— О Хир, Хир, мой безумный Хир, твоя любовь… — снова запел он.

Когда замер последний звук припева, Панчи подумал, как легко все его друзья согласились бы со скрытым смыслом песни. Ведь после его свадьбы они еще ни разу не ходили вместе с ним на охоту или на рыбную ловлю, как прежде.

— О Сона, о Чанди, о мои сыновья, что толку гнать вас вперед на этом участке, если он… Если он скоро… — Комок встал у Панчи в горле, и он не сразу произнес ужасные слова. Ведь этот участок тоже будет заложен! Так же, как заложили другой, чтобы оплатить свадебные расходы.

Тут Панчи заметил, что волы, пользуясь его рассеянностью, совсем замедлили шаг. Вся его горечь обратилась в неистовый гнев, и он принялся колотить волов по спинам до тех пор, пока его бамбуковая палка не сломалась с громким треском.

— О, чтоб вы оба сдохли! Чтоб сдохла ваша мать, чтоб вас перекусали скорпионы!..

На его беду Мола Рам, спавший в рощице у родника, примерно в четверти мили от поля, услышал эти проклятия и треск. Щетинистые усы на его худом лице, казалось, встали дыбом, он даже вспотел от ярости, и по глубоким морщинам на его лбу потекли струйки пота.

— Не смей бить моих волов, нечестивец! — взревел он. — Дай им напиться, а потом накорми хорошенько. Нечего мучить животных в такую жарищу! Закончишь пахоту вечером, когда станет прохладней…

Панчи не мог расслышать всех слов, но отлично уловил гневные интонации в голосе дяди. Голос Молы Рама и его манера говорить всегда действовали на бесстрашного и необузданного Панчи подобно гипнозу. Так и на этот раз он оцепенел от его слов, как от шипения гадюки. Он ослабил нажим на рукоять плуга, посмотрел на непреклонных волов, несколько раз глубоко вздохнул и направился к источнику, прошептав:

— О мой Сона, о мой Чанди, гнев совсем помутил рассудок моего дяди…

Атмосфера в рощице у родника была поистине грозовой от раскатов брани Молы Рама, когда Панчи прибыл туда вместе с волами. Кроме дяди, он увидел чаудхри Ачру Рама, который лежал в тени, покуривая кальян, а также Раджгуру, сына Ачру, и Бачу, слугу чаудхри, которые сидели в глубоком молчании, лишь изредка нарушаемом бессвязным бормотанием то одного, то другого из них. Панчи привязал волов около кормушки, где лежало немного мелко нарезанного сена.

Голодные волы тотчас ткнулись мордами в кормушку, но тут же снова подняли их и недовольно замычали, давая понять, что сено они считают невкусным и просят напоить их.

— Видишь, они хотят пить, — зашипел на Панчи Мола Рам и, подойдя к кормушке, сказал уже громко, надеясь, что Ачру Рам не слышит его: — Какой же ты олух, племянник, что запряг волов в такую сумасшедшую жару, а потом заставляешь их жевать сухое сено, не дав ни капли воды. Или ты совсем потерял разум, сын свиньи?

— Добром прошу, дядюшка, отстань от меня, или я сам назову тебя свиньей! — ответил Панчи.

— Да как ты смеешь так разговаривать со мной? Я так много для тебя сделал! Я вскормил, воспитал тебя!.. Кем бы ты был, нищий сирота?

— Не горячись, хавалдар-джи! — вмешался чаудхри Ачру Рам: перебранка мешала ему безмятежно покуривать кальян.

— Пойдем, хавалдар-джи! — умоляюще проговорил Бачу, приблизился и потянул его за собой.

Мола Рам, который не считался ни с кем, кроме чаудхри Ачру Рама, потому что тот был его начальником в армии, а теперь самым уважаемым человеком в деревне, позволил увести себя.

— Покури кальян и успокойся, — сказал субедар чаудхри Ачру Рам. — Раджгуру, сынок, пойди и помоги своему другу позаботиться о волах. Бачу, наполни-ка нам трубки!

Перемирие, установленное Ачру Рамом, позволило Панчи без помех наносить столько воды, что ее с избытком хватило и напоить волов, и увлажнить корм, который они после этого стали уплетать вовсю. Потом он попросил Раджгуру вылить пару ведер воды на него самого, надеясь этим охладить себя и умерить свое негодование.

— Подойди-ка сюда, Панчи, сынок, — позвал его чаудхри Ачру Рам, когда он закончил омовение.

Панчи кинул взгляд из-под насупленных бровей в направлении рощи и продолжал выжимать мокрую рубашку.

— Тебя зовет субедар сахиб! — поторопил его Раджгуру.

— Ничего! — ответил Панчи. — Твой отец не бог! Подождет!..

— Панчи-лал, ну пойди же сюда! — с раболепством холуя поддержал своих хозяев Бачу.

Панчи понял, что ему придется предстать перед старшими и выслушать нотацию.

Придав своему лицу почтительное выражение, он подошел к ним и, потупив глаза, стал перед чаудхри.

— А ну, субедар сахиб, — вмешался дядя, — внуши этому мерзкому мальчишке, что он прежде всего обязан уважать старших и выполнять поручения, которые ему дают!

— Я не солдат, чаудхри-джи, чтобы меня гоняли на побегушках, оскорбляли и запугивали, — сказал Панчи.

— Нет, нет, сын мой, конечно, ты не солдат, — начал субедар мягко, — только, я думаю, если бы ты пошел в армию и прослужил несколько лет, ты мог бы показать свою отвагу в бою. Ведь ты такой сильный и ладно скроенный малый!..

