- Представляешь, она знает два языка. Испанский и английский. А я всего один, и то со словарём, - шучу, как раз со словарями у меня туго, а вот разговорный, да со всякими бранными словечками усвоил легко.

- Не представляю, - улыбается она. - Я с грехом пополам выучила французский. И то самый банальный.

- Мне стыдно, но я даже не знал. И не задумывался, чего ей это стоило, девчонке из провинциального городка, набрать проходной балл для поступления в иняз на лингвистику. А она набрала. Но с её фатальной невезучестью до бюджетного места ей не хватило всего пары баллов, и она пошла не туда, куда хотела, а туда, где было бесплатно.

- И куда же? - слышу, как снова она стучит по клавишам. - А вижу. Её совсем заброшенная страничка со студенческих времён. Педуниверситет. Факультет физической культуры. Целых двадцать шесть друзей.

- Скажи мне, как зайти, - оживляюсь я.

- Бросила тебе ссылку. Просто ткни.

Следуя её инструкциям, открываю страничку. И губы невольно растягиваются в улыбку.

Чёрт, какая же она смешная! Мой боевой поросёнок. Увидеть бы её детские фотографии. Но и на этих, особенно первых, она ещё такое дитё.

С растрёпанными ветром волосами на берегу реки.

На каком-то картофельном поле, в косынке, завязанной под подбородком.

«Матрёшка» - читаю под фотографией надпись, оставленную одним из её друзей. По ссылке иду и на его страничку... а там моей Вики даже больше, чем на её собственной.

С битой в бейсбольном шлеме.

С перебинтованной ногой на костылях.

И на руках у этого блондина, что смотрит на неё так, словно он выиграл приз в каких-то соревнованиях. Очень ценный приз.

Какой-то, мать его, Вячеслав Калашников. Один курс, годы обучения. И никого на его странице, кроме моей (моей!) Вики и не замечаю.

- Что ты думаешь об этом Калашникове? - спрашиваю Полину, вспоминая, что она ещё на громкой связи.

- А ты?

- Что я убью его, если увижу ещё раз рядом со своей женой.

- А ты ревнивый, Алекс, - смеётся она.

- Я не ревнивый, - усмехаюсь так, чтобы она слышала. - Я склонный к мучительным сомнениям в любви, верности и полной преданности. А ещё мрачный и злой.

- Зато первый раз в твоём голосе такая уверенность, - я слышу, как она встаёт и идёт, постукивая каблучками по полу. - Она делает тебя сильнее, твоя жена. И знаешь что? Я сейчас приеду, чтобы отметить с тобой эту дату. Мне кажется, что три месяца для вас - это просто сумасшедший срок. Ставлю свою машину  на то, что у вас максимум три месяца, после того как она вернётся. Дольше вы рядом друг с другом не выдержите.

- А ты думаешь, она вернётся? - чуть не подпрыгиваю я на кровати, когда она озвучивает мои самые сокровенные надежды. - У неё на шесть месяцев рабочий контракт с круизной компанией.

- На шесть месяцев? Контракт? - переспрашивает она. И я не понимаю это «ого!» или «всего». И что вообще значат эти её вопросы, хотя удивление в голосе такое приятное. - Я думала, она ушла потому что... - она осекается, - в общем, неважно, что я думала.

- Что она бросила меня, когда я потерял бизнес?

- Ну, - слышу, как блякает сигнализация машины, а Полина мнётся. - Сам подумай, как это выглядит со стороны. Бедная девочка, богатый мужик. Много секса, потом женитьба. И вдруг...

- Деньги резко заканчиваются, - продолжаю я её мысль.

- Да, и она рвёт отношения, но, заметь, не брак. А значит, на что-то надеется, выжидает. То есть обязательно вернётся. И ты страдаешь, а она за два месяца даже не позвонила, значит, ей, возможно, всё равно. Прости, но я ничего о вас не знаю, для меня выглядит именно так.

- Да ты и правда ничего о нас не знаешь, - усмехаюсь я. - Так какая там, говоришь, у тебя машина?

- ЛэндРовер, Алекс. Принимаешь ставку?

- Подумать только, мой любимый размер, - снова откидываюсь на подушки. - Я бы поставил на «пока смерть не разлучит нас», но мне и поставить то нечего.

- Но ты уверен, что вы продержитесь дольше, чем три месяца?

- Уверен, - и сам не знаю, почему я так говорю. Мне бы продержаться до того, как она вернётся. Да нет, мне бы поправиться, чёрт побери, и я сам её найду. В конце концов, я беден, а не нищ, эта заварушка меня больше не держит, бизнес уже не давит и, вообще, я могу себе это позволить.

- Тогда три месяца, Алекс, - перебивает полёт моих радужных мыслей Полина. - И если я выиграю, то после развода ты женишься на той, что выберу тебе я. Идёт?

- Ого! А подумать можно? - чешу я затылок. Не то, чтобы я сомневался, азарт уже кипит в крови, просто неожиданно.

- Подумай. До моего приезда, - слышу и в её голосе увлечённость. А потом в заведённой машине взрывается басами музыка. - И я уже еду!

5. Виктория



Застываю как вкопанная перед закрытыми дверями. И «смотрю, как в афишу коза» - это сейчас как раз про меня.

