– То есть все будет как всегда, – задумчиво подытожила она и тут же громко рассмеялась: он неожиданно перекинул ее через плечо и понес вверх по лестнице. – Закери, отпустите меня сию же… ах, варвар, а если кто-нибудь увидит!

Он пронес Холли мимо изумленной горничной, не обращая внимания на мольбы, и направился в спальню, где в течение нескольких часов возбуждал ее и дразнил. Он заставлял ее смеяться, играть, бороться и стонать от наслаждения. А когда она устала и насытилась, он стал ласкать ее, нежно, бережно, шепча ей в темноте, что будет любить ее вечно. Она все еще удивлялась: за что ее любят так сильно? И не могла понять, почему она кажется ему такой необыкновенной.

– Понимаете, таких, как я, очень много, – убеждала она, когда утро уже приближалось и ее волосы служили ему покрывалом. – Женщин, воспитанных так же, обладающих более древними титулами и более красивыми лицами и фигурами.

Он улыбнулся:

– Что вы хотите этим сказать? Вы предпочли бы, чтобы я женился на другой?

– Конечно, нет. – Она укоризненно дернула завиток волос у него на груди. – Просто я отнюдь не ценный приз, каким вы меня изображаете. Вы могли бы получить любую женщину, к которой почувствовали бы сердечное расположение.

– Но таковой оказались именно вы. Вы – та, о ком я всегда мечтал и в ком нуждался. – Он ласково играл ее волосами. – Заметьте, мне не всегда нравится чувствовать себя таким беспредельно счастливым… Это немного похоже на короля горы.

– Теперь, когда вы забрались на вершину кручи, вы боитесь, что вас оттуда сбросят?

– Что-то вроде.

Холли прекрасно понимала, что он чувствует. Именно по этой причине она когда-то отказалась выйти за него – из страха рискнуть всем и все потерять.

– Мы не будем бояться, – прошептала Холли, целуя его в плечо. – Мы будем наслаждаться каждым мгновением как можно полнее, а горести… Что ж о них думать? Они приходят, не спросившись.

* * *

Заинтересовавшись одним из реформаторских обществ, которое субсидировал Закери, Холли побывала на собрании основавших его дам-аристократок. Это оказался комитет помощи детям, и она с радостью включилась в его деятельность. Энтузиастки устраивали благотворительные базары, основывали новые учреждения и помогали обеспечить множество детей, оставшихся сиротами в результате недавних эпидемий тифа и туберкулеза. Было решено издать памфлет, описывающий условия детского труда на фабриках. Холли вместе с полудюжиной женщин посетила предприятие, изготовляющее метлы, бывшее на самом дурном счету. Подозревая, что Закери не одобрит ее вылазку, Холли решила не говорить ему об этом.

Хотя она и приготовилась увидеть нечто неприятное, все равно ужасные условия труда поразили ее. Грязное душное помещение было заполнено людьми, в том числе и детьми. Холли с болью смотрела на худых, жалких человечков с ничего не выражающими лицами, чьи маленькие руки непрестанно двигались, выполняя однообразную утомительную работу. Это были сироты, как объяснил один из рабочих, набранные по сиротским приютам и живущие в узких темных бараках рядом с фабрикой. Они работали по четырнадцать часов в день, иногда дольше, и за этот изнурительный труд их скудно кормили, бедно одевали и давали несколько пенсов в день.

Женщины из комитета помощи детям оставались на фабрике до тех пор, пока их присутствие не обнаружил управляющий. Их быстро выпроводили, но к этому времени они уже выяснили все, что им хотелось узнать. Опечаленная, но преисполненная решимости Холли вернулась домой и написала от имени комитета доклад, чтобы завтра представить его на общем собрании.

– Устали? – спросил Закери вечером за ужином, окинув проницательным взглядом лицо жены.

Холли кивнула, чувствуя себя несколько виноватой, что скрыла от него, чем занималась целый день. Но если бы он узнал об этом, то рассердился бы, и она решила молчать.

К несчастью, Закери узнал-таки о посещении дамами фабрики, но не от Холли, а от одного из своих друзей, чья жена тоже туда ходила. Друг сообщил также, что фабрика находится в весьма неприглядном районе. Одни названия окружающих ее улиц чего стоили – аллея Суки, двор Мертвеца и переулок Девичьей Головы!

Реакция Закери удивила Холли. Едва муж явился домой, она с замирающим сердцем поняла, что он не просто недоволен – он в ярости. Закери всячески старался справиться с собой, но голос его прерывался от негодования, слова с трудом вылетали сквозь стиснутые зубы:

– Черт побери, Холли, я бы никогда не поверил, что вы способны поступить так глупо! Здание в любой момент могло рухнуть на вас и на всех этих наседок. Зная, в каком состоянии находятся эти постройки, я не позволил бы даже моей собаке переступить через их порог, не говоря уж о жене. А местная публика? Боже мой, как подумаю об этих грубых ублюдках, которые находились рядом с вами, у меня просто кровь стынет в жилах! Матросы, пьяницы на каждом углу – да вы знаете, что могло случиться, если бы кто-нибудь обратил внимание на такую милашку, как вы?

