Калеб взял тарелку с едой:

– А прежде я попрошу, чтобы меня поселили в отдельном номере. С твоей болтовней я точно не доберусь до финального шоу.

– Чувак, я не думал, что тебе так надоело мое соседство. Обидно как-то.

– Мне тоже обидно не высыпаться. Лучше скажи, что ты сегодня исполняешь?

– Пока не решил. Я вчера новую песню написал. Думал, может, ее. Но как-то сразу исполнять на публику страшновато. Скорее всего, выберу одну из своих старых песен.

– А почему эту не хочешь спеть?

– Не знаю. Может, потому, что еще чувства не улеглись. Моя девушка сказала мне, что я никуда не пробьюсь со своими песнями. По ней, все это – пустая трата времени. Потом она вышла замуж за одного красавчика-качка. И дело не в какой-то там любви. Просто у его папаши – сеть ресторанов. А мне это разбило сердце.

– Обязательно спой эту песню, – сказал Калеб.

– Ты так думаешь?

– По своему опыту знаю. Если тебя что-то мучает, лучше выплеснуть это в песне и оставить все чувства на сцене.

– Я подумаю, – пообещал Шон.

* * *

Калеб пришел посмотреть на выступление группы Шона. Первой выступала Панда – шестнадцатилетняя девчонка из Селмы. Она поднялась на сцену и села за рояль. Часов, болтавшихся у нее на шее, больше не было. Не было и розовой жвачки за щекой. Но со своими ярко-красными туфлями она расставаться не захотела.

Парень, сидевший рядом с Калебом, толкнул его в бок и ехидно заметил:

– Эта пигалица решила сработать под Синди Лопер[14].

– Во-первых, ее зовут Панда. А во-вторых, я послушаю, что ты будешь говорить после ее выступления.

Песня Панды была о любви двух подростков. Кончилось лето, а вместе с ним кончилась и их летняя любовь. Грустная песня о чистой юношеской любви. Тема была наверняка навеяна переживаниями самой Панды. Собравшиеся горячо ей аплодировали. Девушка встала и поклонилась.

Судья дождался, пока зал успокоится, и обратился к исполнительнице:

– Дорогая, в твоей манере и умении играть есть что-то от Шопена. А поешь ты как ангел. Думаю, такой же ангел сидел на плече этого великого композитора, когда он сочинял музыку. Если бы мы не знали, что после смерти Шопена его сердце в сосуде с коньяком перевезли в Польшу, я бы сказал, что оно бьется в тебе. Спасибо за выступление.

Сияющая Панда спустилась в зал.

Объявили небольшой перерыв, пока рабочие убирали со сцены рояль. Следующим должен был выступать Шон. Диаметральная противоположность Панды.

– Начали! – скомандовал режиссер.

Шон глубоко вздохнул:

– По правде говоря, я не собирался исполнять эту песню. Но мой хороший друг посоветовал мне ее спеть. По его словам, лучший способ избавиться от мучительных воспоминаний – выплеснуть их в песне и оставить на сцене. Так я и сделаю.

Вступительные аккорды были настолько эмоциональными, что захватили всех, кто слушал Шона. Даже Калеб забыл о недавнем триумфе Панды. Потом Шон запел. Слова его песни были пронизаны гневом и сердечной болью. Чувствовалось, что к концу песни он действительно оставил свою боль на сцене…

Маленькая лгунья, раскаиваться поздно.

Фальшивы твои вздохи, фальшивы слезы.

Долг просрочен – вот так-то, детка.

Я просыпаюсь – не комната, а клетка.

Тюрьма воспоминаний, крепки ее стены.

Там призраки желаний и боль твоей измены.

Чувствовалось, Шон сбросил с плеч тяжкий груз, который слишком долго на него давил. Он улыбнулся Калебу, и тот понял: это выражение его благодарности.

* * *

Калеб дожидался своей очереди за кулисами и смотрел по монитору выступление Джордин. Камера любила ее, это чувствовалось сразу. Даже здесь, за кулисами, в манере Джордин ощущалось что-то пугающее, однако оператор выбирал совсем другие ракурсы, показывая ее хрупкой и беззащитной. Все это неплохо работало на ее имидж.

Джордин допела последние слова, взяла финальный аккорд и улыбнулась в камеру. Потом грациозно встала с табурета и исчезла. Калеб продолжал смотреть на монитор, показывавший пустой табурет и стойку с микрофоном, когда вдруг голос Джордин раздался у него над ухом:

– Ну как? Хорошо или в зале плевались?

– Думаю, от твоих песен никто и никогда не плюется, – ответил Калеб.

– С чего это они такие добренькие?

– Просто здесь собрались вежливые люди. Они спокойно дождались, пока ты уйдешь со сцены, а потом вынули затычки из ушей. Судья тоже.

– Так я и думала, – вздохнула Джордин, разыгрывая обиду. – Калеб, почему ты такой жестокий?

– Мне говорили, что я прямолинейный. Ты это называешь жестокостью?

– Пожалуй. Но женщинам нравятся прямолинейные мужчины. Уверена, ты это и сам знаешь.

– Знаю. По моей невесте.

Половина рта Джордин скривилась в язвительной улыбке.

