Мурлыканье усиливается.

— Ты, гребаная маленькая предательница, — раздается голос Густова.

Я испуганно замираю, продолжая держать котенка в руках.

— Что?

— Свиные ребрышки, — отвечает он, показывая на котенка.

Теперь я совсем ничего не понимаю.

— Свиные ребрышки?

— Да, Свиные ребрышки. Это ее кличка. Я нашел ее сегодня утром на улице.

Она залезла в мусорный бак Комински и собиралась расправиться со...

— Свиными ребрышками. Я поняла, — с улыбкой прерываю я его.

Он кивает.

Иногда... большую часть времени... его оригинальность развлекает меня. Она как глоток свежего воздуха. Ну кто называет своего кота Свиными ребрышками?

— Это не очень подходящее имя для леди, — говорю я.

— Свиные ребрышки — это самое что ни на есть подходящее имя. К тому же, она не леди, Нетерпюха. Не дай ей себя одурачить. Она еще та сучка.

Густов поднимает руки и показывает мне царапины от когтей.

— Малышка сражалась до последнего. А теперь мы друзья. — Он переводит взгляд на котенка и добавляет: — Вроде как. Судя по всему, ты ей нравишься больше. Не буду врать, я обижен, Свиные ребрышки. Я предлагаю тебе пристанище, а ты тянешься к первой же цыпочке, которая входит в дом. Это не есть хорошо.

Я улыбаюсь, когда он снова произносит ее кличку. Это так смешно.

— Ты возил ее к ветеринару? Выглядит она ужасно, — говорю я, дотрагиваясь до травмированной головы.

— Да, утром. Старые раны. Они все нормально зажили, и она здорова как лошадь. Не нужно ее жалеть. Именно этого она и добивается.

Его слова задевают меня за живое: старые раны... нормально зажили... здорова как лошадь... не нужно жалеть... этого она и добивается. Сглатываю ком в горле. Это же обо мне. Я излечилась. Я здорова. Я не хочу, чтобы люди жалели меня. Пусть лучше игнорируют. Именно этого я хотела до того, как переехала в Сан-Диего. Теперь я больше не знаю, что мне нужно. И это нормально. Неопределенность означает начало перемен. Наверное, и правда настало время перемен.

Густов прикрывает рот рукой, как будто кошка его не услышит и говорит:

— Она замечательная. Просто не хочу, чтобы она об этом знала, а то очаруюсь еще больше и превращусь в сумасшедшего кошатника. Я уже на девяносто семь процентов там, а ведь знаю ее лишь около восьми часов. Я окажусь у нее "под каблуком". Как пить дать окажусь.

Уверена, Густов только что заработал десять баллов в свою пользу. Физически, он очень крупный мужчина. К тому же, рок-звезда. Который живет с мамой и обожает ее. Который мгновенно подружился с Пакстоном. А сегодня спас бездомного раненного котенка. Густов определенно не такой, каким казался мне несколько месяцев назад. Он... хороший. И, черт возьми,... привлекательный.


Понедельник, 25 сентября (Гас)

На выходных Ма сообщила мне, что у работника, который занимается сортировкой ее почты, умерла бабушка. Похороны будут проходить в Сиэтле, а значит, его не будет до конца недели. Я вызвался помочь, потому что лучше буду делать это, чем сидеть дома в компании гребаного блока. Я могу лишь смотреть на чистый лист бумаги. Или держать в руках гитару и слушать тишину. Или сидеть за пианино и позволять клавишам насмехаться надо мной.

Я не могу писать.

Я не хочу писать.

Все хотят, чтобы я писал.

Меня это бесит.

Так что я с радостью вновь помогаю Ма.

— Пора обедать. — Голос стоящей в дверном проеме Нетерпюхи, отрывает меня от монотонной сортировки конвертов.

Я киваю.

— Да, спасибо. — Я ничего не принес с собой из дома, а идти в забегаловку на углу мне не хочется. В последний раз, когда я там был, меня узнали... и это было ужасно. У меня началась клаустрофобия, и я запаниковал. Поэтому, несмотря на то, что хочется есть, придется просто выкурить пару сигарет.

Она вытягивает в руке пакет.

— "У Антонио" были скидки. Покупаешь два куска, получаешь два бесплатно. Хочешь, я с тобой поделюсь?

Я пожимаю плечами.

— Конечно. Ты предлагаешь покормить меня, подруга?

— Я предлагаю тебе еду. Кормись сам, дурачок, — с улыбкой отвечает она. С недавних пор отношения между нами стали гораздо лучше. Я могу шутить с ней. Она уже не так напряжена в моем присутствии, и мы даже вместе смеемся.

Мы сидим за столиком для пикников с задней стороны здания и молча едим.

Прикончив пиццу, она, вместо того, чтобы уйти, остается и ждет, пока я выкурю сигарету.

— Я знаю, что ты делаешь, — решительно говорит Нетерпюха.

— Убиваю себя, — скептически глядя на сигарету в руке, отвечаю я.

— Ты прячешься. Почему ты прячешься здесь? Не пойми меня неправильно, мне нравится это место, нравится работать на Одри. Но ты... ты не должен быть здесь.

Довольно откровенно для Нетерпюхи.

— Почему нет?

Она вздыхает.

— Густов, ты застопорился. Ты бесцельно проводишь время. Не живешь. Не делаешь того, что любишь.

— И что это?

