— Вот и общайся, — Алешка услышал брезгливость в голосе Назара и понял, что это они его обсуждают.

— Может, тогда познакомишь нас? Ты будешь не против? — военный прожигал Алешку взглядом.

— Мне все равно.

Это последнее, что слышал Алешка, когда за Назаром захлопнулась дверь. Эти слова эхом звучали в его голове, они проникали в сознание, разъедая его пониманием сути сказанного… Назара больше для него не существует. Нет больше Назара, Нет.

* * *

Как Алеша дошел до вокзала, он смутно помнил. Все его мысли были заняты Назаром и тем, что произошло. А произошло для него страшное: он потерял человека, который для него был всем. Наверное, только потеряв, можно понять это. Раньше Алешка знал, что Назар — часть его жизни, но никогда так сильно не задумывался об этом, и только сейчас, осознав, что Назара в его жизни больше нет, он понял, насколько Назар ему дорог, важен, и то, что сейчас произошло, было не просто трагедией — это было шоком, катастрофой. Лешкин мир рушился — мир, где был он и Назар; мир, в котором он жил и в котором хотел остаться жить, если бы Назар не отрекся от него.

Но Назар отрекся, и нужно было принять и понять, что теперь он один, и мир вокруг него уже другой, и в этом мире ему нужно выжить или сдаться…

Придя на вокзал, он чудом купил билет на поезд, который должен был отправляться через час. Весь этот час в душном здании вокзала для Леши прошел незаметно, как и дорога до Москвы. Для Алеши умер весь внешний мир, его просто не стало. Он не замечал духоты летней ночи, вони плацкартного вагона, набитого потными немытыми телами. А приехав в Москву, он и не помнил, как добрался до дома.

Дома он занялся делами, которые привык делать изо дня в день. Он убрался в комнате, убрался в кухне, туалете и ванной, так как по графику уборки пришла его очередь. Хотя он прекрасно понимал, что остальные это пропускают, он всегда убирался в общей квартире, когда должен был это делать. Затем он сходил в магазин и на последние деньги купил продуктов. До вечера он был занят приготовлением обеда для бабушки, это отвлекало и не давало думать.

Поздно вечером, когда бабушкина сиделка уже ушла, он лег спать, но заснуть так и не смог.

Ночь принесла с собой воспоминания о прежней жизни, с которой он прощался, которая осталась в прошлом, и, вспоминая ее сейчас, он знал, что больше никогда не позволит себе это вспоминать.

В той жизни был Назар… модой, красивый, скачущий на вороном коне. Он навсегда запомнит его таким. И себя, мальчика с золотистыми волосами, верящего, что этот мир создан для счастья…

Когда рассвело, Алеша больше не вспоминал "его" и не вспоминал себя, каким он был. Леша знал, что то решение, которое он принял, — это решение человека, который сломлен, и ему было противно от себя. Но он принял решение, зная, что кроме него у него есть бабушка и лошади, и он должен переступить через себя ради них…

ГЛАВА 14

Назар шел по коридору, держа руки за спиной, и понимал, что еще тридцать шагов — и его выведут во двор, а оттуда поведут в камеру, и это будет последнее, что он увидит в своей жизни… Оттуда он живым уже не выйдет. Он знал, что с ним там сделают, да вот только он будет биться до последнего, и тогда его ждет смерть. Долгая мучительная смерть, через унижение и боль… Нет, ему не было страшно, просто он не привык сдаваться и даже сейчас, понимая всю безысходность своего положения, он искал выход. Он не готов был смириться, он готов был попытаться обхитрить судьбу.

Ему казалось, эти тридцать шагов до двери растянулись в долгие минуты осмысления происходящего, как будто время вокруг него потекло иначе, или это его сознание заработало с такой быстротой, что время остановилось. Хорошо, что коридор был разделен на три блока, с решетками и дверями в них. У каждой решетки его останавливали, говорили встать лицом к стене и, открыв дверь, пропускали в новый блок, и так три раза, а потом дверь и выход во двор…

Как мало времени, как бесценны секунды, растворяющиеся в пространстве. Назар шел и думал…

Он сразу, как только его завели в комнату, где был Алеша, понял, что это подстава и его приговор. Чтобы понять это, ему было достаточно лишь быстрого взгляда на Алексея… Назар понимал, что парня, которого он знал, уже нет. Теперь это подстилка Гавра, и, видно, Гавр его и послал, так сказать, передал привет. И, конечно, Алексей знал, что делает, то-то он так вырядился… Но сейчас ему было не до осмысления Лешиного поступка. Итак, Назар, войдя в эту комнату, увидел, что его подставили, причем так виртуозно и в тоже время элементарно просто, что никто и ничто сейчас его не спасет. Он, авторитет, тот, кто уже третий год держит под собой всю зону, пошел на свидание с пету… Назар не смог даже в мыслях произнести это слово. Почему-то все еще было тяжело так называть Алешку… Он опять заставил свои мысли переключиться на происходящее с ним. То, что вся зона уже в курсе этой встречи, он не сомневался. То, что парня видели другие зеки, он тоже понимал. И вообще он понимал, что Кум наконец его сделал, да не просто пошатнул его власть, а уничтожил его… Но нет, он не готов сдаться.