Поскольку при мысли об этом он на время лишился дара речи, Холли решила воспользоваться паузой.

– Но я же была не одна…

– Леди, – свирепо проговорил он, – вооруженные зонтиками, чудная, однако, защита! Подумайте, ну что они бы предприняли, если бы встретились с какими-нибудь разбойниками?

– Несколько мужчин, которых мы видели неподалеку, были совершенно безобидными, – упорствовала Холли. – Вы же сами жили в таком месте в детстве, и тамошние жители ничем не отличаются от вас в юности…

– В те дни я хорошо бы позабавился, если бы вы попались мне в руки, – процедил он. – Бросьте иллюзии, миледи… для вас все кончилось бы в переулке Девичьей Головы, с юбками, подвязанными вокруг талии. Просто чудо, что на вашей дорожке не повстречался какой-нибудь пьяный хам.

– Вы преувеличиваете, – сказала Холли, но это только подлило масла в огонь.

Он продолжал читать ей нотацию, то поучая, то оскорбляя упоминанием о различных болезнях, которыми она могла заразиться, и о паразитах, которых могла подцепить, до тех пор, пока Холли не потеряла терпение.

– Я слышала достаточно! – пылко воскликнула она. – Мне ясно, что я не должна принимать никаких решений, не спросив прежде разрешения у вас, что со мной нужно обращаться как с ребенком, а вы будете диктовать мне, как должно себя вести.

Обвинение было несправедливым, и она это понимала, но слишком рассердилась, чтобы думать об этом.

Неожиданно его ярость стихла, и он устремил на нее загадочный взгляд.

– Вы взяли бы с собой в такое место Розу?

– Разумеется, нет! Но ведь она маленькая девочка, а я…

– …моя жизнь, – спокойно продолжил он. – Вы – вся моя жизнь. Если с вами что-нибудь случится, Холли, у меня ничего не останется.

После этих слов она вдруг показалась себе маленькой, глупой и – в полном соответствии с его упреками – безответственной. Ведь она знала, что посещение фабрики – не самая разумная вещь, иначе не стала бы держать это в тайне. Но намерения у нее были хорошими! Проглотив новые аргументы, Холли хмуро уставилась на стену.

Она слышала, как Закери тихо выругался, и ругательство это было, таким забористым, что она вздрогнула.

– Я не скажу больше ни слова, если вы дадите мне обещание.

– Да? – с опаской посмотрела на него она.

– Отныне не ходите в такие места, куда вы не могли бы взять с собой Розу. По крайней мере без меня.

– Что ж, это требование не лишено оснований, – недовольно сказала она. – Ладно, обещаю.

Закери кивнул, губы его были сурово сжаты. У Холли мелькнула мысль, что он впервые воспользовался своей властью мужа. Более того, он вел себя в этой ситуации совсем не так, как это сделал бы Джордж. Джордж установил бы для нее гораздо большие ограничения, хотя и в более изящной форме. Первый муж, без сомнения, попросил бы ее тут же выйти из комитета. Настоящие леди, заметил бы он, ограничиваются тем, что носят бедным корзиночки с желе и супом или выставляют на благотворительных базарах свое рукоделие. Закери, несмотря на все громы и молнии, на самом деле потребовал от нее очень немногого.

– Я прошу прощения, – заставила она себя произнести. – Я не хотела вас беспокоить.

Он снова кивнул.

– Вы меня не обеспокоили, – проворчал он. – Вы меня до смерти перепугали.

Хотя их ссора подошла к концу и атмосфера разрядилась, определенное напряжение между ними сохранялось и во время обеда, и даже после. Впервые за их совместную жизнь Закери не пришел к ней ночью. Спала она беспокойно, металась, ворочалась, часто просыпалась и убеждалась, что по-прежнему одна. Утром она встала разбитая, с покрасневшими глазами, и в довершение ко всему оказалось, что Закери уже уехал в свою лондонскую контору. Днем она с трудом обрела свою обычную живость, а мысль о еде вызывала у нее особенное отвращение. Посмотрев в зеркало и увидев свое усталое лицо, Холли тяжело вздохнула: наверное, Закери прав, мелькнула у нее мысль, и она подхватила на фабрике какую-то заразу.

Днем она долго спала, плотно задернув занавеси на окнах, чтобы в комнату не проникал свет. Она уснула в изнеможении, а проснувшись, увидела рядом с собой мужа, сидевшего в кресле у кровати.

– С-сколько сейчас времени? – спросила она слабым голосом, пытаясь приподняться на локтях.

– Половина восьмого.

Поняв, что проспала дольше, чем намеревалась, Холли виновато вздохнула.

– Неужели я заставила всех ждать меня к ужину?.. Ах, я должна была…

Закери тихо шикнул на нее и уложил обратно на подушку.

– Мигрень? – негромко спросил он.

Она покачала головой:

– Нет, я просто устала. Плохо спала ночью. Я хотела вас… то есть… вашего общества…

Он тихо засмеялся. Потом выпрямился, расстегнул жилет и бросил его на пол, затем развязал галстук.

– Мы велим принести ужин сюда. – Белое знамя его рубашки мелькнуло и исчезло. – Немного погодя, – добавил он, окончательно избавился от одежды и лег к ней.