Именно так ему когда-то желалось. Неторопливо, с большим количеством поцелуев и поглаживаний, с проведением языком везде, где позволительно и не позволительно. И дело было не в самых чудесных бедрах на свете, и не в задорной красивой груди с такими темными как в самых-самых мечтах сосками… Просто тогда он смотрел и понимал, что женщина, от которой у него буквально срывает башню, не просто прекрасна, с ней еще и легко, просто и интересно. А еще она единственная принимала его таким, каков он есть.

Выругался про себя. И что она лезет в голову вечно в самый неподходящий момент?!

Застегнул ширинку, хлопнул голую девчонку по заднице, не спрашивая, кончила ли и прочий бред, торопливо чмокнул куда-то выше губ, поблагодарил и быстро скрылся за дверью. Конечно, за эти годы он изменился, стал осторожнее, тщательно подбирал слова, чтобы ненароком ничего не наобещать очередной курице, да и выбирал объекты моложе – чтобы без претензий на его свободу и мечтаний о замужестве. Без резинки спал только с теми, кто внушал доверие и выглядел примерной папиной дочкой. И только убедившись, что та принимает таблетки. С незнакомками из клуба – исключительно с латексом, и как можно меньше поцелуев в губы.

Система была хорошо отлажена, работала безотказно. Смущенная улыбка, восхищенный взгляд, застенчивость. Стопроцентные приемы. Правда, если попадался тип женщин слишком явно говорящих глазами, что они в поиске, сразу включал режим мудака. Наглый, самоуверенный, немногословный. Телки на одну ночь всегда хорошо ведутся на плохишей. Этого ему и надо. Никаких обязательств. Для одного раза в месяц – самое то. А потом можно опять переключаться на романтику. Чтобы тебя перло от вида женщины, выкручивало от желания и отключало мозги. Хотя бы на какой-то период это всегда становилось спасением от осознания собственной никчемности.

Жаркий летний воздух ударил в ноздри сладким запахом цветов. Он сморщил нос, собрался было уже хлопнуть дверью подъезда и свалить поскорее, как вдруг застыл на месте. Такой знакомый смех, заставивший сердце забиться в груди, словно перепуганного кролика. Не сразу опомнившись, сделал шаг назад. Ему не хотелось быть замеченным - не самая лучшая идея. Много лет назад уже решил не лезть к ней, дал себе обещание держаться подальше и не напоминать о себе, и держал его по сей день.

Он прекрасно понимал: то, что их связывало когда-то, не позволило бы им троим сейчас сидеть вот так просто где-нибудь на кухне и болтать о том и о сем. Будто ничего и не было. Нет. Она счастлива. У нее семья. Он – его друг. И пусть они с ним общались в последний раз много лет назад, Митя все эти годы оставался его другом.

Поэтому он не сунется. Никогда. Даже ради того, чтобы поздороваться. Чтобы просто сказать им обоим «привет». Ради их же счастья. Только ради них. Навсегда останется в стороне. Потому что ему уже давно все равно. Что будет с ним, что будет дальше. Он живет только сегодняшним днем. И ему нормально.

Она идет по улице, не глядя в его сторону и не подозревая, что на нее смотрят. Держит за руки маленьких девочек так удивительно похожих на нее саму. Его тонкое, нежное, ладное божество с длинными волосами. Та, которой он не смог дать элементарного, хотя у него просили так мало. Та, что навсегда осталась его светом во тьме собственной души. Та, которой никогда больше не коснутся его руки и губы. Она. Его Ева.

Его друг идет рядом, толкает впереди себя коляску с большими колесами. Возмужал, стал явно крепче и сильнее. Выглядит радостным, изображая гоночный болид и умело огибая препятствия из вчерашних луж. Смеется, вторя ее звонкому хохоту. Она останавливается, чтобы дождаться его. Встает на цыпочки, чтобы поцеловать. Идиллия…

Не знал, что у них уже трое…

Он сглатывает, понимая, что у него такого не будет никогда. И, вроде, даже ничуть не жалеет. Вроде…

Когда она, словно что-то чувствуя, поворачивается в сторону подъезда, на крыльце уже никого нет. Не видно ни души. Тем более не видно его, навалившегося на дверь с обратной стороны и пытающегося унять настоящую бурю в груди, рвущуюся наружу и пожирающую сейчас его самого. Заживо. Беспощадно и нестерпимо. Буквально раздирающую на куски.


Ева


Иногда она забывает, что они друг другу совершенно чужие.

Совершенно не помнит о том, что Он отказался бороться, предпочтя ей какую-то глупую свободу. Она чувствует лишь щемящую душу пустоту и острую потребность сказать ему, что всегда любила… и, может, все еще любит. Или так отзывается боль, осколком засевшая в сердце, трудно понять. Но оно ее точит изо дня в день, иногда отпускает, даже, бывает, надолго, но все равно возвращается и давит. Болит.

Пару глотков выпитого красного только придают ей ненужной уверенности. Глупой, бесполезной, за которую завтра непременно станет стыдно. И ей вдруг становится страшно, что она умрет, а Он так и не узнает.

