Старикъ засвисталъ своимъ собакамъ, которыя преспокойно улеглись въ лужѣ на дорогѣ, вѣроятно разсудивъ, что мокрѣе, чѣмъ теперь, онѣ не будутъ.

– Бѣлый еще можетъ постоять минутку, – сказалъ Гансъ.

– Мнѣ нечего больше разсказывать, – отвѣчалъ старикъ, начиная распутывать постромки. – Я засталъ Грету одну дома и передалъ ей подарокъ. Думалъ, она поблагодаритъ меня за трудъ и поднесетъ рюмочку. Какъ бы не такъ! Она вдругъ залилась слезами, бросила мои прекрасные коврики на полъ, будто старыя рогожки, и долго продолжала плакать. Ну, подумалъ я, скверное дѣло! Не желалъ бы я быть ихъ сватомъ! Однако прощай, Гансъ, счастливаго пути!

Собаки рванулись, одна даже было начала лаять, радуясь, что наконецъ можно продолжать путь, но за это старикъ наградилъ ее сильнымъ пинькомъ. Нѣсколько минутъ спустя, Гансъ опять очутился одинъ и задумчиво продолжалъ спускаться съ горы. Нѣсколько разъ онъ весело улыбался, представляя себѣ картину, какъ Грета швырнула въ уголъ коврики; въ дополненіе картины, онъ воображалъ себѣ положенiе Якова Кернера, сидящаго на одномъ изъ этихъ ковриковъ и летящаго вмѣстѣ съ нимъ въ уголъ. Но въ концѣ концовъ разговоръ съ Клаусомъ, вмѣсто того, чтобъ успокоить Ганса, еще болѣе встревожилъ его. Подарокъ Якова не выходилъ у него изъ ума, и онъ спрашивалъ себя: не полюбитъ ли Грета мало по малу соломенные коврики? Дѣвушка всегда останется дѣвушкой, а богатый женихъ… Ахъ, чортъ возьми! Бѣлый, будешь ли ты спускать, какъ слѣдуетъ?

Когда Гансъ пріѣхалъ, дождь прошелъ, и послѣ ужина дочери булочника могли опять трепать ленъ, сидя на чисто вымытыхъ ступенькахъ крыльца. Гансъ стоялъ, покуривая свою любезную трубочку, и смотрѣлъ на дѣвушекъ. Онъ уже отказался отъ надежды встрѣтить Грегу подъ тополями. Дѣвушки болтали, а Гейнцъ, опустивъ руки въ карманы, стоялъ, прислонясь къ косяку, и снова завелъ съ Гансомъ разговоръ на избитую тему: не лучше ли опять запрягать стараго буланаго, пока бѣлый не привыкнетъ къ ѣздѣ по горамъ.

Яковъ Кернеръ вышелъ въ это время изъ дому и сталъ переходить черезъ улицу. Замѣтя группу у дверей, онъ пріостановился на минуту; но потомъ, пожелавъ сухо

«добраго вечера», поворотилъ въ переулокъ. Онъ въ правой рукѣ держалъ что-то, чего въ сумеркахь нельзя было разсмотрѣть, тѣмъ болѣе, что, проходя мимо дома булоч¬ника, онъ переложилъ свою ношу изъ правой руки въ лѣвую.

Дѣвушки засмѣялись; Гансъ слышалъ, какъ Анна сказала: «Онъ идетъ къ своей милой», а Лизбета, вторая дочь Гейнца, проговорила: «А видѣла ты его громадный букетъ?» къ чему третья, Катерина, прибавила: «Значитъ дѣло идетъ на ладъ!»

И хохотъ начался снова. У Ганса было очень тяжело на душѣ; онъ не слышалъ того, что говорилъ булочникъ: ему хотѣлось побѣжать за Яковомъ, схватить его и бросить въ прудъ; но онъ не находилъ предлога уйти. Ему пришло въ голову: пока Грета кокетничаетъ съ возлюбленнымъ, почему бы и ему не позабавиться съ дочерью булочника? Онъ подошелъ къ Аннѣ и началъ пересмѣиваться съ ней.

Аннѣ только этого и хотѣлось, и скоро они подняли такой смѣхъ и гамъ, что ихъ было слышно далеко на улицѣ. Старикъ стоялъ тутъ же и улыбался своей флегматической улыбкой. Гансъ началъ разсказывать разные анекдоты изъ своей военной жизни и такъ усердно разукрашивалъ ихъ, что дѣвушки зажимали себѣ уши, или, по крайней мѣрѣ, дѣлали виду что не слушаютъ Ганса, а г. Гейнцъ хохоталъ, подперши себѣ бока. Веселье было въ самомъ разгарѣ, когда возвратился г. Кернеръ. Капризная Анна спросила его: не потерялъ ли онъ букета? она нашла какой-то букетъ. Это возбудило снова всеобщую веселость, и Гансъ принялъ въ ней самое живое участіе.

