Трава была мягкая и душистая, божья коровка, взлетев с цветка, опустилась на его руку. Она замерла на его пальце, наверное решая — лететь ли ей дальше или еще побыть с ним. Как же он сейчас хотел, чтобы рядом с ним был тот, кто разделил бы с ним это небо, это поле в цветах, и этот пьянящий воздух. Алешка думал о Назаре. Это единственный человек, который понимал его и был таким же, как он, мечтателем и романтиком в душе. Он вспоминал, как Назар рассказывал ему о своем детстве в деревне у бабушки под Смоленском; как он так же любил лежать в траве, смотреть в бездонное небо и мечтать. Назар рассказывал, как любил пасти коня и слушать, как тот фырчит от травинок в ноздрях и как вздыхает — так вздыхать могут только лошади, как будто они знают то, что не дано узнать человеку.

Алешка чувствовал, как горячие слезинки сбегают из уголков его распахнутых глаз и катятся по его щекам. Как же сейчас он хотел, чтобы Назар был рядом с ним, просто рядом. Чтобы они лежали в этой траве и смотрели в небо и чувствовали, что обрели в этой жизни то, что дано не каждому… они нашли друг друга из миллиона людей, живущих на этой планет. Они смогли встретиться, да вот только судьба распорядилась их жизнями по-своему. Назар далеко от него и никогда не примет его любовь, считая это неправильным. А он здесь, но его жизнь стремительно катится под откос, разрушаемая человеком — только вот за что, он так и не знал.

Лешка не сдерживал слез — от них становилось легче на душе, светлее, как будто они, омывая ее, забирали с собой всю ту гадость, которая в нее проникла и душила его изнутри. Потом слезы иссякли, а дорожки от них постепенно высохли, обдуваемые теплым ветерком. Лешке казалось, что солнечные лучики, слепящие его глаза через траву, целуют его лицо, а шелест ветерка в траве успокаивал его и убаюкивал, даря спокойствие в душе.

ГЛАВА 20

Когда на их импровизированный спортивный лагерь, раскинутый в поле, спустились вечерние сумерки, народ, завершив все дела с лошадьми, стал опять собираться вместе. Алешку и всю их компанию пригласили ребята из Белоруссии. Они приехали с Ратомки на большом коневозе, тоже с комнатой сопровождения внутри. Перед их коневозом был установлен складной мангал, который активно разжигали несколько человек, шумно споря и беззлобно ссорясь на тему, как это правильнее делать. Девчонки мыли овощи в ведре и были заняты расстановкой продуктов на два складных стола, принесенных из машины. Народ, приходивший к этому столу, приносил с собой еду или алкоголь. Постепенно стол стал ломиться от еды, а запах жареного мяса на мангале вызывал обильную слюну у всех тусивших здесь. Опять подогнали легковую машину и включили музыку.

И все закрутилось. Шашлыки были безумно вкусными, алкоголь лился рекой, эстрадные хиты громыхали из динамиков, и постепенно дискотека набирала обороты. К середине ночи некоторые девчонки, сняв майки, отжигали в танцах под бурный свист и одобрительные возгласы окружающих. Алешка все это время был со всеми, в эпицентре этого веселья. Он веселился, ел, пил, танцевал и, казалось, будто живет последний раз; будто это было последним летом в его жизни. От осознания этого ему даже становилось страшно, но потом он, увлекаемый в танец, погружался с головой в это веселье и не разрешал себе думать. Вот только продолжать этот отрыв с кем-либо наедине он не хотел, хотя и видел явные намеки от девчонок, крутящихся вокруг него. Да только его тело не откликалось на их прикосновения, он ничего не чувствовал. Желания близости с кем-либо из здесь находящихся у него не появлялось. И тем более у него не было ни малейшего влечения к лицам своего пола. Он вообще считал это неправильным. Близость с Гавром для него была мучительна по своей противоестественности, а к Назару он испытывал не физическую тягу, а душевную. Но факт того, что сейчас его ни к кому не тянет, его не расстроил. Наоборот, он решил по максимуму оторваться в танцах и алкоголе.

Поздно ночью, чувствуя, что его клонит в сон, он практически на автопилоте дошел до своей коневозки. На удивление, сегодня и ему было место на общей кровати. Видно, кто-то с кем-то из их состава решил спать в другом месте. Не разбирая, кто это спит и вообще знает ли он их, Алешка в чем был, так и завалился на кровать, накрывшись своей ветровкой.

* * *

Утро опять было недобрым. Проснулся он от того, что его пинают и, открыв глаза, увидел, что через него пытаются перелезть, чтобы встать с кровати. Он помог девушке встать и сам поднялся, при этом ощущая шум в голове и легкое подташнивание.

Придя в себя после посещения туалета в конюшне, где он долго умывался холодной водой, он вернулся в коневоз и опять застал завтрак и, как всегда, с уже открытой бутылкой водки из холодильника. "Смягчив" по традиции руку со всеми присутствующими за столом, он пошел к коням.

Этот день был таким же насыщенным и активным. Работа лошадей, уборка у них, потом опять поездка на Волгу, купание в ней и Клинское, которое купили заранее по дороге. Под вечер Алешка решил, что сегодня сядет на лошадей во второй раз. Он поездил сначала на Вальхензее, который стал поспокойнее себя вести, немного привыкнув к обстановке, потом сел на Борю. На этот раз обошлось без переворотов, что можно было считать подарком от коня.

