Барбара Картленд - Где же ты, любовь?

Ваш Норман Болтис».

Майкл стоял и рассматривал письмо. Наступил момент, которого он так боялся. Момент, когда нужно было поговорить с сэром Норманом как со своим отцом.

Когда он прочитал письмо, которое Туги дала ему перед смертью, он едва поверил в то, что там было написано.

Он читал и перечитывал его снова и снова, пока не убедился, что это не ошибка.

Она писала открыто и честно, как он и ожидал от нее.

«Я не видела причин рассказывать тебе об этом раньше. Когда ты был маленьким, я собиралась рассказать тебе всю правду о твоих родителях, когда тебе исполнится двадцать один год. Но началась война, и свой двадцать первый день рождения ты отметил на Востоке. Вполне могло случиться так, что ты умрешь, так и не узнав, кто твой отец.

Мне казалось, что это не важно. Мы так хорошо обходились без него, и не было сомнений в том, что он сделал твою мать несчастной. Потом, к моему удивлению, когда ты вернулся домой, тебя как магнитом потянуло в Мелчестер.

Жизнь — странная штука, Майкл. И то, что мы называем совпадением, по моему мнению, является перстом судьбы. Ты принадлежишь Мелчестеру, и Мелчестер хочет тебя. Это была судьба, — то, что единственным человеком, который мог тебе помешать, стал твой родной отец.

Я знаю, что пришло время, когда я должна заговорить. Я ездила к нему. Трудно выразить словами, что случилось во время нашего разговора. Я могу только сказать, что очень сожалею, что так долго хранила эту тайну. Если есть человек, которого судьба жестоко наказала, то это твой отец. Он хотел иметь сына больше всего в жизни. И хотя сын у него был, он никогда не знал об этом. Это он решил, что тебе не следует рассказывать об этом немедленно, что нужно подождать до моей смерти, и я бы хотела, чтобы ты оценил эту деликатность и понимание.

Кто знает, когда я умру? — возможно, быстро, возможно, пройдет еще много лет, но я хочу подчеркнуть: Норман вел себя в этой ситуации как настоящий джентльмен».

Сэр Норман не мог и предположить, что Туги умрет так скоро. Но он оставил Туги приемного сына до самой ее смерти.

Ему, должно быть, нелегко было принять такое решение.

Но для Майкла это было очень неприятно, и он хотел во что бы то ни стало избежать встречи с ним и уехать в Лондон как можно позже, оттянув ужасный момент.

Затем, когда он уже решился убежать, почувствовал, будто Туги смеется над ним. Она бы назвала его трусишкой! Да и чего тут бояться? Смешно Майклу Филдингу бояться хилого старика, чья жизнь уже на исходе?

Он положил письмо в карман, а остальные бросил на столик в холле.

«Хорошо, — сказал он Туги, жившей теперь в его сердце, — я поеду, но ты должна помочь мне в этом. Я смущаюсь, как школьник».

Когда он диктовал письма Мэри, он заметил произошедшую с ней перемену. Она казалась более живой и стала красивее, чем была в последнее время. Он уже привык к несчастному выражению ее лица, опущенным вниз уголкам рта, взгляду побитой собаки, вымаливающей прощение у грозного хозяина.

Сегодня утром она улыбалась и даже хихикнула, когда какая-то фраза в письме ей особенно понравилась. Майкл опасался делать ей какие-то замечания, чтобы не повторились снова те сцены, которых он так боялся. Но когда письмо было напечатано, Майкл сказал:

— Ты сегодня, кажется, в хорошем настроении, Мэри?

— Да. Вероятно, воздух Мелчестера идет мне на пользу.

Она улыбнулась, и почему-то ему показалось, что она не желает больше обсуждать с ним свое настроение. Вместо этого она раскрыла расписание его встреч.

— Вы сегодня обедаете в Сити, — сказала она. В пять часов у вас встреча с губернаторами. Сэр Норман Болтис звонил вчера и спрашивал, не сможете ли вы пообедать с ним в «Клэверли» сегодня вечером. Он сказал, что присылал вам приглашение.

— Да, присылал. Не могла бы ты позвонить ему и сказать, что я буду у него в семь часов?

— Да. Что-нибудь еще?

— Пока ничего. Ты будешь здесь весь день?

— Да, — ответила Мэри. — Вы можете мне позвонить, когда понадобится.

— Спасибо, Мэри.

Ему было любопытно, что же могло так изменить ее настроение, но он не посмел спросить, боясь новых истерик.

Майкл вышел из дома и пошел к машине, где его ждал Билл. Мэри улыбнулась вслед отъезжавшей машине и снова принялась печатать письма.

Вскоре ей помешал телефон: звонили из Лондона.

— Не кладите трубку. — сказала телефонистка.

Послышался щелчок, и Мэри услышала голос Синтии:

— Привет, это ты, Мэри? Майкл дома? Я хочу с ним поговорить.

— Его нет. Могу я чем-нибудь помочь?

— Нет, не думаю. А когда он вернется из Мелчестера?

— Я точно не знаю, но не раньше следующего понедельника.

— Как некстати! Я надеялась, что он вернется сегодня!

