Алисон с угрюмым выражением лица выслушал упрек Аткинса.

– Я знаю, что мисс Форест скорее бы умерла, чем решилась сделать хотя бы шаг навстречу мне, – с прежней насмешкой возразил Генри, – но в жизни бывали примеры, когда самые гордые женщины склонялись ниц перед мечтательными глазами какого-нибудь поэта.

– Ваши подозрения совершенно необоснованны, – воскликнул Аткинс. – Я дал слово молчать, но при таких обвинениях сама Джен разрешила бы мне говорить. Хорошо, знайте же, что мы приехали во Францию действительно для того, чтобы найти одного господина, но его фамилия – не Фернов, а Форест, и он не может дать вам ни малейшего повода для ревности, так как этот человек – родной брат мисс Джен.

– Ее брат? – повторил Генри в изумлении.

– Да, родной брат!

Аткинс коротко рассказал Алисону о семейном горе семьи Форест, а затем сообщил ему о мерах, которые были приняты им и Джен для розыска пропавшего брата; в заключение молодой американец узнал, каким образом они попали в Р.

Алисон молча слушал рассказ Аткинса; на один миг он вздохнул с облегчением, но затем его лицо снова приняло мрачное выражение.

– Да, вы правы, – наконец глухо проговорил он, – я теперь верю, что эта встреча была неожиданной.

Аткинс посмотрел на него с немым изумлением. И это – все? Он ждал, что его сообщение будет принято иначе.

– Вы, кажется, совершенно забываете, Генри, что существование брата мисс Форест близко касается и вас, – многозначительно заметил он. – По полученным сведениям, молодой мистер Форест жив, и мы имеем основательные надежды найти его; если наши надежды оправдаются, то вы лишитесь половины приданого вашей будущей жены.

– Вот как? – процедил Алисон сквозь зубы, – я охотно отдал бы и вторую половину, лишь бы мисс Джен никогда не переступала границ этой проклятой Германии.

Аткинс отступил на несколько шагов; он не ожидал от Генри ничего подобного. Если такой расчетливый человек, как Алисон, спокойно относится к возможной потере целого состояния, следовательно, чувство к мисс Форест глубоко захватило его и положение дел становится крайне серьезным.

– Ваша ревность ослепляет вас, Генри, – сказал он, подходя к молодому человеку и положив руку на его плечо. – Между вашей невестой и поручиком Ферновым несомненно существует какая-то тайна, но это во всяком случае не то, что вы предполагаете. Мисс Джен не питает к нему никакого нежного чувства, иначе ее лицо не выразило бы такого ужаса при неожиданном свидании.

– Вы плохой наблюдатель, мистер Аткинс, – с холодной насмешкой возразил Алисон. – Помните, как вы смеялись надо мной в Б., когда я высказал предположение, что этот «чахоточный профессор» может быть опасен для меня? Вы до сих пор считаете его ничтожеством или, наконец, убедились, что в этом голубоглазом мечтателе заключена большая духовная сила?

– Да, я действительно ошибся в нем. – сознался Аткинс. – Но кто бы мог ожидать, что этот отшельник, погруженный в какие-то допотопные книги, вдруг окажется сильным человеком, настоящим воином и вместо того, чтобы, беречь здоровье и лежать в лазарете, будет поражать всех героическим пребыванием на передовых позициях? И этот герой вспыхнул, как влюбленный невинный юноша, увидев перед собой предмет своих мечтаний. Этих немцев никогда не разберешь. Если они выйдут из обычной колеи, то могут повести себя как угодно; никогда заранее не знаешь, как именно они поступят, в чем проявят свои способности. Профессор бросает свою науку и берет ружье в руки так уверенно, точно всю жизнь провел на военной службе. Я боюсь, что и в будущем веке мы не забудем, в чьих руках было раньше копье, а затем меч. – Аткинс говорил сердито, но с невольным уважением к герою. Вдруг он сообразил, что его лестные слова по адресу Фернова вряд ли могут доставить удовольствие Генри и успокоить его. Поэтому он прекратил свои рассуждения и добродушно прибавил: – Как бы там ни было, Генри, Джен все-таки ваша. Она добровольно дала вам слово, а Форесты всегда свято держат свои обещания. Встреча с Ферновым не изменит ее решения, я знаю, Джен будет вашей женой.

– Да, несомненно, она будет моей, – мрачно подтвердил Алисон. – Будьте покойны, мистер Аткинс, я не выпущу ее из рук. По доброй воле или поневоле, но она будет моей, если бы даже для этого чьи-нибудь голубые глаза должны были сомкнуться навеки.

Аткинс отшатнулся в ужасе; еще более, чем слова, его поразил тон Генри и жестокое выражение его лица.

Сумерки сгущались все больше и больше. Вдали, в деревне, протрубили вечернюю зорю. Алисон вскочил со стула и схватил свою шляпу. Аткинс быстро подошел к нему и, крепко взяв его за руку, спросил:

– Куда вы идете?

– На воздух, в парк!

– Теперь? Ведь совершенно темно!

– Все равно, мне не хватает воздуха, я задыхаюсь здесь. Может быть, там, на лоне природы, у меня появятся лучшие мысли, – со странным смехом прибавил Генри. – Спокойной ночи!

