Ольга Михайлова - Гамлет шестого акта

— Я? — Доран был ошеломлён. Он наблюдал за Коркораном, но ему и в голову не приходило, что тот тоже исследует — но его самого. — Скорее, это можно сказать о вас, Коркоран.

— Вздор. Я целен и понятен. Я говорю то, что думаю. Я ни разу не солгал вам. Я живу так, как проповедую, и верю в то, что провозглашаю. Немногие сегодня скажут о себе также. Но вот как умудряетесь жить вы? Вы, простите мне этот вопрос, в Бога-то веруете? Я готов уже и в этом усомниться.

— Что? — поворот в разговоре был столь неожиданным и странным, что Доран растерялся, — я не верю… Почему, ради Бога? Вы что, считаете меня… подлецом?

— Подлецами я считаю морганов. Они не знают ничего высокого, живут в мире низости, готовы на любую низость — но ведь они морганы! Они не могут разглядеть высоты — и в любом высоком помысле прозревают только низость. Но вы-то почему заражены этим? Как вы можете проповедовать с амвона добродетель, и даже, судя по моим наблюдениям — быть добродетельным, и при этом… ни минуты не верить в добродетель? Я заметил — вы не верите ни в честь, ни в совесть. Вы, даже полюбив — не можете в это поверить!!! Кто вы, Доран?

Доран не отвечая, смотрел в землю. Вопросы Коркорана не обижали его, но изумляли. Последние же слова и вовсе шокировали. Он в изумлении поднял глаза.

— Я… полюбил?

— Конечно. Но сами в это не верите. Вот я и интересуюсь — во что вы вообще верите-то? К тому же, вы так странно милосердны и сострадательны… к мерзости, а ведь вы прекрасно понимаете, что это мерзость. Неосуждение зла, терпимость к низости, отсутствие порицания творящемуся, всепрощение подлецов, попустительство и потворство грехам мира. Неверящий в собственную любовь, но верящий, что нортоны и глупенькие мисс могут любить, сострадающий злу и снисходительный к содомлянам и потаскушкам… Кто вы, Доран?

Слова мистера Коркорана настолько изумили мистера Дорана, что он, в оцепенении замолчав, долго обдумывал их. Он… полюбил? Вздор. Мисс Бэрил… Ему было приятно её общество, ум, кротость, милосердие. Нет слов, мисс Стэнтон нравилась ему. Да, она была именно той женщиной, которая была нужна ему — если, конечно допустить, что ему кто-то нужен. Но в его-то годы — любовь? К тому же Бэрил богата, и что может привлечь её в нищем священнике, который, к тому же, на пятнадцать лет старше?

Он оспорил мнение собеседника.

— Вздор это всё, Коркоран.

— Вовсе нет. Я заметил, что вы постоянно не верите мне. Сначала я не понимал причин, но потом мне показалось, что дело в мерзейшем наговоре Кемпбелла. Но нет. Я понял, что вы по-прежнему сомневаетесь — тут отчасти… я связан словом. Ладно, я прощу вам недоверие ко мне. Но вы не верите не только мне. Вы всегда недоверчивы. Вечный скепсис. И это приводит к тому, что вы сомневаетесь в своих суждениях и утрачиваете доверие самого себя — самому себе. Никаких критериев различения добра и зла — и вот мерзейшие сношения инверти у вас называются любовью, мы начинаем жалеть самоубийц, сострадать подлецам… Кто прощает преступление, становится его соучастником. Я поэтому и спросил о Высшей Истине. В Бога-то вы хотя бы веруете?

— Верую, Коркоран. В Бога верую.

— Это обнадеживает. Теперь начните верить себе, опираясь на Божественные постулаты. А потом — постарайтесь поверить и мне. Ваш недоверчивый взгляд порядком досаждает.

Доран усмехнулся. Если Коркоран так декларирует свою искренность, что ж, будет искренним и он. При этом надо заметить, из всей обвинительной речи мистера Коркорана Доран вычленил только то, что было для него наиболее значимым.

— Да, у меня портилось настроение, когда я думал, что мисс Бэрил скоро уедет в Лондон. Но я с горечью думал и о вашем грядущем отъезде. Что, вас я тоже полюбил, чёрт возьми?

— Да. Конечно.

— Что??

— Вы полюбили меня, Доран. — Глаза Коркорана смотрели прямо и задумчиво, — вы полюбили мисс Бэрил. Вы любите графа Хеммонда. Что здесь дурного, помилуйте? Любить — это прощать, не искать своего, не помнить зла, но, по сути, любить человека — желать ему подлинного, спасающего душу блага. Кому, как ни вам, знать истинные определения подлинной Любви? Вы же не Нортон, помилуйте…

— А сами вы, по-вашему, верите себе и умеете любить? И при этом — не умеете прощать? Не потому ли вы сказали, что подобные вам опасны на людских путях? — Мистер Доран невесело усмехнулся. — Мисс Бэрил назвала вас человеком не от мира сего. «Мистер Коркоран, сказала она, слишком силён и может быть только палачом…»

— Мисс Бэрил — умница. — Мистер Коркоран тоже вздохнул. — Но я опасен для тех, кто пытается на мне играть… Я — не флейта. Опасен я и для тех, кто хочет сделать меня своей игрушкой. Опасен я и для того, кто хочет стать моей игрушкой… Мне игрушки не нужны. А прощать я умею. Всё — кроме мерзости и подлости. Их и нельзя прощать — от этого они как плесень в сырости расползаются и страшно усиливаются. А вот вы умудряетесь to give the devil his due[11]. Простить и иродов, и иуд… Вы нашли в Писании слово «всепрощение»?

— Нет…

— Ну, так и помните об этом. Но проблема ваша глубже. — Коркоран наклонился к Дорану, — мы можем дать только то, что у нас есть. Любить расслабляющей любовью, которая все допускает и позволяет человеку становиться все мельче и мельче, скатываться ниже и ниже — это не любовь, мистер Доран. Это — измена Христу. Христос любил Иоанна, любил Петра и Андрея, но на лицемерных фарисеев смотрел «с гневом». Грешник же невразумляющийся, по сказанному, «будет тебе как язычник и мытарь». А у вас — чем подлей и иудистей, тем милей почему-то. Пастырь-всепроститель! Не удивлюсь, если паства ваша хиреет, — вы же волков норовите держать вместе с овцами. Вырази ложную мысль ясно, и она сама себя опровергнет. Не надо смешивать снисходительность, преступную и губительную, с милосердием, которое никогда таковым не бывает. Христос не «снисходителен»… — Коркоран откинулся на скамье, — правда, иногда у вас бывают проблески истинности. Я это отметил. Вы пожалели для задниц господ Моргана и Кемпбелла свой кактус, но не пожалели сами задницы — и то хорошо. Но, боюсь, это не проявление праведных судов Божьих и подлинной любви к природе, а просто — эгоистическое нежелание жертвовать своей собственностью… Скаредность, так сказать. Что там такое, Господи?

Последняя фраза мистера Коркорана — элегичная и задумчивая, относилась к неожиданно появившейся у входа в дом странной процессии с тремя фонарями. Раздались и крики — кого-то звали. Мистер Доран и мистер Коркоран, сидевшие в круге фонарного света, были замечены с порога, и к ним поспешно побежал толстый человек с фонарем. Мистер Доран узнал его по силуэту и неторопливо поднялся навстречу.

— Ледлоу, это вы? Что там случилось?

Полный лакей ответил не сразу, некоторое время пытаясь отдышаться. Наконец, заговорил.

— Мистер Стэнтон, сэр… — При этих словах стремительно поднялся и Коркоран, — Он… там…

— Только не говорите, что он выбросился из окна! — голос Коркорана звенел злостью.

— Нет, сэр, как можно? Что вы, милорд? Он… не нашёл в доме мисс Хеммонд и сейчас требует, чтобы её искали в парке…

— Мисс Хеммонд? Но что ей делать в парке в такое время? Она наверняка в доме — он просто не нашёл её.

Ледлоу пожал плечами.

— Мы везде посмотрели, сэр. Разве что мисс Софи специально спряталась куда-то — а так осмотрели весь дом.

— Я её не видел. Здесь её не было, — Коркоран сел на скамью, — может быть, она пошла в оранжерею? Или в одной из беседок?

Ледлоу кивнул и, обещав посмотреть, двинулся к оранжерее.

Доран сел рядом с Коркораном, тупо глядя перед собой. Коркоран удивленно окинул его взглядом.

— Что с вами, Патрик?

Доран закусил губу и обратил к нему напряженное лицо.

— После вашего нравоучения мне трудно говорить, но я не могу поверить… — Он и вправду не мог в это поверить. Просто не мог. — Кажется, я заметил… Во время вашего разговора с Клементом в галерее стояла женщина. Я видел тень, она метнулась потом за кусты лигуструма.

Коркоран побледнел.

— Вы хотите сказать, Софи… слышала наш разговор со Стэнтоном? — Он опустил глаза в землю, — чёрт, я же видел, как она вышла из дома и пошла вокруг Хеммонсхолла. Я забыл о ней. Конечно, она вышла к галерее. Little pitchers have long ears[12]. Я как-то забыл об этом.

— Ночь, тишина… Вас было слышно за двадцать шагов…

Оба они некоторое время молчали. На лицо Коркорана легла печать мутной тоски и уныния.

— Ну, и где она может быть?

— Где угодно. Не исключен и Лысый Уступ…

— Типун вам на язык, Доран!

— Разве вы сами не об этом подумали? Ваши слова были жестоки…

— Что за вздор? От меня она услышала то же самое, что от неё самой услышал Стэнтон. Почему же вы её не обвиняете в жестокости? В конце концов, из услышанного она сделала тот же вывод, который ей пришлось бы сделать через две недели. Неделей раньше, неделей позже… У женщины поразительная интуиция: она может догадаться обо всем, кроме самого очевидного. Видит Бог, если ей казалось, что она любима, то у неё вовсе не было мозгов. Жестокие слова! Чёрт возьми, начинается дождь… — Он тяжело вздохнул и поднялся. — Но я вас понял. Пойдёмте.

— Куда?

— Надеть сапоги и взять фонари. Надо найти дурочку.

Ни за что на свете мистер Доран не хотел бы пережить вторую такую ночь.

Надо сказать, что мистер Клемент Стэнтон не понял причин исчезновения мисс Хеммонд. После того, как ему пришлось выслушать весьма резкий выговор дяди, он, раздосадованный и обозлённый — и отказом мисс Софи, и ужасными словами Коркорана, и нагоняем его сиятельства, — пришёл в гостиную. Он хотел просто обдумать ситуацию. Разговор с кузеном, хоть и оставил в нём гнетущее чувство неприязни и унижения, был отраден. Тот определённо сказал, что не любит мисс Софи и добиваться её не собирается. Клемент мог считать Коркорана каким угодно мерзавцем, но в словах его не усомнился ни на минуту. В его понимании, его брат был кем угодно, но не лжецом. По размышлении мистер Стэнтон подумал, что чёртов кузен прав — когда он уедет, Софи успокоится, и тогда сможет в полной мере оценить то, что он может ей предложить. Надо было просто выждать, ибо угрозы, — и та, к которой прибег мистер Коркоран в гостиной, и та, пугающая, напоминающая о смерти Нортона, что высказал Коркоран в галерее — вовсе не казались Клементу досужим вымыслом.