Ольга Михайлова - Гамлет шестого акта

…Розали Морган её брат Гилберт считал дурой. И не без основания. Она производила совсем неплохое первое впечатление, и будь можно внушить ей мысль, что, чем молчаливее девица, тем умнее она выглядит, всё было бы не так уж и плохо. Но не получалось. Девица совершенно не понимала, что слова являются в некотором роде проекцией размышлений и следствием мыслей. И потому мисс Стэнтон, за время пути в Хеммондсхолл не сказавшая ни единой глупости, показалась мистеру Гилберту Моргану особой хоть и некрасивой, но гораздо менее неприятной, нежели мистеру Кемпбеллу. Оглядевшись по приезде в имение, он отметил красоту мисс Софи Хеммонд, однако, серьёзных планов не заимел, заметив взгляд Стэнтона на кузину. That's where the shoe pinches[1]. Вот где собака-то зарыта! Связываться со Стэнтоном ему не хотелось: Гилберт знал характер Клемента достаточно, чтобы не провоцировать дружка без весомых на то оснований.

Но ему показалось, что время в имении можно провести и с удовольствием, если попытаться это удовольствие извлечь из мисс Нортон. О необычных склонностях её братца он знал, но тем больше было оснований приволокнуться за девицей — братец влезть не посмеет, особенно, если поймёт, что его секрет висит на волоске. После разоблачения подобных тайн немало лощёных джентльменов с треском вылетало из общества. А после таких скандалов — кто возьмёт в жены сестрицу содомита? Так что, девице лучше быть уступчивей…

Но эти мысли роились в его голове недолго. Случайная фраза о Коркоране испортила ему настроение. Он не знал, — Стэнтон не сказал ему, — что тот тоже будет гостем Хеммондсхолла. Все менялось. Гилберт слишком хорошо знал мистера Кристиана Коркорана, чтобы не понять, что события повернулись самым неблагоприятным образом.

Утром после службы Доран приехал в Хеммондсхолл. Молодые гости его друга еще спали, но хозяин дома приветствовал его возле своей спальни и пригласил в курительную. Милорд Хеммонд и мистер Доран весьма разнились — годами, положением в обществе и доходом, но их роднили общее понимание нравственных максим, интерес к редким книгам и одиночество. Граф Хеммонд сумел рассмотреть в Патрике Доране порядочность и ум, сближение их было медленным, из гордости Доран не принимал никаких благодеяний, но со временем привязался к старику: он понял, что его сиятельство, несмотря на колоссальное богатство и титул, столь же одинок и неприкаян, как и он сам. Постепенность сближения привела к глубокому взаимопониманию, которое теперь исключало возможность любого конфликта — слишком хорошо они знали натуры друг друга. При этом надо заметить, что милорд Лайонелл имел обыкновение прислушиваться к словам своего молодого друга, признавая за ним недюжинный ум и знание людей.

Все это было причиной того, что еще накануне его сиятельство обратился к Патрику Дорану со странной на первый взгляд просьбой — завязать по возможности близкие, дружеские отношения с его родней, приглядеться к ним.

— Ты же понимаешь, малыш, никто из них не будет откровенен со мной, я не смогу ни понять их устремления, ни проникнуть в их души. Ты умён и глубоко видишь суть вещей, я доверяю тебе. Всмотрись в них. Я же буду… добрым подслеповатым дядюшкой.

Доран улыбнулся и кивнул головой.

Теперь, оставшись вдвоём, они долго молчали. Доран понимал, что рано или поздно милорд обратится к нему с просьбой высказать свое мнение о его родне, но пока, увы, сам он сумел разглядеть только то, что племяннику и племянницам друга чести не делало. Не желая начинать разговор, вернее, стараясь отсрочить вопросы графа, Доран поинтересовался, чем располагают сегодня мисс и мистер Стэнтон и мисс Хеммонд? Граф ответил, что у Клемента около сорока тысяч, приданое мисс Стэнтон — около тридцати, так распорядился их отец, мисс Софи ничего не получила от родителей, он оплачивал её пребывание в пансионе и, конечно же, обеспечит приличным приданым. Сообщение же мистера Нортона о завещании графа Чедвика милорда Лайонелла ничуть не удивило. Несколько лет назад Кристиан известил его о полученном наследстве, лишь не уточнив, от кого оно получено.

— А ты сам уже распорядился с завещанием, Лайонелл? — когда они оставались наедине, Доран называл друга просто по имени, правда, согласился он на это после нескольких весьма настойчивых просьб его сиятельства. — Сколько ты хочешь оставить каждому?

— Я пока не знаю. Я и пригласил их, чтобы лучше понять. Сын и дочь Люси… Дочь Сирила… Сын Энн. Возможно, проще всего поделить все на четверых, но мне не хотелось, чтобы титул, деньги и дом достались тому, кто их недостоин… Тебе, я заметил, не понравился Клемент?

— Я пока далёк от оценок…

На самом деле он лукавил. Наведённые Лайонеллом справки говорили о скупости молодого человека и о том, что, хотя он не был игроком и не подвержен был обычным порокам молодежи — разгульной гульбе и мотовству, — он не пользовался уважением ни в обществе, ни в клубах. Было даже уронено мнение, что по своим замашкам молодой человек едва ли может быть назван джентльменом. Такие отзывы звучали приговором.

