— Доченька, как я буду тебя ждать, даже передать мне трудно, но расскажи уже о вашей встрече с Сёмочкой, я уже взяла себя в руки и всё перенесу.

— Мамочка, вчера вечером мы покинули территорию Афганистана и прибыли в Пакистан, где расположились на ночлег в небольшом городке недалеко от их общей границы. Я уже спала в комнате на втором этаже, которую мне выделили для отдыха, когда вдруг внезапно проснулась, почувствовав чьё-то присутствие. Открыла глаза и в темноте увидела чью-то тень, я со страхом уставилась на сидящего рядом с моей кроватью человека. Но, не успела закричать, жёсткий палец лёг мне плотно на губы: — Тише сестрёнка, не всполоши дом, ведь нам надо с тобой о многом поговорить без помех.

— Сёмочка, а я тебя тогда среди охранников сразу же узнала.

— Я тебя тоже, но нельзя было показать виду, это было опасно для нас обоих.

— Сёмочка, но, как ты сюда попал, вокруг ведь охрана?

— Ну, ваша охрана для меня пустяк, сложней было пойти к Масуду и рассказать ему о том, что среди людей миссии Красного Креста, я узнал свою сестру и, что мне необходимо в ближайшие дни с ней встретиться.

— И, он дал тебе на это разрешение?

— Сестричка, он настоящий мужчина и достойный человек, ему было достаточно моего честного слова и клятвы перед Аллахом, что я вернусь обратно после нашей встречи в его расположение, хотя он дал мне в помощники двух своих опытных бойцов, которые, в случае чего, могут меня, наверное, ликвидировать…

К этому моменту разговора я уже сидела на своей кровати и во все глаза смотрела на неясный в темноте силуэт брата.

— Сёмочка, я хочу увидеть твоё лицо, твои глаза, обнять тебя и поцеловать, чтобы потом обо всём рассказать нашей маме.

Он присел ко мне поближе на мою кровать, включил фонарик и положил между нами, а сам прижался к моей груди своей обритой наголо головой.

Я целовала в глубоких и мелких шрамах голову и каждую клеточку лица, а главное, его мокрые глаза — мама, он плакал…

Фрося слушала рассказ дочери о своём любимом сыночке и не успевала вытирать слёзы. Плакала и Аня, дойдя в рассказе до того места, когда в её объятиях оказался гордый, мужественный, сильный и ловкий телохранитель великого Масуда, но для неё он по-прежнему оставался, младшим любимым братиком, который даже в детстве стеснялся слёз, а сейчас она их чувствовала под своими губами.

— Мамочка, при нашей скорой личной встрече, я тебе всё расскажу до мельчайших подробностей, а так вкратце — он со своими бойцами следовал за колонной нашей миссии до этого городка, выбрал подходящий момент и проник в мою комнату. Как он утверждает, что подобная операция для него не составила трудностей. Мамочка, он по-прежнему худой, но его тело твёрдое, как скала, а движения грациозные, как у кошки, когда он передвигался по моей комнате, не скрипнула ни одна половица. Прежде, чем продолжить свой рассказ, он плотно закрыл окно и завесил его шторкой, выглянул за дверь и проверил на себе оружие — автомат, гранаты и вытащил, и засунул обратно в чехол нож. — А теперь сестричка продолжим наш разговор — возьми вначале вот это письмо к моей мамулечке, а вдруг мне придётся срочно тебя покинуть, а я хочу, чтобы оно обязательно дошло до неё. В случае, если всё же оно пропадёт, скажу тебе на словах — я вас никого не предавал, как и Родину, это она отвернулась от меня и уже давно, намного раньше того, как я попал в Афганистан. Анька, запомни, я давно погиб для Тани. Пусть мамулечка сообщит ей об этом, чтобы та не тешила понапрасну надежду, в любом случае, я уже не смогу к ней вернуться, потому что у меня подрастают двое маленьких деток, которых я очень люблю… — Сёмочка, но ведь у тебя в Москве растёт без отца сынишка, который похож на тебя, как две капли воды, у меня даже есть с собой его фотографии… — Мамочка, он держал в руках фотографии, подносил к ним фонарик и плакал, уже нисколько не стесняясь слёз. Мамочка, почему мы так много плачем, почему у нас всех твоих детей, такая горькая судьба, терять своих самых любимых и дорогих людей?… Он вытер слёзы и глянул вопросительно на меня — Да, Сёмочка, ты можешь забрать эти фотографии… — Сестричка, я тебя очень прошу, не оставляйте одну Таню и её деток, пусть она не сделает ту ошибку, которую совершила наша мама, не вывезя меня, в своё время, из страны, которая так не ласково со мной обошлась. Всё ещё может в этой жизни произойти, я тебе обещаю, что когда-нибудь обязательно встречусь со своим сыном и попытаюсь ему объяснить необъяснимое.

— Анюточка, а какая у него жена, какие детки, где он обитает и, как собирается дальше жить?

— Мамочка, ни на один из твоих вопросов, я не могу тебе ответить. С улицы раздался крик какой-то ночной птицы, Сёма прислушался, и, когда крик повторился, он пылко обнял меня и опять прижал палец к моим губам, а потом, тихо выглянул за дверь, быстро юркнул за неё и бесшумно исчез.

— И, всё?