— Ты не пишешь музыку. У тебя столько фанатов; я видела их на концертах. Они любят тебя. — Ее глаза опущены, как будто признание дается ей с трудом.

Я киваю, хотя, она не смотрит на меня. Я принимаю этот комплимент безмолвно, потому что слова только все испортят и смутят ее.

— Ну, написание музыки... немного проблематично для меня... пока.

Ее взгляд вновь находит мой.

— Проблематично? Что это значит?

Я не хочу рассказывать ей об этом. Не хочу рассказывать об этом никому.

— Ничего.

Нетерпюха оставляет последнее слово за собой.

— Это не ничего. Это все. Это твое все. — Сказав это, она встает и уходит.

А я остаюсь и размышляю о том, что только что произошло. Она права. Я знаю, что она права. Мне нужно взять себя в руки.

Но я не могу.


Среда, 11 октября (Гас)

— Думаю, нам пора съезжать, — раздается тихий голос Нетерпюхи. Необычно тихий даже для нее.

Ее слова были как пощечина. Как звонок будильника.

— Что? Съезжать?

Она месит тесто для печенья в большой чашке. Нетерпюха много печет. Хотя сама не слишком их ест. Думаю, она просто пытается порадовать нас. И мы радуемся, потому что у нее это чертовски хорошо получается. Даже если бы они были на вкус как дерьмо, я все равно бы их ел, потому что так она выражает свою любовь к нам.

Нетерпюха не может сделать это по-другому — у нее стоит блок. Она хочет, но не знает как.

— Мы с Пакстоном не можем жить у вас все время, Густов, — говорит она, не отводя взгляд от чашки. — Одри и так была слишком добра, разрешив нам оставаться здесь столь долго.

— Ма нравится, что вы здесь. Даже не переживай по этому поводу.

Это правда. Мы с Ма много общаемся, и когда разговор заходит о них, ее голос всегда полон любви. Ма — человек, который любить "отдавать". Ничего не делает ее счастливее, чем помощь людям, особенно тем, к кому она привязана. Она — мама для каждого, бескорыстная и очень любящая. Ма относится к тем, кто ей нравится как к семье, потому что именно ей они для нее и являются.

— А я переживаю. К тому же, Пакстон оказался неожиданным сюрпризом. Она не соглашалась на него, когда нанимала меня и предлагала пожить у себя дома.

— Пакс — клевый парень.

Наконец, она улыбается и поворачивается ко мне. Впервые за все утро Нетерпюха смотрит на меня.

— Это так.

— Уж кого она терпеть не может, так это Свиные ребрышки, — добавляю я, пытаясь вызвать у нее смех. Ма обожает Свиные ребрышки. Эта чертова кошка вертит всеми нами, как хочет.

Нетерпюха игнорирует шутку и продолжает:

— Ты для Пакстона — идол, ему нравится находиться рядом с тобой. Уверена, ты это заметил. Думаю, хорошо, что у него перед глазами такая положительная мужская ролевая модель.

— Фигня. Никакой я не образец для подражания.

Нетерпюха даже не улыбнулась.

— Густов, могу я быть честна с тобой?

— Несомненно. Я всегда ценю честность. Не только в этот раз. Так, чтоб ты знала. — Нетерпюха многое скрывает. Она не лгунья, просто держит все в себе. Информацию, эмоции... она настолько закрыта, что иногда я задаю себе вопрос, не душит ли ее это.

Нетерпюха вытаскивает из чашки тесто и бросает его на бумагу для выпечки. Она думает о том, что я сказал. Думает гораздо усерднее, чем я того хотел. Но, наверное, все же не настолько, чтобы в это поверить. Через несколько секунд она кивает.

— Поняла.

Нетерпюха снова поднимает на меня взгляд, и я тоже киваю, принимая ее ответ.

— Когда я впервые увидела тебя, то подумала, что ты придурок, — продолжает она.

Я снова киваю.

— Ты, наверное, была права. Особенно в тот период моей жизни.

Она качает головой, не соглашаясь с моим комментарием.

— Подожди. Дай мне закончить. Я была не права. Я так погрязла в собственных проблемах, что позволила им затуманить свой мозг. Каждый парень, которого я видела или встречала автоматически становился придурком. Не только ты. Но, так как ты оказался тем, с кем я была вынуждена работать, эта враждебность только усилилась. У меня были проблемы в прошлом, — она замолкает, как будто собирается на этом закончить, но потом все же вздыхает и продолжает: — Я поступала неправильно. Делала вещи, которыми не горжусь. Долгое время я пыталась обвинять в этом других людей. Но сейчас стараюсь стать ответственной. — Она снова замолкает, пытаясь собраться мыслями. — Прости, мы сейчас говорим не обо мне. Я хочу сказать, что была не права в отношении тебя. Ты — ролевая модель. Ты добрый. В тебе есть харизма, которая привлекает людей, хотя ты ничего для этого не делаешь. Люди счастливы, находясь рядом с тобой. Знаю, ты сейчас пытаешься с чем-то справиться... с чем-то темным, но в глубине души, под слоем мрака, ты... счастливый и хороший. Я не знаю, как быть такой. Но ты... ты такой. Я восхищаюсь этим. И хочу, чтобы Пакстонa окружали именно такие люди и тогда он тоже вырастет счастливым и хорошим. Я стараюсь сделать для него все возможное, но я не похожа на тебя и Одри.