Алисон вырвал руку и вышел из комнаты. Аткинс тревожно посмотрел ему вслед.

«Может случиться несчастье, если они встретятся теперь, – подумал он. – Впрочем, глупости, – поспешил он успокоить себя, – со стороны Генри было бы безумием из-за минутной вспышки ревности поставить на карту свою честь, будущее, даже жизнь. Если бы он встретил Фернова где-нибудь далеко, в горах, например, я не поручился бы за него, но здесь, в доме, где полно офицеров, где сейчас же открылось бы его преступление, он не отважится на такое дело».

Аткинс открыл дверь в коридор и пошел в ту сторону, где была комната Джен.

«Она заперлась, как только мы приехали, потом прокричала мне из-за двери, что тотчас же ложится спать. Но это – вздор. Я прекрасно слышал, как долго она ходила взад и вперед по комнате. Однако тревожить ее сейчас, вероятно, нет смысла. Не следует говорить ей то, что я слышал от Алисона, боюсь, ее вмешательство может только ухудшить положение; во всяком случае, я позабочусь о том, чтобы мы завтра выехали отсюда как можно раньше, все равно куда, хотя бы назад в Р.; надеюсь, что, как только Алисон не будет видеть Фернова, он успокоится и можно будет устроить так, чтобы они никогда не встречались в будущем. Ну, а одну-то ночь они, конечно, могут безопасно провести вместе в замке!»

Рассудив так, Аткинс почувствовал облегчение и, закрыв дверь, вернулся в свою комнату.

В замке царила полная тишина, которая казалась странной после недавнего послеобеденного оживления. В комнате полковника уже горел огонь; там находились адъютант и еще несколько офицеров. Остальные, вероятно, ушли, так как внизу, в гостиной, куда по вечерам собирались все обитатели замка, теперь никого не было, за исключением Фридриха, который растапливал камин. Он делал это очень обстоятельно, но не переставал ворчать на кастеляна замка, который своевременно не позаботился разжечь огонь в камине, а теперь куда-то скрылся, так что его не могли найти. А главное, кастелян забыл о приезде гостей и не думал о том, что им требуется услуга. Наконец дрова в камине весело запылали; Фридрих выпрямился и начал рассуждать о легкомыслии французов вообще и, в частности, о беззаботности французской прислуги. Его вывело из задумчивости прикосновение чьей-то руки к плечу. Он обернулся – перед ним стояла мисс Форест.

– Что, мистер Фернов уже вернулся? – спросила она.

– Да, десять минут тому назад, – ответил Фридрих, удивленный этим вопросом.

– Скажите ему, пожалуйста, что я желаю видеть его.

Фридрих удивился еще больше.

– Сказать господину поручику, что…

– Да, да, скажите ему, что я желаю видеть его, – нетерпеливо прервала солдата молодая девушка, – и что я жду его здесь. Поскорее, пожалуйста!

Властным движением руки она подтвердила свой приказ, и Фридрих поспешил исполнить его. Только выйдя за дверь, он сообразил, что ему, солдату победоносной прусской армии, не смеет ничего приказывать «какая-то американская мисс». Тем не менее он, как и Аткинс, не мог не подчиниться властному тону и взгляду Джен Форест. Негодуя на самого себя, Фридрих покорно направился к комнате поручика Фернова.

Джен осталась одна в большой пустынной комнате, слабо освещенной единственной лампой, спускавшейся с потолка. Вокруг замка царила полнейшая темнота, луна еще не взошла. Верхушки деревьев качались от ветра, и в открытые окна проникали холод и сырость. Джен вздрогнула от слишком свежего воздуха и, подойдя к камину, опустилась в кресло, на спинке которого красовался старинный французский герб.

Для мисс Форест настал важный момент. Через четверть часа упадет покров с тайны, которая так долго оставалась нераскрытой. С каким чувством ждала Джен этого открытия – знала лишь она одна. Пламя камина освещало лицо молодой девушки, на котором выражалась непоколебимая решимость. «Так нужно», – шептали ее губы. Форест учил свою дочь бороться этими словами со всем тем, что ей казалось трудным, невозможным. До сих пор Джен почти не приходилось прибегать к этому средству, но теперь, когда все ее существо трепетало от сердечной муки, она молча, безропотно покорялась железному закону необходимости. Ей нужно было знать правду, и, хотя эта правда могла убить ее, она не хотела обольщаться иллюзиями. В эту минуту своим решительным видом, крепко сжатыми губами и мрачным, холодным взглядом Джен напоминала своего покойного отца. Она, казалось, была способна перенести любое испытание, выйти с достоинством из любого положения.

Наружная дверь открылась, и в комнату вошел Фернов.

– Вы хотели видеть меня, мисс Форест? – спросил он, остановившись у порога.

– Да, мне нужно поговорить с вами, мистер Фернов. Нам здесь никто не помешает?

– Надеюсь, по крайней мере, в течение ближайшего времени.

– Пожалуйста, подойдите ко мне поближе! Вальтер медленно подошел к камину и стал возле него. Пламя ярко освещало фигуры молодых людей. Их силуэты особенно резко выделялись на темном фоне комнаты; со стороны улицы и террасы легко можно было рассмотреть их лица.