Итак, дуэт «женщина — автомобиль» распался. Зато ежеутренне складывается новая пара: женщина и простой, то есть настоящий мужчина. С крепкой лапой на руле. Мой народ меня любит, и чувство это взаимно. Под завывания разнообразного шансона я веду диалоги о семейной жизни, видах на дачный урожай и эстрадных звездах, чьи фамилии прежде ни разу не слышала.

Десять — десять. Подобравшая меня «Волга» пыхтит по Садовому. За окнами мокрый снег, в салоне уютно. Печка топится. Так топится — кажется, будто дрова трещат. Приятный простой «водила» доставил на службу босса, теперь везет меня. Мы беседуем. Это зарядка для языка и серьезное испытание для уха. Однако можно и потерпеть. Надо знать свой народ, его чаяния и проблемы. Главная проблема моего народа нынешним утром заключается в том, что его жена слишком увлекается нарядами. А также косметикой, побрякушками и салонными процедурами. Это ударяет по народному карману и отдает прямо в сердце. «Я ей говорю: мне ты и так нравишься. А для посторонних мужиков нечего наряжаться!..»

Народ — он ведь как ребенок. Трогательный и глупый. Я снисходительно объясняю, что женщина одевается, в первую очередь, ради собственного удовольствия, и в желании нравиться нет ничего дурного. Если ваша дама склонна к рогонаставлению, она все равно изменит — в шубе или в курточке из секонд-хэнда. В общем, ничего нового. Азбучные истины. Народ у нас душевный, грубить даме он не хочет, однако гнет свою линию: «Так-то оно так. Но уж очень я ревнивый…».

Может быть, ревность — не главная народная беда, но все-таки бок о бок со мной сидит живой человек, он страдает, и у меня есть еще четверть часа, чтобы ему помочь. Не навредив при этом его жене.

Я думаю: а чем, собственно, мой «сложный» мужчина отличается от этого «простого»? Он тоже сканирует мою оболочку, так же ловит на мне посторонние взгляды и наверняка ревнует. Приличия не позволяют ему говорить об этом вслух, а природное благородство не даст отказать мне в материальном вспомоществовании. Получается, ему еще больнее.

Всякий нормальный мужик хочет красивую женщину, и только для себя. Таким образом, всякий мужик по определению ненормален. Практиковать паранджу вряд ли удастся, значит, будем успокаивать их иначе. При помощи женской логики — крепкой и разумной, как хороший автомобиль.

Чем роскошнее мы выглядим, тем психологически труднее к нам приблизиться. Женщина с голодными глазами (голод подразумевается и материальный, и эмоциональный, и сексуальный) — легкая добыча. Женщина, которая довольна жизнью, практически недоступна. Ухаживать за ней хлопотно и дорого, а мужики, как правило, не любят лишних заморочек. Не любят они и сравнений в чужую пользу: легко соревноваться с конкурентом, скупым во всех отношениях, а попробуй-ка отбить подругу жизни у человека внимательного, щедрого и нежного.

Мы — парадоксальные существа. Это трудно объяснить опытному автомобилисту, однако чем дороже у женщины тюнинг и круче обвес, чем чаще она проходит рестайлинг, тем меньше риска, что ее утонят. В общем, не бойтесь красивой женщины рядом. И не препятствуйте нашему желанию быть красивыми. В конце концов, красивая женщина — это народное достояние.

На часах десять тридцать. Мы приехали. Я успела!

…Никакая идиллия не длится вечно. Простившись со своим народом в пользу нового железного друга, я снова отправляюсь по утрам на работу в сосредоточенном молчании. Но в моей жизни было-таки доброе дело, совершенное искренне и бескорыстно. Я утолила одну, пусть маленькую, народную боль. Имею право гордиться.

_____

АМОРОФИЛЫ И АМОРОМАНЫ

Литература вкупе с кинематографом ввели мир в заблуждение, будто Любовь с большой буквы непременно обязана случиться у всякого приличного человека. А если не случилась — значит, ты ущербный, отверженный, прокаженный. Из этих ошибочных предпосылок выросло дикое количество комплексов. Всем хочется копировать высокие образцы; в итоге девяносто процентов «повторюшек» ломаются под грузом, который им не по плечу, и выпускают синицу из рук, зазевавшись на чужого журавля в небе.

Было бы гораздо честнее признать, что Любовь — это врожденный талант, поцелуй Всевышнего, такой же, как слух, голос, выворотность ступней… Приятно на секундочку вообразить себя примой Большого балета, однако никто из нас не переживает всерьез, что лишен такого потного удовольствия. А ведь Любовь не легче: она тоже требует адских сил — и физических, и душевных, ей надо отдаться целиком, приносить жертвы на алтарь, недоедать (потому что кусок в рот не лезет), недосыпать (занимаясь любовью или думая о ней), и главное — на пенсию в расцвете лет не выйдешь. Когда для балерины, за исключением Плисецкой, все заканчивается, в Любви поднимают занавес к началу очередного действия.