— Если бы все молодцы из нашей деревни были под моим началом, — сказал Мола Рам, — я бы сделал из них людей.

— Своим вечным запугиванием вы сделали из них ослов, — отозвался Панчи.

— Скажите, субедар-джи, — начал Мола Рам, — слыханное ли дело, чтобы молодой человек так разговаривал со своим дядей? Я с таким трудом вырастил и женил его. Я отдал ему землю его отца, одолжил ему своих волов…

— Присядь, сын мой, — сказал субедар, поглаживая свою бороду. — Я думаю, ты должен быть благодарен своему дяде и не отвечать ему так грубо.

— Как бы он ни злил меня?

— Ты слышишь, субедар сакхиб? — опять вмешался в разговор Мола Рам. — Посмотри на своего благородного Раджгуру и сравни его с этой свиньей!

— Не смей называть меня больше свиньей, или я сверну тебе шею! — закричал Панчи.

— Наша религия проповедует уважение к старшим, — сказал субедар. — А ты…

Но прежде чем субедар закончил свои наставления, Мола Рам вскочил и ударил Панчи по лицу.

Тот ухватил дядю за ноги и повалил его. А потом своими сильными, молодыми руками, натренированными деревенским борцом Хархи Сингхом, он оттащил Молу Рама в сторону и, схватив за шею, принялся душить его.

— На помощь! Он убьет меня! — завопил Мола Рам.

Панчи еще сильнее сдавил горло дяди, чувствуя, что нервы его напряглись до предела и он и впрямь готов совершить убийство. Дьявольская сила, которая управляла его руками, отразилась и в его взгляде, горящем мрачным огнем ненависти и отчаяния. Сейчас в нем было что-то от того жесткого мальчишки, который всегда предлагает свои услуги, когда надо зарезать козла или убить птицу из рогатки…

Бачу и Раджгуру бросились к Панчи и попытались вырвать Молу Рама из его рук.

— Если он станет снова оскорблять меня, я прикончу его, если даже меня повесят, — сказал Панчи. — Он заложил Бирбалу мою землю. Он одолжил мне волов и заставляет меня, как раба, пахать его землю. И он еще требует какой-то благодарности!

Мола Рам хотел ответить, но слова застревали у него в горле. Вены на его лице и индюшачьей шее вздулись. Еще одно резкое движение — и он испустил бы последний вздох.

Видя, что дело принимает дурной оборот, почтенный субедар поспешно встал со своего топчана и, подойдя к Панчи, сказал:

— Перестань, сын мой. У нас так не делают! Так делают в нечестивых фильмах, которые показывают в Бомбее. Как бы ни был плох твой дядя, ты не должен поднимать на него руку.

— Но он-то поднимает на меня руку!

— Он имеет на это право как старший.

— Как старший… — эхом отозвался Бачу.

Раджгуру также выразил свое согласие, утвердительно кивнув.

С негодованием в душе выслушал Панчи этот хор поющих в унисон голосов и отпустил Молу Рама. Потом он поднялся и, вытирая пот со лба, зашагал по направлению к деревне.

Ему еще долго были слышны негодующие крики Молы Рама; субедар пытался утихомирить его, говоря, что в следующий раз и не подумает вступаться, если Панчи снова набросится на него. Но вскоре Панчи был уже так далеко, что ничего не слышал. Солнце пекло нещадно, и Панчи уже не знал, кого он больше ненавидит — эту жару, своего дядю Молу Рама или всех деревенских стариков, вместе взятых, за то насилие, к которому его сегодня вынудили прибегнуть…

Когда он вошел во внутренний двор дома, большую половину которого занимал Мола Рам с семьей, а другую — сам Панчи со своей молодой женой, он решил чистосердечно рассказать о ссоре с дядей тетке Кесаро, которая прежде благоволила к нему. Но согласится ли она выслушать его теперь? Ведь после того, как он взял в дом жену, Кесаро стала относиться к нему гораздо хуже. Во дворе Панчи встретила необыкновенная, почти мертвая тишина — даже петуха не было слышно. Жестокая жара, казалось, заставила все живое попрятаться.

Панчи сразу прошел на половину дяди. Несмотря на жужжание прялки, Кесаро, по-видимому, услышала его шаги раньше, чем он вошел, и не подняла головы, притворяясь, что очень занята работой.

— Где Никка? — как бы ненароком спросил Панчи.

— Где-нибудь играет, — чуть слышно буркнула Кесаро.

Какое-то мгновение Панчи молчал. Но хотя он и пытался сдержать себя, он не мог не спросить у нее о причине столь странного отношения к нему.

— В чем дело, тетушка? Почему ты так упорно молчишь?

Кесаро по-прежнему старательно хранила молчание, зная, что он всегда сердится и выходит из себя, когда она делает вид, что не замечает его. Потом, точно вырвавшись из пут молчания, которые она сама на себя наложила, тетка заговорила с редким для нее красноречием, потому что обычно она была гораздо спокойнее, чем ее нетерпеливый, раздражительный и язвительный муж.

— Присматривай-ка получше за своей молодой женой, если можешь! Первое время она была куда как кротка и тиха, а теперь уже стала дерзить мне… С того дня, как эта колдунья из Большого Пиплана переступила порог нашего дома, на нас посыпались несчастья: наши посевы высохли, волы заболели, и нет ни капли дождя. Но то, что сегодня натворила эта девчонка…