Дождь снова сталъ накрапывать, и Гансъ отправился домой, но прежде внесъ прялки дѣвушекъ въ комнату и при этомъ случаѣ успѣлъ поцѣловать Анну, которая въ темнотѣ и попыхахъ попалась ему прямо въ объятія.

– Превеселый вечеръ! – сказалъ себѣ Гансъ.

VII.

Но, на слѣдующее утро, расположеніе его духа было далеко невеселое. Ночью была сильная гроза, и можно было бояться, что вѣтеръ снесетъ всю крышу. Въ нѣсколькихъ мѣстахъ потолка оказалась течь, и дождь лилъ прямо на постель Ганса. Сонъ нисколько не облегчилъ его, и онъ чувствовалъ боль во всѣхъ членахъ, когда сходилъ ощупью по темной лѣстницѣ, еще задолго до разсвѣта. Безсонная ночь еще не была бы большимъ несчастіемъ: Гансу безсонныя ночи были не въ диковинку, и, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, онъ побѣдилъ свою усталость: но съ мыслями справиться было не такъ легко. Цѣлую ночь его преслѣдовала мысль – и теперь она не давала ему покоя – мысль, что шутка, которую онъ съигралъ вчера съ дочерью булочника, была безчестная шутка. Его обычное утѣшеніе, что онъ все это дѣлалъ ради Греты, не подѣйствовало на этотъ разъ. Все это не заслужило-бы одобренія Греты, а тутъ еще поцѣлуй за дверью! Гансъ покачалъ печально головой. Дружескаго поцѣлуя, конечно, никто не можетъ запретить, и ему вспомнились многіе поцѣлуи изъ его прошедшей жизни, между прочимъ и такiе, которыхъ нельзя было назвать вполнѣ безупречными. Однако – однако, все-таки лучше было бы, если бы я во время убрался домой! Право, меня точно искушаетъ лукавый; я всегда дѣлаю именно то, чего не слѣдовало бы дѣлать. Гансъ отодвинулъ засовъ у двери и пошелъ въ конюшню. Обыкновенно онъ заходилъ сначала въ кухню выпить чашку кофе, но какъ онъ ни былъ вкусенъ, сегодня у Ганса не было никакого апетита.

Въ домѣ было все тихо; его вѣрно никто не слыхалъ, и это ему было посердцу. Онъ запрягъ буланаго, какъ вчера условился съ булочникомъ, и хотѣлъ уже выводить лошадь изъ конюшни, какъ вдругъ увидѣлъ, что Гейнцъ выходитъ изъ дому и направляется къ конюшнѣ.

«Куда это такъ рано тащится старикъ?» – проворчалъ Гансъ.

– Добраго утра, Гансъ! – сказалъ булочникъ. – Ты уже на ногахъ? Съ этой поры? Это хорошо. Ну, ужъ погодка была сегодня ночью.

– Нечего сказать, хороша! – сказалъ Гансъ.

Булочникъ выразительно взлянулъ на Ганса. «Чего тебѣ надо отъ меня сегодня?» – подумалъ Гансъ.

– Мнѣ пора ѣхать, хозяинъ! – сказалъ онъ наконецъ, видя, что булочникъ не намѣренъ уступить дороги буланому, и все продолжаетъ смотрѣть то на Ганса, то на лошадь.

– Дѣло не къ спѣху, – сказалъ булочникъ, – выпей прежде чашку кофе; да – что я бишь хотѣлъ сказать! Я человѣкъ прямой; словъ тратить не люблю по напрасну. Въ нашей сторонѣ нѣтъ обычая, чтобы такіе бѣдняки, какъ ты, Гансъ, женились на дочеряхъ зажиточныхъ крестьянъ. Ну, да ты приглянулся дѣвочкѣ, и приходится по неволѣ смотрѣть сквозь пальцы. Многого я не могу дать за ней; впрочемъ и ты небогатъ. Вы должны будете сами заботиться о себѣ. Ты возьмешь на себя все хозяйство, пока Августъ не возвратится изъ полка. Тогда вы займетесь дѣломъ вмѣстѣ съ нимъ, а если не поладите, то мы придумаемъ что-нибудь другое для тебя. Ну, теперь, Гансъ! поди-ка въ кухню и объяснись съ дѣвочкой.