Итак, что есть на данный момент: приезд к нему петуха, после встречи с которым никак не отвертеться и ничем не оправдаться, и тем самым приговор ему — как только он попадает в камеру, там его по всем законам зоны "опускают", и он становится рабочим петухом или издыхает, сопротивляясь этому… Что можно сделать в этой ситуации? Назар задумался… Видя, что коридор заканчивается, а дверь в конце него приближается, он принял решение, единственное и самое верное — сейчас ему нужно любыми путями выиграть время, чтобы подумать. Ему нельзя в камеру, сейчас нельзя. Куда угодно, только не в камеру. Конечно, он сильный, но со всеми ему не справиться, а сейчас все будут против него, все…

Перед последней дверью из решетки Назара опять поставили лицом к стене. Один из конвоиров стал открывать дверь, а Сидоренко, подойдя поближе к Назару, не в силах сдержать переполняющие его эмоции, победно произнес:

— Тебе привет от Кума.

Назар сгруппировался, а потом, молниеносно развернувшись, ударил кулаком прямо в довольное лицо Сидоренко. Краем глаза Назар видел, как отлетевший к стене Сидоренко зажимает рукой хлынувшую из носа кровь. Это последнее, что он видел. Конвоиры с двух сторон стали на отмах бить его резиновыми дубинками. Назар не сопротивлялся, он сделал главное — спровоцировал конфликт, и теперь его бросят в карцер, а значит, он выиграет время…

Удары не прекращались. Назар, лежа на полу, лишь закрывал лицо и голову руками. Судя по ногам у его лица и голосам, к двум его конвоирам прибежала подмога, и сейчас его избивали человек пять, а может и больше. Били не только дубинками, но и ногами, но он не чувствовал боли, ему она даже нравилась. Боль физическая сейчас заглушала ту боль, которая была внутри… Он помнил его глаза, его лицо, эти длинные волосы, к которым так хотелось прикоснуться, и понимал, что этот человек его предал… и боль от осознания этого заглушала все. Казалось, он был оглушен и ослеплен ею. Настолько она была сильна. Сейчас он дал ей вырваться наружу, теперь можно, именно тогда, когда его бьют, он может позволить себе думать о нем. Он может позволить себе ощутить всю глубину того, что он чувствует… и как хорошо, что его тело ощущает физическую боль, иначе бы он кричал и лез на стены от боли внутри себя. Его душа разрывалась от боли, он захлебывался в ней сильнее, чем в крови, которая пошла из носа и горлом…

Очнулся Назар уже в карцере. Он долго пытался разлепить склеившиеся от запекшийся крови ресницы, потом пытался навести резкость и осмотреть пространство вокруг себя. Попытавшись повернуть голову, он почувствовал боль, но все же после нескольких попыток приподнялся и дополз до стены, чтобы привалится к ней спиной. Вот тогда он наконец смог оглядеться. Да, это карцер. Наверное, еще никто так не радовался пониманию того, что он в карцере, а для Назара это была радость. Ведь он смог наперекор всем, борясь и не сдаваясь, выиграть время, а значит, и жизнь. Насколько? Это одному Богу известно. В карцере он может пробыть минимум дня три — целых три дня жизни на этой земле. Это нереально много. Понять это может только тот, кто стоял на грани и смотрел в глаза смерти… А если ему повезет, то и месяц в карцере продержать могут, а ведь это целый месяц его жизни… целый месяц.

Назар чуть улыбнулся разбитыми губами, чувствуя, как корочка засохшей крови от такого движения треснула, и по подбородку побежала тонкая струйка теплой крови из рассеченной губы. Он провел языком, слизывая ее и ощущая собственную кровь во рту.

"Вот и попил", — подумал он, слизав кровь с губы.

Назар еще раз оглядел карцер. Малюсенькая клетушка, только стены, окна нет, а на потолке лампочка, до которой не достать, и сбить ее нечем, так как обувь с него сняли. Эта лампочка теперь будет гореть постоянно, и он потеряет ощущение времени, уже не понимая, где день, а где ночь, и вообще восприятие того, сколько он здесь: день, неделю, месяц…

Но и это не важно, он ведь живой, а значит, он будет просто жить и видеть этот искусственный свет, серые стены; в углу параша, а у стены, на каркасе из металла — деревянный настил, вот и все…

Назар собрался с силами и пополз к деревянному настилу, так как сидеть на бетонном полу было холодно, и его начало морозить. Забравшись на нары, он лег и прикрыл глаза. Даже сквозь веки проникал свет лампы, но с этим теперь нужно научиться жить. Он прислушался к себе: судя по затрудненному дыханию, скорее всего, ему сломали ребро. Наверное, это самое существенное из всего, остальное — лишь побои, а это все заживет. Все тело болело, сейчас он чувствовал, что на нем нет ни сантиметра не ощутившего удар или дубинки, или ботинок конвоиров. Он попытался сосредоточиться на физической боли, но она опять стала уходить, заменяя собой боль внутри него… Как же он хотел запретить своему сознанию вспоминать "его", но ничего не мог с собой поделать.