Грязное затоптанное мраморное крыльцо. Мусор. Пыльные окна. Меня словно пару лет не было - так здесь всё изменилось. До постапокалиптической неузнаваемости.

- Скажите, а где теперь найти компанию «Гладиатор»? - пытаюсь я узнать хоть что-нибудь у недовольного охранника, усатого, как таракан, и вредного, как почтальон Печкин без велосипеда. Он даже на него похож: высокий, худой. И видно просто вышел покурить, судя по пачке сигарет в его руках, чем откликнулся на мой настойчивый стук. - Они переехали?

- Девушка, клуб закрыли, офис распустили. Где скрывается директор - понятия не имею. Мне платит не он, - поправляет он портупею со значком «охрана» и достаёт сигарету. Прикуривает. И, не глядя на меня, идёт к засиженному голубями парапету, огораживающему большое крыльцо.

- А кто вам платит? - не собираюсь я уходить с пустыми руками. Догоняю его и встаю рядом, как оловянный солдатик.

- Хозяин здания. Или хозяйка. Их там сейчас не разберёшь. Платят и ладно, - выпуская дым, подставляет он лицо яркому солнцу. - Вот и отгоняю целыми днями желающих узнать, когда заработает бассейн или где найти бывшее руководство.

- Неужели столько людей выкинули на улицу без работы? - никак не хочу поверить я в происходящее.

- Слушайте, дамочка, шли бы вы подобру-поздорову, - обдаёт он меня терпким табаком. И от этого запаха, мужского, грубого, такого тяжёлого и чужого, неожиданно замирает в груди. Где Алекс всегда напитывался этим табачищем, что оставался на его одежде лишь лёгкими нотками, но всегда угадывался? Неужели, как раз проходя эту «охрану»?

- А вы давно здесь работаете?

- Давно. А что? - мерит он меня пристальным взглядом, пытаясь вспомнить. Прищуривается подозрительно, но видимо, не запомнилась я ему ничем, как и он мне. - Или вы тоже из этих, из газетчиков?

- А что? - возвращаю я ему испытующий прищур.

- Да ничего. Просто ходил тут один, в круглых очёчках, лысоватый, как Берия, всё вынюхивал. А потом я статью его прочитал в газете. Таких глупостей понаписал. Тьху! Нашёл тоже с кем разговаривать, - вытирает он усы, словно и правда плюнул, и снова затягивается. - Молодёжь башкой своей думать вообще разучилась. Сидите в своих телефонах. А что под носом происходит - не видите.

- А с вами он, значит, не поговорил? - легко угадываю его обиду, что обошла его стороной пресса, а ведь он бы порассказал. Интересно, что?

- Не поговорил. Но вот вы о ком подумали в первую очередь? - взмахивает он костлявой рукой с зажатой в пальцах сигаретой. - О людях, что на улице остались. Правильно? Целая огромная компания, - кивает он назад, но не оборачивается, - и всех под зад коленом. А он что? Падла!

- Кто? Журналист? - хлопаю я глазами, пока Печкин нервно суёт в зубы сигарету.

- Да какой журналист! - отмахивается он. - Этот очкарик вон с Коляном поговорил, сменщиком моим, который во, - изображает охранник, будто тыкает по клавишам телефона. - Ему что пишут в интернетах, то и правда. Нарушения, нарушения! Какие нарушения, когда там чисто - хоть с пола ешь. И всё по нормам. Поди и понаписал гадостей с его слов. Мн-н-н...

Он дёргает головой, словно у него заболел зуб, стряхивает пепел. Молчу, жду, вижу, что у него накипело.

- А Берг, - тяжело вздыхает он, скрестив руки на груди. - Как только язык у них поворачивается всякую чушь про человека нести. И ведь ни один не вспомнил, даже не обмолвился, что Берг из собственного кармана людям зарплату выплатил, прежде, чем распустить. Типа обязан был. Да никому он не обязан! А всё равно не выпнул людей, как собак, на улицу, хоть эта новая хозяйка и распорядилась. Вот кто падла! Ещё извинился за неё, за суку. А-а-а! Кому что объяснишь разве, - вновь сокрушённо машет он рукой. - Никому нет до этого теперь дела. Моя жена вон простой уборщицей работала, а Берг даже о ней похлопотал, пристроиться помог. Нет, не допустил бы он такого никогда, чтобы людей опасности подвергать. Подстава это всё, вот что я вам скажу.

Он тушит бычок о торец облицовочной плитки и, несмотря на переполненную урну, отправляет его в глубину скопившегося мусора.

- Вон, гляди, что творится, - кивает он головой на кучу. - Устроили бардак. Вся страна - бардак!

И слышна в его словах и обида, и такая горечь, что и не знаю, чем его утешить. Только его мнение о Берге, мнение простого работяги, считающего своего бывшего начальника не зажравшимся толстосумом, а хорошим человеком, поднимает в душе такое желание возмездия и справедливости, что хоть на баррикады лезь.

«А я его жена», - хочется заявить с гордостью. Но, конечно, прикусываю язык, иначе что же отвечу на вопрос: где я раньше была.

- Тебе кто нужен-то был, девонька? - обращается охранник, уже уходя, с теплотой в голосе и совсем по-отечески.

- Берг, - выдыхаю я.

- Так поищи его в «Идиллии». Знаешь, где это?