Гансъ, впродолженіе всей этой длинной рѣчи, переминался съ одной длинной ноги на другую и двадцать разъ открывалъ ротъ, чтобы благодарить г. Гейнца за его доброе расположеніе; но г. Гейнцъ пришелъ въ азартъ, точно кляча на ровной дорогѣ, а когда онъ замолчалъ, то Гансъ пожелалъ, чтобы хозяинъ проговорилъ еще полчаса.

– Ну, Гансъ, – сказалъ булочникъ, видя что тотъ стоитъ, какъ вкопаный. – Это тебя вѣрно поразило? – и онъ улыбнулся самодовольной, покровительственной улыбкой. Гансъ собрался наконецъ съ духомъ и сказалъ:

– Благодарю васъ отъ всего сердца, г. Гейнцъ, но этому не бывать. Ваша Анна прекраснейшая дѣвушка, и я отъ души желаю ей счастья. Она найдетъ лучшаго жениха, чѣмъ я. Мнѣ было-бы очень жаль, если бы она огорчилась тѣмъ, что я не могу жениться на ней, но это невозможно. – Гансъ началъ свою рѣчь запинаясь, но послѣднія слова произнесъ совершенно твердо.

Булочникъ сначала самодовольно улыбался, думая, что Гансъ по застенчивости не умѣлъ выразить ему своей благодарности; когда же онъ узналъ его настоящій образъ мыслей, его блѣдное брюзглое лицо все позеленѣло отъ злости.

– Какъ, – сказалъ онъ, когда къ нему возвратилась его способность говорить, – такой голякъ, какъ ты, отказывается отъ моей дочери, когда я самъ предлагаю ее? Бродяга! Нищій!

– Бродягу вы можете оставить при себѣ, хозяинъ! Что же касается до нищенства, то радуйтесь, что вы сами не нищій. Въ другой разъ подождите, пока кто-нибудь самъ не посватается за вашу дочь, и не злитесь на тѣхъ, кто не хочетъ жениться на ней! А теперь довольно толковать объ этомъ! мнѣ пора на работу.

Булочникъ бросалъ такіе злые взгляды на Ганса, будто хотѣлъ его тутъ же отколотить; но такъ какъ это легче было пожелать, чѣмъ привести въ исполненiе, то онъ выхватилъ изъ рукъ Ганса лошадь, которую тотъ запрягалъ, и сказалъ:

– Тебѣ бы ѣздить только на старой клячѣ, такой же лѣнивой, какъ ты самъ. Заложи Бѣлаго! я еще вчера тебѣ приказалъ.

– Съ вашего позволенія, хозяинъ, – сказалъ Гансъ, становившійся все спокойнѣе, по мѣрѣ того, какъ возрастало бѣшенство старика; – вы говорили не о Бѣломъ; напротивъ, сегодня именно необходимо заложить Буланаго. Дорога должна быть еще хуже вчерашняго.

– А я тебъ говорю, заложи Бѣлаго! – закричалъ булочникъ; противорѣчіе все болѣе и болѣе выводило его изъ себя.

– По мнѣ все равно, – сказалъ Гансъ, снявъ сбрую съ Буланаго, котораго булочникъ между темъ отвелъ въ конюшню, и надѣлъ ее на Бѣлаго, – но если случится бѣда, то пеняйте сами на себя.

Булочникъ не возражалъ болѣе и ограничился тѣмъ, что бросалъ яростные взгляды на бѣднаго Ганса, пока тотъ не заложилъ лошадь, и, держа подъ уздцы, не провелъ ее по двору.

– Сегодня въ послѣдній разъ ты идешь на мою работу, – сказалъ ему вслѣдъ булочникъ.

– Мне все равно, – сказалъ Гансъ; но онъ думалъ въ это время о другомъ, а именно о дѣвушкѣ, которая, когда онъ проѣзжалъ по двору, громко рыдая и прижимая передникъ къ глазамъ, притаилась въ темныхъ сѣняхъ за дверью, гдѣ, вѣроятно, стояла уже давно. Это была Анна. Она, вѣрно, все слышала: дворъ былъ не великъ, а говорили громко. «Если бы она все это предвидѣла, то не стала бы подслушивать», – подумалъ Гансъ и вздохнулъ. Анна ему нравилась, и ему было жаль, что онъ такъ обидѣлъ ее.