– Чего тебя зациклило на моем образовании? – поморщилась Джордин и, не дав Калебу ответить, добавила: – Или в колонии для малолеток, где ты осваивал гитару, учат лучше? Хватит меня подкалывать насчет образования.

– Извини, но мне просто кажется, что ты юлишь. Только и всего.

Джордин отложила свою гитару и наклонилась вперед, глядя Калебу прямо в глаза.

– Послушай, парень, – сказала она, перестав улыбаться. – Мне точно так же, как и тебе, паршиво торчать здесь и бацать этот идиотский дуэт. Но это важно.

– Не вижу важности, – возразил Калеб. – Один из нас пройдет на шоу в прямом эфире. Другой поедет домой. Зачем петь вместе?

Джордин в отчаянии вздохнула, будто перед ней сидел маленький упрямый мальчишка:

– Ты до сих пор не врубился?

– Во что я должен врубиться?

– В то, чем мы тут занимаемся. Конкурс – это не только творчество. Это еще и маркетинговый ход. Ты прав: на шоу в прямом эфире попадет только один из нас. Но там нам придется конкурировать еще с четырьмя исполнителями. И решать, кто лучший, будут уже не судьи, а вся Америка. И эти зрители, голосовальщики… называй их как хочешь… что они знают о нас? Только то, что им покажут из смонтированных фрагментов, которые здесь снимают. В том числе и этот стрёмный дуэт. Так что, Калеб, прекрати капризничать и отнесись к этому серьезно. Мы ведь хотим, чтобы Америка нас полюбила.

– Я ехал сюда с намерением исполнять уже написанные песни и создавать новые. А тебя послушать – мы словно продаем мюсли для завтраков или еще какую-нибудь хрень.

– А разве не так? – спросила Джордин.

– Надеюсь, что нет.

– Знаешь, Калеб, при всей твоей ершистости ты мне симпатичен. Я хочу тебе кое-что рассказать.

– Я должен слушать, затаив дыхание?

– Просто заткни пасть и слушай. Ты согласен меня выслушать?

– Хорошо. Я тебя слушаю.

– На самом деле я не училась в Джульярде. Точнее, училась, но не так, как я об этом рассказываю всем и каждому. Я училась на подготовительном отделении.

– Что значит – на подготовительном?

– А это значит, что в старших классах школы я в параллель ходила заниматься музыкой. Мне выдали сертификат, но он не идет ни в какое сравнение с дипломом выпускника Джульярда. Только диплом для меня не главное. Главное – я училась у лучших педагогов. Осваивала теорию музыки и сольфеджио.

– Что такое сольфеджио? – перебил ее Калеб.

– Особый метод тренировки музыкального слуха и музыкальной памяти. Умение смотреть на ноты и слышать музыку без инструмента. Потому мне было достаточно один раз услышать твою песню, чтобы потом сыграть ее, не переврав ни нотки. Но я еще не закончила. В Джульярде работают лучшие преподаватели со всего мира. Но самое ценное – большинство из них сами постоянно выступают. Это блестящие музыканты, которые учат тому, что делают сами. Со мной учились талантливые ребята. Им прочили большое будущее. Но где они? Почему почти никто не слышит их выступлений?

– Ты хочешь сказать, популярная музыка лучше музыки для узкого круга? Тогда объясни мне успех Джастина Бибера.

– У парня несомненный талант. Я так думаю. И о том же подумал Ашер, когда его открыл. Но мы сейчас говорим не о Бибере. И я не считаю, что популярная музыка лучше другой. Есть бездарные, но очень раскрученные песни. А есть прекрасные вещи, которые никто не знает и не узнает. Хочу тебя спросить. Я слышала твои песни, Калеб, тебе есть что сказать людям. Неужели тебе не обидно, что эфир заполнен опусами этой дурочки Кеши? Неужели ты не хочешь, чтобы Америка слышала и знала твой голос?

– Хочу, конечно, – пожал плечами Калеб. – Кому этого не хочется?

– Но вначале ты должен стать популярным. И тогда сможешь говорить в своих песнях то, что хочешь сказать. И тебя будут слушать.

– Ты так думаешь?

– Это урок, который я усвоила. Кстати, в Джульярде этому не учат. Ты ненавидишь меня лишь потому, что мой отец богат. Но деньги не испортили его. Он не финансовый магнат. Он биолог. И, надо сказать, хороший биолог. Разбогател он лишь потому, что ему посчастливилось найти биотехнологическую компанию, которая занимается разработкой лекарств нового поколения. И чем больше прибылей имеет компания, тем больше денег они могут тратить на исследования. А значит, появляются новые лекарства, и те, кто раньше умирал, благодаря им продолжают жить. Деньги всего лишь стимулятор. Понимаешь? Так почему бы тебе не стать известным, не собрать свою аудиторию и потом говорить миру правду, которую хочешь сказать? Я многому научилась у своего отца. Теперь ты понимаешь, почему я здесь?

Калеб молча смотрел на нее, обдумывая услышанное. Без макияжа, в футболке и джинсах, Джордин была совсем другой. Она выглядела значительно моложе. Она была слишком молодой, чтобы обладать такой житейской мудростью. Но ее глаза ярко сверкали. В них бурлила жизнь. Калеб знал: Джордин и сама свято верит в то, о чем рассказала ему.

– А хочешь знать, чему я научился у своего отца? – вдруг спросил Калеб. – Я узнал, что нельзя пить помаленьку и при этом оставаться трезвым.

– Какое отношение это имеет к музыке и песням?

– Отец решил, что может без вреда выпивать по чуть-чуть, чтобы прийти в себя после смерти моей матери. Потом он стал пить все больше и больше и в результате последовал за ней. Известность, слава – они сродни выпивке. Не заметишь, как станешь от них зависим.

Джордин скрестила руки и привалилась к спинке стула. Калебу показалось, что сейчас она начнет возражать. Но одновременно в ее глазах была какая-то печаль. Ответа Джордин он так и не услышал. Дверь открылась, и в комнату вошла Синтия. Ее сопровождали телеоператоры.

– Как тут мои суперзвезды? – нарочито громко спросила она.

Их судья везде и всегда работала на камеру. Калеб посмотрел на Джордин. Та встретила судью роскошной голливудской улыбкой.

– Совместная работа нас здорово сдружила, – сказала Джордин. – Такое ощущение, словно мы вместе сочиняем песни уже много лет. Страшно подумать, что через неделю неумолимые правила конкурса нас разлучат.

Она посмотрела на Калеба, ожидая подтверждения. Но Калеб лишь засмеялся, взял гитару и отошел, чтобы продолжить репетицию.

* * *

Шон вернулся около полуночи, с разбитой губой и синяком под глазом. Закрыв дверь номера, он привалился к ней, тяжело дыша. Потом приоткрыл снова и высунул голову. Такое ощущение, что он опасался преследователей. Окончательно закрыв дверь, Шон повернул задвижку, после чего рухнул на кровать и уставился в потолок. Вид у него был ошеломленный, словно он до сих пор не мог поверить в случившееся с ним.

– А пошли они все, – наконец пробормотал Шон. – Я и представить не мог, что так кончится.

– Во что ты вляпался? – спросил Калеб.

– В дерьмовую ситуацию, чувак. Я был внизу, в баре, пытался заклеить одну цыпочку. Она там была с подружками. Собирались ехать в Диснейленд. Какого черта ехать в Диснейленд, если они уже совершеннолетние? Короче, одному козлу, у которого вместо мозгов – прокладки, не понравилось, что я с ней разговаривал. Результат ты видишь.

– Так ты что, подрался из-за девчонки, которую даже не знаешь?

– Нет, чувак. Я клеился к ней, чтобы ее трахнуть.

– По-моему, ты уже давно пытаешься это сделать.

– Ага! – засмеялся Шон. – Стараюсь изо всех сил. Но как говорят, в сарае слишком много мышей, чтобы драться со свихнутым котом из-за одной.

– Я слышал про рыб в море, – сказал Калеб. – Мыши в сарае – это что-то новенькое.

– Это поговорка моего папочки. Айовский фольклор. По правде говоря, девчонка вообще ни при чем. Когда этот Мистер Крутой появился, я не собирался с ним сцепляться. Я решил спокойно уйти. Так он меня догнал и начал отпускать комментарии по поводу моей внешности.

– И что же он сказал?

– Он назвал меня Билли Джо Армстронгом.

– Солистом группы «Green Day»? Тогда что же тебе не понравилось?

– Не мне. Ему. Я его поблагодарил.

– Опять не понимаю. В чем проблема?

– Когда я сказал, что он сделал мне комплимент, этот идиот вякнул: «Билли Джо Армстронг – дерьмовый певец».

– А потом?

– Потом я ему врезал.

– Давай-ка все расставим по местам, – сказал Калеб. – Ты не стал драться из-за девчонки. Спокойно вынес, как проехались насчет твоей внешности. Но полез в драку из-за того, что какой-то парень не восторгается «Green Day».

– Чувак, ты не понимаешь. Я вырос на «Green Day». Есть священные понятия.

Калеб так хохотал, что едва не свалился на пол.

– Извини, – произнес он, переводя дух. – Но если серьезно, мне будет тебя не хватать, чувак. И не важно, останусь я здесь или поеду домой.

Шон встал и придирчиво оглядел себя в зеркале на стене.

– Я как пить дать отправлюсь домой, – вздохнул он. – Кто меня на сцену с такой рожей выпустит?

– Ничего особенного, – возразил Калеб, стараясь говорить как можно увереннее. – Визажистка над тобой поколдует, и никаких следов.

– Ты думаешь?

– Я уверен. Но даже если чуточку и будет заметно, спой какую-нибудь песню покруче. Публика любит рокеров, которые не трясутся над своей физиономией.

– Спасибо, чувак, – поблагодарил немного успокоившийся Шон. – Как твоя репетиция с Джордин? Она обо мне спрашивала?

– Да. Поинтересовалась, есть ли у тебя кто.

Здоровый глаз Шона широко раскрылся.

– Так и спросила?

– Прости, чувак. Я немного прикололся над тобой. Джордин прочла мне лекцию о природе музыкального бизнеса. Честно говоря, у меня нет шансов ее обойти. Она обладает коммерческим чутьем, а я – нет. Меня интересует творчество, а не «лайки» в соцсетях. И потом, судья меня недолюбливает еще с Остина. Я удивляюсь, как она не завернула меня в первую же неделю.