И такому человеку достанется Хеммондсхолл?

Его сиятельство вздохнул.

— Свифт говорил, когда состарится, обязуется не жениться на молодой, не относиться к молодежи с пристрастием, не быть сварливым или подозрительным, не критиковать современные нравы, не рассказывать одну и ту же историю помногу раз одним и тем же людям, не прислушиваться к глупым сплетням, не хвастаться былой красотой и успехом у женщин… А главное, не браться за выполнение всех этих обетов из страха, что выполнить их не удастся. В последнем, Патрик, он был прав сугубо.

— Даже так?

— Я уже старик, мой мальчик, если молодежь кажется мне пустой и ничтожной, если не могу не критиковать современные нравы…

Доран усмехнулся.

— Мне тридцать семь, ваше сиятельство, но могу сказать о себе то же самое…

В рассветных лучах летнего солнца, бледно-палевых и нежных, Хеммондсхолл был прекрасен. На цветках глициний блестели бриллианты росинок, воздух был прозрачен и прохладен, где-то в лесу за садом звенела в кустах ранняя пичуга. Мисс Софи поднялась раньше других и прошлась по спящему ещё дому и саду, присела на скамью возле садовой галереи.

Вчера, сразу по приезде, она снова заметила — не могла не заметить — взгляд кузена Клемента. Софи знала, что он влюблён в неё, но его страсть никогда не вызывала ни благодарности, ни отклика. Она боялась его. Боялась и внешнего бесстрастия, и прорывающейся порой пугающей страстности. Но внешность его не привлекала, и сам он никогда не нравился ей. Однако, вчера в гостиной дяди по блестящим глазам и пунцовому румянцу, окрасившему его бледные щеки, Софи поняла, что в один из ближайших дней Клемент непременно попытается с ней объясниться. Сама она никаких объяснений с кузеном не хотела, но и не видела возможности избежать их.

Сегодня она, отдохнув с дороги, чувствовала себя лучше. Начиналась новая жизнь. Многие её подруги по пансиону боялись этой новой жизни, она же о ней грезила. Пансион воспитал в Софи самодовольство и высокомерие. Она была красивей подруг, и всегда испытывала к ним презрение, слыша их глупые разговоры, в которых проступали лишь мечты о богатом и приятном супруге. Софи же, мечтательная и пылкая, в своих безудержных фантазиях видела себя предметом преклонения по меньшей мере принца… Слово «любовь» она произносила со странным придыханием. Рассказы экзальтированных пансионерок о своих влюблённых сёстрах, романтические истории, шёпотом рассказываемые перед сном, тайно проносимые мимо гувернанток переводные романы заставляли мечтать о любви, как о чуде и сказке, волшебно преображающей скучную жизнь. А жизнь, что и говорить, была скучна, томительна и неинтересна. Софи не умела развлечь себя, провести хотя бы час в одиночестве — было для неё мукой. Только разговоры с подругами иногда забавляли, да тешили интереснейшие сплетни высшего света.

Она мечтала о Лондоне, светских забавах, балах и успехе. В пансионе его хозяйка миссис Лоусон говорила ей, что её дядя — человек более чем состоятельный и, уж конечно, обеспечит её немалым приданым. И тогда юноши лучших семей будут оспаривать друг у друга каждый её взгляд, каждый знак её внимания. Софи чувствовала, как от этих волнующих слов у неё начинало восторженно биться сердце. Она грезила домом в Лондоне, который непременно станет самым посещаемым и престижным салоном столицы. Проездом она даже мысленно выбрала для себя прелестный особняк на Гровнор-стрит…

Софи вздохнула. Скорей бы.

Она пожалела, что пригласила с собой Эстер Нортон, Хэтти, в последний год бывшая её ближайшей подругой, всё больше разочаровывала. Софи и раньше замечала, что, кроме выгодного замужества, ту ничего не интересует, и перспектива вступить в брак без любви подругу ничуть не пугает. Не менее удивил и брат Хетти — и странностью манер, и чем-то неосознанным, но пугающим. Стивен почти не замечал её дорогой, лишь однажды уронив какой-то расхожий комплимент. Хорош принц… Сестра Бэрил тоже разочаровала. Она была жалкой дурнушкой, особой совершенно никчемной. Софи подумала, что сама она вызывает зависть сестры своей красотой, но разве не стоило сделать над собой некоторое усилие и преодолеть чувство, не делавшее ей чести? Жаль, конечно, что Бэрил так некрасива, — но думая об этом, Софи невольно улыбнулась.

Ни один из мужчин не вызвал у неё интереса, принцев здесь не было, мисс Розали Морган показалась недалекой и ограниченной девицей, и Софи вздохнула, подумав, что ближайшие недели в Хеммондсхолле мало чем порадуют её. Впрочем, может быть, кузен Коркоран будет более интересен? Её заинтриговало то, что она услышала о нём.

Но всё так странно! Все они, четверо кузенов и кузин, связаны родственной кровью, но, воистину, совсем чужие друг другу. Росли отдельно, никогда не были скреплены ни душевной близостью, ни жизненными событиями, и сегодня она о сестре знает даже меньше, чем о подруге. Впрочем, такая подруга, как Бэрил, ей и не нужна. В ней совершенно ничего женского — ни умения одеться, ни кокетства, ни обаяния. Даже жалко становится.