Закончив все с лошадьми, помыв их и убрав в их денниках, он и Катя, уставшие, но довольные, вернулись в коневоз. Зайдя внутрь, Алешка увидел сидящих за столом Костю, Казика, Нину и Риту. Лица у них выражали траур и вселенскую печаль. Алешка застыл в проеме двери и понимая, что произошло что-то страшное, запинаясь, спросил:

— Ребят… что-то случилось?

Костя поднял на него тяжелый взгляд и, вздохнув, ответил:

— Водка кончилась.

У Алешки подкосились ноги. Он сполз на пол и, закрыв лицо руками, засмеялся, чувствуя, как уходит нервное напряжение от ожидания услышать, что произошло страшное.

— Что ржешь? Мы вот здесь в печали, а ему смешно, — глядя на него, Казик вертел в руке пустую рюмку.

— Вот такая вот у нас печалька, — Нина, достав пустую бутылку из-под стола, перевернула ее и потрясла.

— Что делать будем? — Костя обвел всех взглядом.

— Я спрашивала у ребят с Рязани, чтобы с ними до магазина доехать, — сказала Рита, не поднимая глаз от стола, — но они уже бухали и боятся ехать — а то права заберут, а им в Рязань возвращаться.

— Кто еще здесь с машинами? — спросил Костя, обращаясь ко всем. — Короче, план такой: сейчас расходимся и ищем всех, кто приехал на машинах. Времени мало, магазин, говорят, там до одиннадцати работает. Ну, что сидим? Шнеля, шнеля.

Костя, встав первым, стал всех выгонять из коневозки.

— Лех, пойдем со мной до белорусов дойдем, может они помогут в беде нашей. — Махнув Лешке рукой, Костя двинулся в сторону белорусской коневозки.

В результате им все-таки удалось найти трезвого водителя, так как проблема была не в отсутствии машин, а в отсутствии того, кто не пил.

Вскоре легковушка вернулась, и из нее опять по цепочке стали передавать звенящие пакеты и грузить их в коневоз.

Ночь второго дня прошла так же, как и предыдущие. Пили, ели и танцевали до утра. Алешке опять повезло: ему нашлось место на кровати в их коневозке, и он прекрасно выспался, закутавшись в попону.

* * *

Третий день был еще веселее, чем все предыдущие: после обеда приехал Эдуард Александрович и взялся за Алешкин тренинг. К другим спортсменам тоже приехали их тренеры и теперь всем было уже не до расслабления. Поскольку на следующее утро был первый день соревнований, то все ответственно подошли к подготовке. Вечером уже никто не устраивал дискотек, лишь скромно ужинали, каждый у себя в коневозке, а потом улеглись спать. Конечно, и за ужином Казик наливал в их чашки водку, пряча бутылку под столом, так как Эдуард Александрович грозился заходить проверять их моральный облик. С целью конспирации водку пили из чайных чашек.

Разложив спальное место на всю комнату и весело подкалывая друг друга безобидными шутками, они наконец улеглись спать.

* * *

Утром был ранней подъем — уже каждый знал, во сколько по времени он прыгает. Соревнования начались рано, так как было очень много участников, а вот такого количества зрителей вообще никто не ожидал. Трибуны были переполнены, а машины зрителей парковались по обочинам от поля и растянулись в нескончаемую цепочку, уходящую вдаль. Организаторы соревнований постарались на славу, и в перерывах между конкурами для зрителей устраивались небольшие шоу, концерты, выступали каскадеры и даже прошел показ мод.

Сначала Алешка прыгал на Борисе. Поскольку коню было шесть лет, то они записались на маршрут высотой метр двадцать. Разминка под пристальным контролем тренера и его подсказками прошла успешно — Борис вел себя хорошо и не свечил. Когда диктор произнес:

— На старт приглашается Крылов Алексей на лошади по кличке Эйч энд Эм Олл Ин, — Алеша выехал на боевое поле и, сняв каску, поприветствовал судей.

Надев каску, он, сосредоточившись на маршруте и смотря на первое препятствие, тронул бока коня. Раздался сигнал колокола, можно было заходить на препятствие. Борис, сделав под ним пару темпов галопа, резко остановился и взмыл вверх в вертикальную свечку. Чувствуя, что конь падает на спину, Алешка оттолкнулся от седла и спрыгнул с него.

Поднявшись с травы и держа уже вставшего на ноги коня, Леша услышал удар колокола и голос диктора:

— Всадник исключен из соревнования за падение с лошади.

На этом соревнования для Бориса закончились. Леша, сев на него верхом, заставил коня двинуться рысью к выезду с боевого поля. Там его уже ждала Катя, которая забрала коня и пошла его шагать.

Эдуард Александрович долго ругался, используя все эпитеты русской речи и применяя их к этому коню, но ничего конструктивного и он не мог посоветовать — кроме того, что таких уродов сдают на колбасу. Лешка, выслушав это, побрел на трибуну. До старта на Вальхензее у него было предостаточно времени, и он хотел посмотреть, как прыгают другие. Конечно, он был очень расстроен таким поведением Бориса, но с другой стороны, а чего он ожидал? Этот конь был настолько ненадежен и непредсказуем в своем поведении, недаром его и продали в Россию. Кому он там за границей нужен, когда в ответственный момент соревнований конь так себя ведет.