Хрестоматийный сюжет «встретились — погуляли — поженились, дети — теща — кухня», в принципе, может заключать внутри себя масштабное чувство, но, честно говоря, это редкость. На пути Любви, как правило, воздвигнуты непреодолимые препоны. Хеппи-энд ей практически заказан. Сирано открылся Роксане только перед смертью, Дездемону задушили, Нину Арбенину отравили, Анну Каренину переехали, Татьяну Ларину отвергли. А Ромео и Джульетта, а Тристан и Изольда, а Вершинин и Маша… Все это не придумано классиками ради красного словца, но точно отражает главную тенденцию жизни. Кто способен к Любви, тому посылаются великие испытания. Этот талант, как, впрочем, и всякий другой, есть постоянная проверка на прочность.

Талантливого в Любви человека можно назвать аморофилом. («Фил» равняется «дилетант». Профессионализм здесь невозможен; «профессионал», точнее, «профессионалка» в данной сфере — понятие ругательное.) Гений Любви заслуживает звания аморомана. Это фанатик, готовый броситься под поезд. Несчастнее него и одновременно счастливее нет человека на свете.

Любовь — тяжелый труд, который надо выполнять с радостной улыбкой, иначе результат не засчитывается. В Любви ничего нельзя предугадать, она смеется над планами, проектами и повышенными обязательствами. В центре мироздания Любви сияет Солнце — Постель. Или хотя бы отраженным светом, как Луна, — Мечта о постели. Все остальное — товарищеское общежитие. Чем плохо? Да ничем. Просто не любовь, и все тут.

Любовь — это здание, которое мы начинаем строить на фундаменте «ты мне нравишься», потом возводим стены влюбленности, отгораживаясь от постороннего мира, а сверху кладем собственно крышу любви, символ защиты и единения. Чтобы дом стоял, необходимо сохранить в душе все три этапа. В том числе первый, приятный и легкомысленный, когда ваш «предмет» входил в комнату, а вы теряли дар речи. Это должно остаться навсегда. Любить человека, который тебе нравится, гораздо легче.

Любовь — это картина. Полотно, создаваемое ежедневной кропотливой работой. Чем больше вложено сил, тем страшнее двигаться дальше: вдруг один из вас сделает что-то не так и враз перечеркнет красоту малярными белилами?.. Любить — значит сотворить себе кумира и круглосуточно молиться, чтобы он ненароком не сверзился с постамента. То есть всегда оставался на высоте. Что для живого человека практически нереально.

Кстати, о живых. С точки зрения Любви, «Ромео и Джульетта» — не трагедия. Во всяком случае, оптимистическая трагедия. Никаких разочарований, вместе раз и навсегда. Для живущих нет нормального, безболезненного исхода из Любви. Мы можем отказаться от нее и сохранить так называемую недорогую дружбу, либо продолжать любить и разойтись в состоянии глубокой ненависти, либо просто — продолжать любить. Без гарантий и обратного билета.

У Любви мало законов, но много странностей. Например, для нее всегда не время и не место, а она тут как тут. Еще один парадокс: несмотря на тяготы, проблемы и бесперспективность, настоящей Любви оголтело завидуют. Иногда белой завистью, но чаще черной. Любовь всегда на виду, даже если прячется. Она притягивает алчные взоры, как слиток золота, который, правда, нельзя ни продать, ни распилить, ни разменять. Бессмысленная вещь, лишенная даже цены. То есть — бесценная.

_____

МОЕ И ЧУЖОЕ

Саперы ошибаются раз в жизни. Синоптики — каждый день. Женщина пребывает где-то посередине. От ошибок застрахован только тот, кому не нужно выбирать, то есть младенец в люльке. Хорошо быть младенцем. Или так называемым простым человеком — ему ведь и живется проще. Не устаю завидовать легкости формулировок: «Моя вчера борщ сварила (к сестре уехала, скандал устроила)»… Или: «У моего на службе неприятности (жигуль сломался, геморрой открылся)»… И даже так: «А мой-то дома не ночевал!». Однако все равно — мой. Без тени сомнения.

Для тех, кто посложнее, понятие «своего» связано не с официально закрепленным статусом, но с ощущением неповторимого и сразу распознаваемого родства. Мы говорим: ты мой до мозга костей, ты весь такой мой, тебя сделали для меня… — когда чувствуем, что тянемся к нему каждой клеточкой тела, и без этих глаз, губ, улыбки и голоса, общих словечек и закодированных шуточек дальнейшая жизнь немыслима. А если не цитируем: мы с тобой одной крови — ты и я, так только чтобы избежать упреков в кровосмешении.

В поисках своего единственного женщина перелопачивает тонны мужской руды. Ошибается, ошибается, ошибается. Но все-таки ищет, ищет, ищет. А когда находит (если, конечно, находит), ломает голову, как превратить свое по сути в свое по форме. В официально свое.

Человек не может целиком принадлежать другому человеку. Ни папе, ни маме, ни ребенку, ни супругу, ни возлюбленному. Мы рождаемся в одиночку, и в одиночку уходим, и весь путь от старта до места назначения должны пройти самостоятельно, без поводка и ошейника. Мужчина не завернется в блестящую фольгу, не привяжет сбоку бантик и не вручит вам себя на вечное хранение. Максимум, на что он способен, — проштамповать своей фамилией ваш паспорт. Это много, но не все. «Мой муж» не всегда означает «мой мужчина». Мой мужчина — не обязательно мой муж. В каком-то смысле женщине труднее, чем саперу: она подрывается на своих ошибках, но упорно ползет вперед — к следующей мине, к очередной контузии.