Элла Джеймс - Гензель

— Ты можешь… идти, — говорю я между затрудненными вдохами.

Тишина повисает в воздухе.

— Ты знаешь, я не хочу уходить.

— Ты должна.

Ее нежная рука на моем бицепсе, контрастирует с болью в левой руке.

— Я люблю заботиться о тебе, — говорит она. — Я хочу быть здесь.

Лана поднимает мою левую руку за локоть, и я чувствую прохладную подушку.

— Все сделано, Леа. Держи меня в курсе.

Я глубоко вдыхаю с закрытыми глазами. Я ощущаю уход Ланы.

Снова открыв глаза, рядом только Леа. У меня дежавю из прошлого. От воспоминаний кружится голова.

— Лукас, у тебя никого нет. Кто будет заботиться о тебе?

— Я не уйду. Пожалуйста, не пытайся заставить меня. — Ее мягкие руки остаются на моей коже. Чувствую, как матрас прогибается под ее весом. Осторожно перемещаясь рядом с моей правой рукой, которая по-прежнему опирается на подушки, Леа устраивается рядом. Бедро к бедру, плечом к плечу. Я чувствую ткань ее одежды на своей разгоряченной коже. Ее нежная рука на моей груди. Опустив щеку мне на плечо, она выдыхает мое имя.

Ее тело мягкое и теплое. Мое холодное и дрожит.

* * * Леа

Почти два года. Вот как долго мы делили стену. Я думала, что знаю о нем многое. Я ошибалась. Сейчас я вижу, что он делал. Он собирал факты обо мне, но он был жадным, чтобы обмениваться ими. Я знала его привычки, знала звук его шагов, как ощущается его рука, мягкость его волос и громыхание его голоса — я была одураченной.

Люк сказал Матери обо мне, он знал обо мне. До ее дома.

Прошло два дня с тех пор, как мы покинули Дом Матери, и я все еще разбираюсь в этом.

Я получила достаточно информации для исследования. Я еще не говорила ему, потому что Рэймонд предложил не делать этого, пока он не пойдет на поправку, но мы в доме Люка. Не в клубе, а в его доме. У него есть дом.

Сейчас я стою на кухне. Настоящая кухня со столешницей, черными шкафчиками и блестящей стойкой из нержавеющей стали. В холодильнике лаймовый греческий йогурт, сливочное масло и вишневая кока-кола.

Вне всяких сомнений, самое большое удивление — это мальчик по имени Эхо, сын Люка.

Да. У Люка есть сын.

Эхо восемь, и я уверена, что он не биологический ребенок Люка, потому что он темнокожий. Но Рэймонда сейчас здесь нет, а няня Эхо, пожилая женщина по имени Хейли, и она не тот человек, у которого можно спросить об этом — особенно потому, что Эхо, как правило, всегда с ней.

Я поворачиваюсь к Лане, которая разгадывает кроссворд в Нью-Йорк Таймс за кухонным столом.

— Это все, что они сказали? Рукопись?

Она кивает, не поднимая головы.

— Угу.

Когда я позвонила Лане позапрошлой ночью, она примчалась, но мне кажется, что она думает, будто я серьезно сошла с ума.

— И ты сказала, что Рэй перезвонит им?

Она кивает.

— Ей. Она сказала, что ее имя Ребекка.

Я кусаю губу, и поворачиваюсь, в поисках чистящего набора для плитки. Плитка довольно чистая, но может быть и чище.

Подняв взгляд, Лана ухмыляется.

— Ты и чистка плитки? Хочешь поговорить?

Я качаю головой.

— Ради всего святого, не чисть плитку. Разве Хейли не сказала, что домработница придет через несколько часов?

— Сказала.

Лана толкает меня рукой.

— Или погуляй. Разузнай что-нибудь. Поищи.

Я проверяю радионяню Эхо, в миллионный раз, задаваясь вопросом, усыновил ли его Люк.

— Ладно. Пойду. — Я поворачиваюсь к выходу их кухни. — Лана?

Она поднимает взгляд.

— Да?

— Спасибо еще раз. Для меня это многое значит.

Она выгибает бровь и как обычно, я не могу прочитать ее выражения лица.

— Я рада, что могу помочь, Леа.

Дом большой. Очень большой. Думаю, шесть или семь тысяч футов. И в этих комнатах он везде. Частички его, что я не видела прежде. Гитара на террасе. Три запыленных компьютера в гостевой комнате. Курительная трубка в ванной, забитая марихуаной. Но я не видела его комнату. Рэймонд устроил его в редко используемой комнате для гостей. Я думаю, что это его комната в конце коридора, потому что она единственная, чья дверь всегда остается закрытой.

Я брожу в библиотеке, до потолка наполненной книгами. Большой стол, большое кресло как королевский трон. На нем лэптоп, блокнот, ручки, цитата в рамке: «Не бойтесь совершенства. Вам его не достичь». Задаюсь вопросом, что она значит для него. Я записываю ее в блокнот на своем iPhone.

Иду дальше по коридору, который ведет к спальням, пустые стены отражаются в моих глаза, я заглядываю в полуоткрытую дверь.