— Дело в том, что сегодня он обедает у вашего крестного.

— У дяди Нормана? Почему?

Мэри почувствовала в голосе Синтии осуждение и закусила удила.

— Я думаю, что сэр Норман хочет лично поговорить с ним. Он стал большим сторонником Майкла, ты же знаешь.

— Я ничего не знаю. Удивительно, не правда ли?

— Совсем нет. Сэр Норман только один из многих.

— Но ведь он был яростным врагом Майкла!

— А теперь он его яростный сторонник. Так часто бывает.

Мэри говорила высокомерно, радуясь возможности хоть разок поставить гордячку Синтию на место.

— Ничего не понимаю, — пораженно сказала Синтия.

— Вы должны заставить Майкла рассказать вам обо всем этом, — предложила Мэри и добавила: — Еще что-нибудь? Мы очень заняты сегодня утром.

— Нет, ничего, спасибо, — ответила Синтия.

Мэри положила трубку. Все равно она не любит эту Синтию Стендиш. Было приятно думать, что и Майкл тоже не любит ее.

— Мы с Биллом можем позаботиться о нем. — сказала Мэри вслух. Каким-то образом это объединение с Биллом дало ей внутреннее удовлетворение.

Она подумала о его поцелуях прошлой ночью и о том, как он долго и страстно обнимал ее, когда они дошли до ее квартиры.

— Я люблю тебя, Мэри, — сказал он. — Это самая чудесная ночь в моей жизни.

Она тоже прижалась к нему. Было что-то пьянящее в том, что тебя кто-то так любит.

Она снова поцеловала его, потом открыла дверь квартиры и долго стояла по ту сторону двери, прислушиваясь к тому, как он спускается вниз. Он слышала, как отъехала машина, и только потом поняла, что чувствует себя как-то очень странно.

«Что бы это значило?» — спрашивала она себя.

Она же не может быть одновременно влюблена и в Майкла, и в Билла? Или она влюблена в саму любовь? Мэри знала только одно: теперь она уже не одинока.

Все это утро мысли Мэри постоянно возвращались к предыдущей ночи. Чем больше она задавала себе вопросов, тем фантастичнее казалось ей все произошедшее с ней. И все равно она была счастлива!

В ее сердце расцвела весна. Когда Мэри уже решила отправиться на ленч, снова зазвонил телефон. Она сразу сняла трубку:

— Алло!

— Мэри!

На другом конце провода звучал голос Билла.

— Я хотел спросить тебя, как ты?

— Откуда ты говоришь?

— Из телефонной будки. Я только что отвез Майкла на банкет и теперь сам собираюсь выпить чаю.

— Билл, позавтракай по-настоящему. Тебе вредно плохо питаться.

— А тебе не все равно, что для меня плохо или хорошо?

— Ты же знаешь, что нет! Я хочу, чтобы тебе было хорошо.

— Мне лучше, чем когда бы то ни было в моей жизни. Мэри, ты сказала мне правду прошлой ночью?

— А что я сказала?

— Ты сказала «может быть». Это самое чудесное слово, которое я слышал в своей жизни.

— Какие вещи ты говоришь. Билл! — Мэри засмеялась.

— Над чем ты смеешься?

— Над нами! Все так чудно.

— Я так тебя люблю. Мэри.

Их прервал голос оператора:

— Ваше время истекло. Еще четыре пенса, пожалуйста.

— Боюсь, что у меня нет монетки, — сказал Билл. — До свидания. Мэри, увидимся вечером.

— До свидания. Билл.

Их разъединили. Мэри долго сидела и смотрела в открытое окно. Ее губы были приоткрыты, глаза сияли.

Майкл смотрел на «Клэверли» со странным чувством. Это был его дом! Здесь он должен был родиться и расти. Он боялся предстоящего разговора и все равно чувствовал приятное возбуждение от возможной опасности.

Как можно медленнее Майкл подъехал к извилистой подъездной дорожке.

Вечерние тени уже ползли от озера. В его середине, на крошечном островке, стоял небольшой каменный домик.

Все было мирным и красивым. Только огромным усилием Майкл заставил себя думать о громадных фабриках, расположенных всего в полумиле отсюда, о людях, едущих домой в переполненных автобусах, о детях, живущих в тесных домишках и играющих на пыльных улицах.

— Я, наверно, становлюсь слишком сентиментальным, — улыбнулся сам себе Майкл.

Дворецкий провел его через холл в комнату, которую он раньше не видел. Это была библиотека. Там стояли большие кожаные кресла, а над камином висели отличные гравюры.

— Я скажу сэру Норману, что вы здесь, сэр, — объявил дворецкий. — Думаю, он в саду.

Майкл оглядел комнату. Он понял, что это личная комната сэра Нормана: на письменном столе лежала огромная стопка документов и писем. Это была настоящая мужская комната, строгая, полностью лишенная изящества и мягкости, которые может придать только женщина.

Впервые Майкл почувствовал жалость к отцу.

Неужели все это время он жил один, даже не знал, что у него есть сын? Могло ли производство, каким бы успешным оно ни было, заменить ему человеческую потребность в любви?