Я продолжаю обвинять то его, то себя. То себя, то его. Я знаю, что виноват — он. Я, черт возьми, знаю это. Но мой чокнутый мозг постоянно оборачивает все против меня. В том, что люди плохо обращаются со мной, он винит только меня. Так я жила и живу. Те, кого я люблю, не знают, как любить меня в ответ. Они причиняют мне боль. Вот как они любят.

***

Когда вода становится холодной, я выхожу из душа и просто стою на полу, позволяя каплям стекать на плитку. В зеркале над раковиной я вижу девушку с опухшими красными глазами и синяком на правой щеке. Осторожно дотрагиваюсь до лица. Рядом с ним синяки на запястьях выглядят еще хуже, образуя ужасное фиолетовое трио. Неожиданно я замечаю небольшой порез между шрамом и синяком на щеке. Я вскрикиваю и делаю несколько шагов в сторону зеркала, чтобы рассмотреть его поближе. Он ударил меня левой рукой. Левой, черт возьми, рукой. "Гребаный ублюдок". На нем было обручальное кольцо, а я даже не заметила его, потому что все слишком быстро превратилось в кошмар. Этот порез оставило Его Обручальное Кольцо.

Мои плечи поникли, и я готова опять разрыдаться, но у меня ничего не выходит.

Я уже выплакала все слезы.

Не одеваясь, иду в спальню и заползаю под простынь. Мне нужно поспать.

Мне уже давно нужно нормально поспать.

Может, когда я проснусь, то представлю себе, что это был лишь кошмар. А еще, открыв глаза, я больше ни за что и никогда не стану общаться с Майклом снова.

Мозг сжалился над моим телом, и я быстро уснула.


(Гас)

Я возвращаюсь домой около полуночи. Мы с Франко ходили в "У Джо", чтобы послушать местную группу. Она неплохо выступила. Мы сидели за столиком в темном углу, поэтому нас никто не узнал.

Ма устроилась на диване в гостиной и читает.

— Привет, дорогой. Хорошо провел время?

— Привет, Ма. Да, хорошо. — Этот ответ удивляет меня самого, но вечер и правда прошел круто.

— Ну и замечательно. Если ты голоден, то я могу разогреть остатки ужина, — улыбаясь, говорит она.

— Нет, спасибо, Ма. — зевая, отвечаю я и поглаживаю живот. — Мы были "У Джо" и я съел три порции жареного сыра и картофель фри. Но все равно спасибо.

Ма в ответ смеется. Мне нравится ее смех, а в последнее время я слышу его все чаще и чаще.

Подхожу к дивану и, перегнувшись через спинку, целую ее в лоб.

— Я — спать. Спокойной ночи Ма. Люблю тебя.

Она протягивает руку и гладит меня по щеке.

— Приму душ и тоже пойду спать. Я люблю тебя, Гас. Спокойной ночи.

Я уже направляюсь в сторону коридора, когда Ма выкрикивает:

— Гас, ты не мог бы зайти к Скаут перед тем, как лечь спать? Она весь вечер не выходила из комнаты. Я стучалась около семи, чтобы пригласить ее поужинать, но она не ответила.

— Наверное, спит. Ма, уже полночь, и я не хочу будить ее.

— Просто убедись, что с ней все хорошо, — отвечает она.

Пожав плечами, иду выполнять ее просьбу.

Мне не хочется будить Скаут, поэтому я стучусь в дверь очень тихо, хотя и понимаю, что она не услышит. Если только еще не спит и не сняла слуховой аппарат. Я уже изучил возможности ее слуха. Не получив никакого ответа, медленно поворачиваю ручку и захожу в комнату, чувствуя себя при этом грабителем в своем же собственном доме.

На мгновение, мне кажется, что в лунном свете я вижу Опти. Она стоит в майке и плавках — такая же, как и в ночь перед отъездом в Грант. Моргаю, и видение исчезает. Черт, я выпил всего одно пиво и мне не должно ничего мерещиться.

Но когда я перевожу взгляд на кровать, то опять вижу ее. Она лежит, под капельницей, подключенная к кислородному аппарату и, несмотря на это, пытается насладиться оставшимися ей днями. Все то время, что она провела с нами, я не спал. Ночами сидел возле ее кровати, не желая отпускать ни на минуту. Я смотрел на нее, на случай, если ей что-нибудь понадобиться. Держал за руку, чтобы чувствовать ее и знать, что она еще жива. Что она все еще моя девочка. Черт, я не хочу находится в этой комнате, где все напоминает мне об Опти.

Но эти мысли мгновенно испаряются из головы, когда я замечаю, что что-то не так. Открываю дверь пошире, чтобы в комнате стало светлее, a потом подхожу к кровати и внутри у меня все сжимается.

На щеке Нетерпюхи виднеется синяк, а на скуле — порез. На фиолетовом фоне ee шрамы выделяются особенно сильно. Опускаю глаза, чтобы осмотреть другие части тела и мне становится еще хуже, когда я вижу синяки вокруг запястий.

— Что за хрень? — Я не хотел произносить эти слова вслух. Я думал, прокручивал их в голове снова и снова, но не хотел, чтобы они вырвались наружу.

Нетерпюха начинает ворочаться, и я замираю, потому что не хочу ее будить. Но в то же время меня тянет узнать, что случилось. Выяснить, чем я могу помочь. И вытянуть из нее имя ублюдка, чтобы найти и убить его.

— Густов? — хриплым голосом спрашивает она. Спросонья у Нетерпюхи всегда хриплый голос, но сейчас даже больше обычного. Такое ощущение, что ее кто-то душил.