Как я и думала: комната Эхо. Она декорирована старыми бейсбольными картинками, большую часть комнаты занимает огромная кровать с темно-синим покрывалом. Остальное пространство занимают книжные полки, большой надувной пингвин и комод с рамками фотографий Люка и Эхо.

С рыболовными снастями в руках. Улыбающиеся с вершины горы. Сидящие с тортом на дне рождения. Я изучаю лицо Люка на каждом фото. Его улыбка такая расслабленная. Щеки выглядят полнее. На фото с рыбой его волосы длиннее и развеваются на ветру.

На столе, на клочке бумаги, небрежным почерком в левом углу написано: Эхо.

Люк воспитывал его? Хотел спасти ребенка от собственного опыта? Я провожу рукой по столу из вишневого дерева, очевидно новому. Эхо очень любим, бьюсь об заклад, Люк сделает для него всё, что угодно.

Медленно повернувшись, смотрю на черно-белые бейсбольные карточки на стенах. Изображения встряхивают мою память, и я думаю о тете Шелли. Какое-то время, она патронировала ребенка. Я помню, что ходила с ней выбрать кое-что для оформления его спальни. Это был бейсбол, так же, как и здесь.

В груди зарождается жар, он поднимается по плечам, к горлу и достигает щек. Я хватаю ртом воздух, в голове начинает гудеть. Слезы застилают глаза.

Имя того мальчика было Лукас. Я помню, что видела его один раз, когда они с Шелли выходили из кинотеатра, а мы с сестрами заходили.

У него были темные волосы и карие глаза.

Я шепчу:

— Черт.

Я лежу в кровати Эхо, зарывшись лицом в подушку и плачу.

Лукас

Я был в сознании и на протяжении некоторого времени бесцельно смотрел на радионяню, которая находилась в картонной коробке у изголовья кровати. Я ожидал, что кто-то войдет, но никто так и не пришел. Иголка была воткнута в вену на уровне внутренней стороны локтя, создавая неприятные ощущения и заставляя думать, что я нахожусь в больнице после того, что произошло с Шелли, поэтому приподнявшись, я вытаскиваю иглу. После этого, пытаюсь сидеть спокойно, ожидая, когда мысли прояснятся, и в руках уймется болезненная пульсация.

Я не видел, насколько серьезными были раны на руках, они скрыты толстым слоем бинтов, но понемногу ко мне начинают возвращаться воспоминая. Я смутно помню, как кто-то говорил про мои раны, вроде в тот момент я находился в операционной. Скорее всего, оперировали левую руку, потому что она болит сильнее всего.

Мои руки лежат на подушках, что вселяет в меня ощущения, что я нахожусь в больнице. Я накрыт белой простыней, что опять же свидетельствует о том, что я в больнице. Но комната не пахнет медикаментами и мебель выглядит знакомой, если я все верно рассмотрел беглым взглядом.

К слову, нужно упомянуть, кажется, я потерял свои контактные линзы.

И вдруг меня потрясает от мысли, а что, если я нахожусь в психиатрическом отделении?

Я зажмуриваю глаза. Неужели Леа отправила меня сюда?

Она могла.

После произошедшего в доме Матери…

Чувство стыда узлом стягивает живот. Я не могу поверить, что натворил такую херню. Каким идиотом я был, что повел ее в ту комнату? Глупо было полагать, что я могу создать в том доме какие-то счастливые воспоминания. Я даже не планировал трахать ее там. Не думал о своей руке, когда переплетал наши пальцы, принуждая ее крепко сжать мою руку.

Но когда мы кончили, и мысли в голове немного прояснились, я увидел кровь…

Это напомнило мне о Матери…

Вскоре, после того как я был доставлен туда, когда впервые все пошло не так, как должно… Когда она воспользовалась мной…

Закусив щеку изнутри, я опускаю голову. Я хотел бы потереть лицо руками, чтобы сознание немного прояснилось, чтобы эти мерзкие воспоминания покинули меня, но… да. Мои руки болят так, что просто не передать словами.

Когда я пытаюсь сосредоточиться на том, как сильно я поранил руки, сколько стекла оказалось под кожей, они начинают болеть еще сильнее. Из меня вырывается смешок, странный, ненормальный смешок; кажется, я разбил каждое зеркало в ванной комнате. И скорее всего не на шутку испугал Леа.

Стыд снова захватывает меня. Желудок скручивает.

Мой взгляд поднимаются к радионяне, но я отвожу его. В сознании возникает смазанное воспоминание — больше похожее на сон — Леа заходит в комнату с радионяней в руке. Она что, наблюдает за мной, заботится обо мне?

Я приподнимаю руки, чтобы оценить, как сильно они болят. Когда я сосредоточиваюсь на ощущениях, которые испытываю, то чувствую, что мне срочно нужно отлить. Обе руки жутко пульсируют от боли, но это все поправимо, я смогу справиться с этим. Приподняв бедра, я разворачиваюсь на заднице, свешивая ноги с кровати.

На стене передо мной, я замечаю картину. Голубой — это цвет любви. Я купил эту репродукцию год назад.

Осмотрев комнату еще раз, понимаю, что я дома. Кровать на которой лежу, огромных размеров и сделана из орехового дерева в викторианском стиле. Это подтверждает, что я нахожусь внизу, в комнате для гостей. Мое сердце начинает стучать быстрее. Я не помню, как очутился здесь.