошо. Он держался как кремень. Ни один мускул на лице не дрогнул ни когда к нему Громилов подошёл, ни когда Наденька приехала. Вот прямо как ты сейчас, - улыбается она. - Неужели так и не хочешь с ним поговорить? Ведь любишь, переживаешь, страдаешь. И он так же.

- Нет, - уверенно качаю я головой.

Не хочу? Да я едва держусь, чтобы не сорваться, не рвануть к нему бегом. Чуть с ума не схожу, так за него переживаю. Это я с Демьяновым была едва знакома, а для Алекса он был больше, чем отец. Это я знаю, что всё это было спланировано и то дёргаюсь, а как он там всё это переносит, боюсь себе даже представить. Но я обещала, что буду сильной. И он обещал, что со всем справится. И пока у меня нет ни одного повода, чтобы ему не доверять. Зато есть стойкое чувство, что даже без меня он больше не один. У него есть отец, есть сестра, есть замечательный племяш - один из лучших его антидепрессантов.

И мы обе с Полиной поворачиваемся на весёлый крик Макса из бассейна.

- Папа, подбрось меня ещё! - едва выныривает он из воды, но явно снова хочет прыгнуть в воду с сильных рук Романа.

- Макс называет его папа?! - поворачиваюсь я к Полине скорее с ужасом, чем с недоумением. Эту отчаянную женщину мне, наверно, никогда не понять. - А не боишься, что его отец упылит на полгода в очередную Уганду? И в очередной раз женится? Или...

- Вик, - перебивает она меня. - В нашей жизни так многое случается не по нашему сценарию, что не хотелось бы откладывать жизнь на завтра. Я не боялась сердечного приступа у мужа, а он случился. Но на каждый кирпич не перекрестишься. А Ромка - настоящий отец Максима. И это навсегда, что бы ни произошло между нами. Как и отец Алекса - настоящий. И никто из них не виноват, что узнали они друг о друге так поздно.

- Как он, кстати, отнёсся к возвращению Романа?

- Сложно, - опускает она глаза и начинает рассматривать идеальные ногти. - Очень сложно. И всё было бы ещё хуже, если бы не вмешался Алекс. Не знаю, что уж он там отцу наговорил, но Рому тот принял. А вот на меня опять обижен. Но я верю, что и это поправимо. У него такой тяжёлый характер. Но я его дочь, - разводит она руками и улыбается, - и это тоже навсегда.