Я встаю на колени рядом с кроватью, чтобы видеть ее глаза.

— Что случилось? — Говорю тихо, потому что не хочу расстраивать ее, но в то же время достаточно громко, чтобы она услышала. А все потому, что не уверен, есть ли у нее слуховой аппарат.

Даже в темноте я вижу вспышку узнавания в ее глазах, но она все равно выглядит напуганной. Нетерпюха натягивает простынь до самых глаз и прячет под ней руки. Я не знаю, чего она больше смущается — синяков или своих шрамов, которые тянутся от плеча и практически до самого запястья. Я никогда раньше не видел ее левую руку без одежды.

Свиные ребрышки мирно спала у нее под боком, но теперь ощетинилась и мяукает, потому что, скорее всего, чувствует состояние Нетерпюхи. Я шикаю на нее, а потом глажу и беру на руки, чтобы опустить на пол.

— Привет. — Я немного сдвигаю простынь вниз, чтобы видеть ее глаза. Они блестят от слез. — Привет, — спокойно повторяю я еще раз. Мне нужны ответы. Не знаю, действительно ли хочу услышать их, но я должен ей помочь. — Что случилось?

Она пристально смотрит на меня и, судя по решительному взгляду, ничего не собирается говорить. Но через несколько секунд уголки ее губ опускаются, лоб морщится и на лице появляется выражение боли и грусти. Она выглядит как человек, который отчаянно пытается сдержаться и не заплакать. А следом за этим по ee лицу скатывается слезинка… другая... и Нетерпюха начинает рыдать.

Я не знаю, как на это реагировать, поэтому просто сажусь на краю кровати и глажу ее по волосам, от макушки до самых лопаток. Так обычно в детстве делала Ма, когда я был расстроен, и это всегда срабатывало. Нетерпюха все еще плачет, но я чувствую, что она начинает расслабляться. Когда слезы перестают течь, и она открывает глаза, я не знаю что ей сказать, поэтому просто перебираю ее мягкие волосы пальцами.

Нетерпюха хлюпает носом и пытается улыбнуться.

— Ты не придурок, Густов.

Не ожидал, что она скажет именно это.

— Иногда да, — пожав плечами, отвечаю я ей.

— Нет, не придурок. Ты хороший парень. Поверь мне.

Не знаю, к чему она это говорит, но я должен направить разговор в нужное русло, чтобы получить ответы.

— А кто тогда придурок? — Нетерпюха понимает, о чем я спрашиваю, а мне в голову приходит только гребаный Майкл.

В ответ она просто качает головой.

Я осторожно дотрагиваюсь до ее щеки, но она вздрагивает от боли и нежелания показывать свой шрам.

— Прости. Тебе принести лед? — быстро отдернув пальцы, спрашиваю я.

— Я в порядке, — пожав плечами, отвечает она.

— Боль и опухоль — это не в порядке. Я принесу немного льда, а потом мы поговорим.

Ма на кухне нет, и судя по звукам, которые доносятся до меня, она в душе. Не хочу ничего ей рассказывать пока сам не узнаю, что происходит. Если поделюсь тем, что мне известно сейчас, то она всю ночь будет переживать, поэтому лучше подожду до утра. Взяв пакет со льдом и кухонное полотенце, направляюсь в комнату Нетерпюхи. Неожиданно раздается что-то отдаленно напоминающее стук. Судя по грохоту, доносящемуся из прихожей, это скорее похоже на выбивание входной двери. Я подхожу к ней, готовый оторвать руки и ноги тому, кто стоит по другую сторону.

— Что за херня? — кричу я, открывая дверь нараспашку.

А за ней я вижу его, гребаного Майкла и моя кровь начинает закипать.

Он стоит в костюме-тройке, пытаясь выглядеть сдержанно и спокойно, но его выдает трясущееся тело и пульсирующая на виске вена. От него так несет джином, как будто он мариновался в нем вместо того, чтобы пить.

Гребаный Майкл ничего мне не отвечает, поэтому я говорю:

— И зачем было долбиться в дверь, придурок? У нас вообще-то есть звонок.

— Где она? — рычит он.

Я смеюсь, хотя для меня в его вопросе нет ничего смешного. Несмотря на то, что Нетерпюха пока этого не подтвердила, я знаю, что синяки на ее лице — это его работа. Сейчас, когда гребаный Майкл стоит прямо передо мной, я понимаю, что он на грани сумасшествия.

— Когда ты ударил ее, то потерял право задавать этот вопрос. Я бы мог надрать тебе задницу прямо сейчас, сукин ты сын, но не буду этого делать, потому что если начну, то не остановлюсь, пока твое тело не будет лежать на подъездной дорожке бездыханным. Убирайся отсюда.

Он мотает головой и это простейшее движение заставляет его покачнутся. Судя по всему, гребаный Майкл в стельку пьян.

— Она моя.

— Ты что, черт возьми, преследуешь ее? Оставь Скаут в покое.

— Ты ее трахаешь? — ревет он. Вена на его виске вздувается еще сильнее.

— Тебя это не касается.

— Я так и знал, — недовольно раздувая ноздри, выдыхает он.

— Послушай, я не в курсе, о чем ты знаешь, придурок, но тебе нужно оставить Скаут в покое. Если я узнаю, что ты, кусок дерьма, пытался хоть как-то связаться с ней, то найду тебя. И уничтожу. Ты понял? — с этими словами я захожу обратно в дом и захлопываю дверь прямо перед его носом.