— Да, мамочка, больше к этому рассказу мне добавить нечего, вряд ли я ещё раз повторю своё участие в миссии Красного Креста, ведь меня ждут муж, дети и очень интересная работа, поэтому теперь будем только ждать каких-либо вестей от него только из других источников.

— Спасибо тебе доченька, ты и так сделала для меня почти невозможное.

— Мамочка, я это сделала не только для тебя, но и для себя и, возможно, для маленького Сёмочки.

— Анюточка я прочитаю письмо от своего сыночка уже в Америке?

— Нет, я знаю, как тебе не терпится его получить, поэтому уже сегодня утром выслала конверт с диппочтой на американское посольство в Москве. В ближайшие дни ты его получишь. На всякий случай я сделала копию для себя, но не читала, это ваша личная переписка, но в случае пропажи, смогу вручить тебе эту копию.

— Анюточка, мы с Марком уже давно посчитали нужным сообщить Тане о гибели её мужа, но я всё не решалась. А ведь её муж, действительно, погиб, а сын мой живой. Я это поняла только сейчас и поэтому смогу набраться мужества и окончательно похороню Танюшкины напрасные надежды.

— Мамочка, когда и как это сообщить Тане, ты решишь сама, но передай ей, пожалуйста, что она для меня остаётся родной сестричкой, хотя её ни разу не видела. Постараюсь сделать всё от меня зависящее, чтобы помочь тебе выполнить волю Сёмочки, и уговорить Таню переехать к тебе в Штаты или ко мне в Израиль, ведь она считается вдовой еврея, и сын её имеет право на репатриацию… Всё, мамочка, работники почты и так смотрят на меня, как на сумасшедшую, для них такой длинный телефонный международный разговор, наверное, стоит месячной зарплаты.

— Ой, Анюточка, я совсем об этом не подумала.

— И правильно сделала, я не бедный человек и вполне могу себе позволить подобный разговор и многое другое в жизни. До свидания, моя хорошая, обещай, что в Америке, ты на один вечер оторвёшься от своего Марка и подержишь меня на коленях, мне без этого все годы нашей разлуки было очень плохо.

— Анюточка, доченька моя, это самое малое, что я могу для тебя сделать, потому что сил и желания для этого у меня ещё предостаточно. За годы нашей разлуки, я миллионы раз целовала трубку телефона, из которого слышала твой дорогой для меня голос, мне даже не верится, что скоро обцелую всю тебя, моя миленькая доченька, уже наяву…

Давно стоял, прислонившись спиной к входной двери, вернувшийся в эти минуты домой, Алесь, который слушал, затаив дыхание, бабушкин телефонный разговор с дочерью, глядя с жалостью на её бесконечные, текущие по лицу слёзы.

Глава 70

За всю ночь ДО САМОГО УТРА после разговора с дочерью Фрося не сомкнула глаз. Она достала все наличествующие у неё фотографии Семёна, разложила их на постели и с грустью смотрела на лицо любимого младшего сына. Она обратила внимание на то, как редко он с них улыбался, хотя по жизни был отчаянным весельчаком. Накануне вечером за чаем, она вкратце заполнила Алесю не достающие детали её разговора с Аней, потому что многое ему самому удалось подслушать, долго находясь у входных дверей.

— Бабуль, ну, и когда?

— Я поняла твой вопрос, завтра Алесик, уже завтра я сниму со своей души один груз, повесив ещё более тяжелейший…

— Правильно, конечно, правильно, сколько можно жить ей напрасной надеждой, а тебе с чувством вины, за то, что она не может теперь распоряжаться судьбой по своему выбору.

— Ну, внук, ты мудр, не по годам мудр, но легче об этом говорить, чем сделать.

— Баба Фрося, знаешь, что я тебе скажу?

— Пока не знаю, но не возражаю услышать.

— А я не хочу уезжать из своей страны, ну, если только погостить где-нибудь и у кого-нибудь, на экскурсию и в круиз какой-нибудь сгонять, но жить я хочу среди близких людей, родного языка и даже посереди этого бардака, о котором сейчас все любят говорить.

— Алесик, я ведь тоже раньше не хотела, хотя этим твоему отцу и Сёмке здорово навредила. Ещё вначале пятидесятых годов, я имела право, как полячка, имеющая родственников в Польше, выехать отсюда, но, как я могла это сделать, когда твой дед находился в лагере в Сибири? А потом вместе с Анюткой или следом за ней могла поехать с Сёмкой в Израиль, но даже помыслить об этом не хотела, а ведь ещё десять лет назад, когда меня Марк звал к себе, тоже могла изменить судьбу своих детей, но опять даже мысли не допустила…

Алесь вопросительно смотрел на бабушку, но та молчала.

— Бабуль, а сейчас?

— А сейчас поеду, и даже не уверена, что захочу вернуться.

Утром Фрося приехала в салон почти к самому его открытию. Таня уже была вся в работе, вовсю раздавала распоряжения своим молоденьким швеям, перебирала выкройки, перемеряя рулоны с материалами и делая какие-то записи. Фрося не стала её отвлекать, а привычно начала прибирать в главном зале, вытирая пыль и раскладывая на журнальных столах аккуратно каталоги и журналы. Вскоре появился первый в этот день заказчик и Таня чуть ли не час уделила ему внимания, показывая каталоги, что-то от себя советуя и делая замеры. Отпустив посетительницу, взглянула на Фросю и побледнела: