– Я тоже, – голос Александра Сергеевича стал тише, а пальцы, обнимающие за плечи, сжались чуть сильнее.

– Это потому, что пустыня готова принять всех, – вмешался в наш разговор гид. – Ваши головы забиты всякой будничной ерундой, и там, в городе, вы не можете избавиться от нее. А здесь все это уходит. Как волшебство. Свет города больше не отвлекает и можно понять, чего действительно хочешь.

Малкин громко вздохнул и согласился:

– Вы правы, Этан. Так оно и есть.

Я повернулась к шефу, посмотрела на него чуть удивленно и, улыбаясь, уточнила:

– Значит, вы и правда получаете удовольствие от поездки?

– Не сомневайся, Рыбкина, – чуть хрипловато проговорил он, глядя в мои глаза.

И у меня мурашки побежали по коже. Не от холода. От слов. От его слишком близкого присутствия. От своего нежелания очнуться и вернуться в реальность, где мы всего лишь работодатель и помощница.

– Погодите, скоро остановимся и сможете взглянуть в телескопы, – снова откликнулся гид и тут же наехал на особенно большую кочку, отчего я дернулась вперед, едва не уронив Малкина и уткнувшись носом в местечко у основания его шеи. – Ой, простите. Не ушиблись?

– Н-нет, – пробурчала я, вдыхая такой знакомый аромат. Отодвинувшись, виновато улыбнулась Александру Сергеевичу и вдруг жутко пожалела, что его рука больше не лежит на моем плече.

– Нет, – твердо повторил шеф, поднимая скатившийся с меня плед и водружая на прежнее место. И руку свою вернул. И придвинулся ближе. Вплотную. – Вот так, Рыбкина. А то с твоим везением нос разобьешь.

Я лишь вздохнула: бабочки в животе мешали сосредоточиться на ответной реплике.

Еще через некоторое время мы действительно остановились. Наш гид развел костер, вместе с Малкиным они установили палатку, расстелили несколько пледов на песке, и пришло время бинокля с телескопом. Их установили чуть поодаль, где темнота обступала со всех сторон, позволяя не отвлекаться от неба.

Я не заметила, как прошел следующий час. Этан настолько красиво рассказывал о созвездиях, что я и правда ощутила себя в ином мире, полном волшебства, душевной легкости и невероятной, щемящей красоты.

Как можно было раньше смотреть на небо и не видеть его? Да и смотрела ли я? Пустыня всего за несколько часов пребывания в ней что-то перевернула в моем внутреннем восприятии. Я вдруг поняла, в каком бешеном и неправильном ритме жила, не позволяя себе элементарной радости: поднять взгляд вверх и посмотреть на бесчисленные прекрасные живительные звезды.

У костра мы втроем пили горячий чай и ели национальные лепешки, купленные гидом заранее у местных бедуинов. Мы говорили. Много. Ни о чем и обо всем. О созвездиях, песке, высохших реках и традициях. О животных, морях и религии. И, несмотря на холод, в эту ночь я отогрелась душой.

Назад возвращались в тишине. Говорить больше не хотелось, слова забылись, остались только улыбки на лицах, умиротворение в глазах и приятная, хорошая такая пустота в голове.

Но буквально минут через двадцать я почувствовала очередной порыв ветра и осознала, что продрогла до самых костей. И это несмотря на то, что Малкин давно накинул поверх моего пледа свой. Чихнув несколько раз к ряду, услышала, как застучали зубы, и жалостливо шмыгнула носом.

Александр Сергеевич, увидев мое состояние, участливо покачал головой, поднял на колени свою сумку и вынул оттуда флягу.

– Отдых отдыхом, но завтра ты мне нужна здоровой, Ульяна, – безапелляционно заявил шеф, откручивая крышечку. – Будем спасаться народными средствами, Рыбкина! Возражения не принимаются.

– Какие уж там возражения, – отмахнулась я и снова чихнула. – Что-то мне плохо.

– Пей, – фляга перекочевала в мои руки.

Выдохнув, я прижалась губами к горлышку и махом сделала сразу пару глотков. Чтобы тут же закашляться. Слезы выступили на глазах, в носу щипало, глотку жгло!

– Что это? – прохрипела я.

– Виски, – довольно отозвался шеф. – Не переживай, качественный, Старовойтовский, а он дрянь не пьет. Никакого похмелья, гарантирую.

– Хоть бы конфетку дали, – шмыгая носом, пролепетала я.

– Возьмите, Ульяна, – гид, подслушивающий нас все это время, жестом фокусника извлек из бардачка огромный мандарин и передал мне. – Как знал.

С мандарином дело пошло лучше. Я даже отважилась на еще пару глотков. И потом еще. Шеф в какой-то момент присоединился, решив, что профилактика никому еще не мешала. Наш гид только хмыкнул и посоветовал рационально использовать единственный мандарин.

Дальше я пыталась скинуть с себя пледы или хотя бы вернуть Малкину один из них. Он отказался, но попросил вдруг прочитать тот самый стих. Трагический, про цветок и камень. Наизусть. Если помню, разумеется.

Я сказала, что помню. И даже исполнила:

– Хокку: Камнем бросили в цветок, Потому что нельзя быть красивым таким!

Малкин аплодировал, но все же сделал замечание:

– Не люблю истории с открытым финалом, – сказал он задумчиво. – Тут ведь непонятно: умер цветок или остался инвалидом? Или вовсе в него не попали?

– Умер, – убежденно заявила я, отпивая еще несколько глотков из фляги. – Но из его семян выросло много других цветков. Это был мак.

Где-то на этом этапе гид окончательно перестал вмешиваться в наши разговоры и вдавил педаль газа сильнее.

И все было бы чудесно, все было бы прекрасно… Если бы поутру я не обнаружила три вещи: первая – спала я в одежде, как пришла. Вернее, как привел меня в номер Малкин. Вторая – на шее красовался бледный такой синячок, от вида на который я мучительно покраснела, глядя в зеркало. И третья, самая жуткая вещь – личный дневник исчез из мусорного ведра. А мусор нет.

****

Глава 30

/Малкин А.С./

Я был не в себе. Не только в тот вечер и ночь, о нет. Кажется, со мной что-то произошло еще на этапе собеседования. Мне нужен был ответственный, очень спокойный и исполнительный человек. Молодой мужчина. Когда же в кабинет вошла Рыбкина, я сразу понял, что возьму ее. Она шутила и сама смеялась над собой. Смотрела на нас с интересом, без подобострастия и глупого лепета. Она была такой живой и настоящей, что мне, погрязшем в работе, как болоте, показалась живительной силой.

Тогда я еще не понимал, не отдавал себе отчета, что делаю. Осознание пришло позже, накрыло морской волной в Тель-Авиве и окрепло под звездами в пустыне Негев. Рыбкина никогда не была интересна мне в качестве помощника. Ею практически невозможно было управлять: повысишь голос – тут же чувство вины рвет и мечет внутри, зато стоит сделать малейшую уступку – она расцветает. Получал ли я когда-нибудь раньше удовольствие от того, что радуется другой человек? Нет. Однозначно. Пока не встретил ее.

Это было странно. Даже немного болезненно. И чем больше мы находились бок о бок, тем сильнее я нуждался в ее присутствии.

И вот вчера, а вернее сказать уже сегодня, у меня снесло крышу. Она сама потянулась ко мне, подставила губы для поцелуя, обвила руками шею, шепнула:

– Спасибо за звезды…

Я не святой и не железный. Страсть сорвала крышу и вырвала ее с корнем. Я хотел Ульяну так, как никого и никогда, и не собирался отступать.

Но ей стало плохо. Гребаный виски… Она отстранилась, сказала, что кружится голова, попросила дать ей минуту… и уснула!!!

Пошел в ванную умыться. Срочно нужна была холодная вода. Хотя бы просто поплескать ею в лицо, чтобы прийти в себя. Замерев у раковины, я смотрел на собственное отражение и не мог понять, как дошел до подобной ситуации.

Теперь не получится просто сказать Ульяне, что все произошло случайно. Как работать дальше – тоже представлял с трудом.

И ведь между нами даже секса не было, сплошная прелюдия, а вопросов столько, что голова пухнет.

Вздохнув, смахнул рукой капли воды, все еще стекающие с лица после умывания, и потянулся за полотенцем. Взгляд невольно скользнул ниже, упершись в корзину с мусором. Сначала даже не понял, что мне показалось неправильным, а после присел на корточки и вынул из ведерка тетрадь со стихами Рыбкиной. Наверное, упала по неосторожности. Помощница мне досталась не самая внимательная. Вспомнив трагический стих о цветке, засмеялся и открыл находку на первой странице.

Ужасно захотелось посмотреть, что там есть еще…

Я покинул ванную спустя минут тридцать. А может, даже больше, потому что все это время читал.

Сначала, осознав, что нашел, хотел закрыть и оставить в мусорке. Но не смог.

Содержание дневника захватило меня полностью. Я словно получил шанс влезть в голову к той, что не отличалась прозрачностью мыслей.

Но было еще кое-что. Там, на каждой странице-исповеди, был я. Такой, каким никогда себя не представлял. Угрюмый сатрап привлекательной наружности. Ульяна описывала мой портрет со свойственной ей иронией и непосредственностью. И я, как человек со стороны, ясно видел перемены в ее настроении и восприятии.

Дочитав последнюю строчку, понял одну вещь: просто интрижки с Улей не получится. Она уже сейчас, еще до общего горизонтального положения, слишком сильно вошла мне под кожу. И дальше нужно было понять, насколько серьезны мои намерения…

Сон так и не пришел этой ночью, а сам я, едва наступил рассвет, предпочел позорно сбежать, оставив Рыбкиной записку на ресепшене, чтобы отдыхала после вчерашнего.

И пусть ничего “такого” между нами не было, но я не знал, как смотреть ей в глаза. Что говорить? Что делать? Уволить? Позвать на другое свидание? Как вообще нужно поступать в подобной ситуации?