Не узнает, что она жалеет обо всем, что тогда произошло. Жалеет о ЕГО сомнениях, о ЕГО трусости, о ЕГО нежелании разделить с ней будущее. Она злится на себя. Ведь все еще видит его во сне. Постоянно. И в каждом новом сновидении Он отвергает ее снова и снова, оставляя после пробуждения лишь ощущение полной опустошенности и внутреннего одиночества.

Да, она думает о нем каждый день. Каждый чертов день. Именно о нем вспоминает, роняя слезу над фильмом. О нем думает, когда слышит ту самую музыку. И даже любую другую, хоть сколько-нибудь задевающую струны израненной души.

И она все еще надеется, что даже после стольких лет Он придет. Несмотря на то, что бросил ее. И забыл. И, наверняка, даже и не вспоминал ни разу. И уже тем более не жалел о том, что они разошлись. Она надеется несмотря ни на что. Надеется, что он придет и попросит прощения за все, что с ней натворил.

Ведь если вдуматься, тех, кто любит по-настоящему, вряд ли смогли бы разлучить обстоятельства. Какими бы серьезными они не были. Ни социальное положение, ни друзья, ни предрассудки. Любовь ведь сильнее всего. Ведь так?

Она закрывает глаза и сглатывает все слова, которые могла бы ему сказать. Слова о том, как ей было плохо. О том, что любила тогда по-настоящему. О том, что в душе до сих пор не отпустила. И о том, что она теперь едва доверяет людям. И… и…

Она улыбается.

Какая глупость. Каждый давно живет своей жизнью.

Стирает сообщение, так и не дописав до конца. Надеется, что он счастлив. Не нужно поднимать старое на поверхность. Ведь она тоже счастлива. У нее же все есть. И уж точно ничего не будет никогда менять. Даже из-за него. Не допустит новых ошибок. Потому что давно не принадлежит себе. У нее есть все то, о чем они мечтали когда-то вместе.

Страшно даже подумать о том, что без него все это временами кажется бессмысленным. Редко, но такие мысли появляются. Как вспышки, как испытания, посланные самим дьяволом. Как изощренная пытка.

Нет. Так нельзя. Она гонит от себя эти мысли. Так можно накликать беду. Нужно быть счастливой, даже если мысли порой отвлекаются на прошлое, тянутся к нему, ноют, будто застарелые шрамы. Нужно стараться.

Ведь у нее есть все. Все. И даже больше.

Она стирает цифры его набранного по памяти номера, так и не набрав до конца. Незачем. У каждого своя жизнь. То, что было для нее всем миром, для него осталось лишь эпизодом. Одним из многих. Она выключает телефон, так и не услышав его голос, который невозможно забыть даже спустя годы. И все несказанные слова умирают, так и не сорвавшись с ее уст.

Больно. Очень больно. Но она терпит, закусывая до крови губу. Как терпела все это время. Не сейчас. Может, позже. Когда-нибудь позже. Есть надежда, что он чувствовал хотя бы сотую долю того, что довелось испытать ей. Хотя бы тысячную долю того, что поселилось в ней навсегда.

Она смеется над собой. До слез.

Нет, он так и не узнает. Что она любила его, любит и, наверняка, еще долго будет любить. Стирает ладонями слезы и забывает обо всем. Чтобы завтра вспомнить снова. И задуматься: знает ли Он эту боль?

Потому что если Он ничего не чувствует, то зачем ей ждать от него слов сожаления?



Митя


- Котенок, говори шепотом, мама еще спит, - он целует старшую дочь в обе щеки, поднимает и усаживает перед телевизором рядом со средней.

Малышки так умилительно открывают рты при виде мультяшных героев, что улыбка невольно расплывается по его лицу. Сладкие румяные щечки, по-детски пухлые губки, реснички длиннющие и пушистые. Две красотки – копии его Евы. Нет ничего прекраснее на свете, чем видеть, как эти кукляшики бегут к нему с распахнутыми объятиями каждый раз, когда он поднимается из их кафе в квартиру, расположенную над ним на втором этаже. Видеть, как встречают, как радостно визжат и обвивают шею хрупкими ручонками.

В эти моменты ему всегда приходится удерживаться, чтобы не зацеловать их до смерти, чтобы не отгрызть самый вкусный кусочек или не проглотить малышек сразу целиком. Невероятно, что эти маленькие женщины делают с ним - вертят просто, как хотят. А ему остается только млеть от нежности и любви, растворяться в этом безграничном всеобъемлющем счастье.

- Так, принцессы, не шумим, хорошо? – Спрашивает он и, дождавшись одновременного кивка двух хорошеньких каштановых головок,аккуратно берет на руки полуторамесячного сына и спускается вниз, в кафе.

- Как ночка? – Спрашивает Мила.

Подруга семьи (крестная старшей дочки Леночки и тезка средней дочурки Милочки) сидит за своим любимым столиком возле окна. Поглощает утреннюю пиццу с кофе. Делает это каждый день перед тем, как отправиться на работу в свой офис.

- Колики. – Выдыхает он, плавно покачивая сына. – Ева почти не спала ночью. Давала лекарство, качала, делала массаж. Костик то засыпал, то просыпался. Успокоился только под утро. Прямо на ней. Старшие тоже только так успокаивались – кожа к коже, тепло и хорошо.