– Должно быть, ты решил, что я с тобой заигрываю.

– А что, не заигрываешь?

Джордин похлопала ресницами, изображая живую куклу.

– Может быть… немножечко, – промурлыкала она.

– Тебе это все равно ничего не даст.

– Ты здесь не единственный, – отрезала Джордин. Сейчас она смотрела на Калеба как признанная звезда шоу-бизнеса, уставшая от мужского внимания. – Если уж на то пошло, ты не мой типаж. Но парень ты крутой и сам это знаешь. Тебе надо бы снимать видеоклипы и выкладывать их на YouTube. Я могла бы даже помочь тебе. Заинтересовать своих поклонников твоим творчеством.

– Нет, спасибо, – ответил Калеб. – Мне это неинтересно.

– Тебе неинтересна популярность? Впервые слышу.

– Мы все что-то слышим впервые.

– Тогда что тебе интересно?

– Создавать музыку.

– Да ты, я смотрю, пурист. Наверное, ты любишь слушать виниловые пластинки. Завсегдатай местных кофеен. Возможно, принадлежишь к какому-нибудь клубу «малотиражной» музыки. Мальчик мой, я знаю музыкантов твоей породы. Ты еще сохраняешь наивность. Но когда-нибудь ты поймешь. Обязательно поймешь. Единственное чистое в музыкальном бизнесе – это то, что он чистый бизнес.

– Если эти идеи ты вынесла из Джульярда, я рад, что не учился в подобных заведениях. Было приятно поболтать с тобой, Джордин. – Он встал, чтобы пройти на сцену.

– Что ты сегодня исполняешь?

– Свою новую песню, – обернувшись через плечо, ответил Калеб.

– С переменой тональности, как я тебе предлагала?

– Да. С переменой тональности.

* * *

Они выстроились на сцене, словно узники, ожидавшие казни. Через считаные минуты их останется ровно половина. И хотя для другой половины это означало лишь выбывание из конкурса, избавление от назойливых телекамер и возвращение домой, казалось, их ждет прощание с жизнью.

Их разделили на пять групп, по четыре участника в каждой. Судьи расселись на возвышении, словно боги на Олимпе. Продюсер потребовал тишины. Церемонию перехода на следующий раунд тоже снимали, и потому режиссер привычно скомандовал: «Начали!» Ведущий, приглашенный из Голливуда, фальшиво улыбнулся и занял свое место на сцене.

– Приветствую наших уважаемых зрителей! И снова с вами – конкурсное шоу «Суперзвезда авторского исполнительства». – Широким жестом руки он обвел зал, словно тот был битком набит зрителями. Ведущий не считал нужным заранее выучить нужный текст и смотрел на экран телесуфлера, читая бегущие строчки. – В ближайший час половина из тех, кто сейчас стоит на сцене, испытывая понятное волнение, покинет конкурс и отправится домой. Другая половина будет состязаться дальше. Кто же те счастливчики, которые продолжат борьбу? И кто те, несомненно достойные исполнители, кому на сей раз судьба не улыбнулась? Ответы на эти вопросы вы узнаете после короткой рекламы.

– Стоп! Снято! – крикнул режиссер.

– Переходим к процедуре выбывания, – объявил продюсер. – Снимать все. Подчищать будем потом. Больше крупных планов!

– Целиком согласен, – кивнул режиссер.

– У нас только один шанс снять искреннюю реакцию участников и зала. Потом, когда они все узнают, нам уже будет не добиться такой реакции.

Операторы искали выгодные ракурсы для съемки, звуковая команда еще раз проверила микрофоны, осветители поправили свет. Затем продюсер хлопнул в ладоши, снова призывая всех утихомириться.

Вспыхнул монитор телесуфлера. Ведущий, вернув себе приклеенную улыбку, стал читать текст:

– Итак, настало время ответов. Надеемся, вы, уважаемые зрители, по-прежнему с нами. Поскольку вы, Синтия, единственная женщина в жюри, мы начнем с группы ваших подопечных. Вначале прошу вас назвать имя того, кто продолжит состязаться.

«Отлично, – подумал Калеб. – Давай, тетушка Синтия, верши свой приговор. По крайней мере, я буду знать свою участь и смогу спокойно наслаждаться этим спектаклем».

Судья медленно оглядывала свою четверку. Можно было подумать, что выбор дается ей нелегко и она до сих пор не приняла окончательного решения. Нет, все это делалось исключительно на камеру.

– Синтия, я жду от вас первое имя, – поторопил ее ведущий.

– Конечно, – вздохнула судья, изображая душевные муки. – Я успела полюбить их всех. Мне трудно выбрать…

Калеб едва верил своим ушам. Она успела их всех полюбить? Да она и парой фраз с ними не перебросилась.

– Но я не вправе задерживать своих коллег. Поэтому называю первое имя. В следующий раунд, конечно же, проходит Джордин.

Джордин прижала руки к груди и открыла рот, показывая, будто она шокирована. Она умела играть на публику еще лучше Синтии. Ведущий поздравил Джордин, и она села на первый из десяти стульев, поставленных для финалистов.

– Теперь прошу вас назвать имя первого выбывшего участника вашей группы, – попросил ведущий, снова обращаясь к Синтии.