— Алесик, я не могу её убить, и не хочу, буду молчать до последнего, я так уже решила, и ты не должен меня подвести. Ни одна больше душа не должна знать об этом, только я, Марк и ты.

— Ну, раз ты мне так доверяешь, то, конечно, не подведу. Бабуль расскажи про моего дядю Семёна, мне кое-что отец о нём рассказывал и казалось, что он настоящий герой по жизни, а тут вдруг предатель.

— Алесенька, давай, не будем пока вешать на него ярлыки. Ты, можешь меня осудить, но мне легко стало на душе оттого, что мой сыночек жив и неважно где он сейчас и с кем, потому что я мысленно могу с ним разговаривать, а может быть и он вспоминает свою маму, которую, я знаю точно, когда-то очень любил. Алесик, ты, скорей всего, не сможешь понять мою материнскую душу, но признаюсь тебе честно, Сёмочка был самым любимым ребёнком и не только потому, что являлся младшим.

— Бабуль, почему не смогу понять, я ведь был единственным и в детстве ощущал эту любовь в полной мере, но, когда стал строптивым, тут же попал в немилость и куда только девалась эта любовь?

— Алесик, может быть, каждый понимает и ощущает родительскую любовь по-своему? Мы, родители, большие эгоисты и часто, не ждём, а требуем от детей уважения, послушания и внимания, забывая, что они выросли и всё это, отдают кому-то другому, а бывает и другим.

— Бабуль, а ты тоже ждала от своих детей плату, за то, что ты их родила?

— Конечно, ждала, но особенно не надеялась, хотя нет, Анютка всегда была для меня самая уважительная, внимательная и благодарная. Она была мне ближе всех.

— Ты, говоришь была?

— Конечно же, и сейчас для меня Анютка, самый близкий и дорогой ребёнок, ставший мне ещё подростком настоящим другом, хотя я свою доченьку уже не вижу двадцатый год. А Сёмочка, для меня малыш, который стал мне отрадой в мои уже зрелые годы. Все мои дети уже взрослые, всех четверых я бывает не вижу годами, а часто, когда встречаюсь со старшими сыновьями, то не нахожу с ними общего языка. Вот и Сёмочка мой уже шесть лет, как живёт вдали от матери, но я почему-то уверенна, что он думает обо мне, что он выжил ради меня и желает в будущем нашей встречи.

— Бабуль, так ты мне расскажи о нём, начиная с самого детства, чтобы я его лучше понял.

— Конечно, расскажу, потому что часто сама вспоминаю все его этапы взросления, его отвагу, целеустремлённость, преданность, сумасбродство и, что я буду тебе навязывать своё мнение, лучше послушай…

Алесь затаив дыхание, слушал о родном дяде, который нынче стал телохранителем у самого известного полевого командира и политика Афганистана. Фрося попыталась в этом рассказе не утаить от внука ни одной детали, начиная с того момента, как Сёмка отстаивал свою честь в десятилетнем возрасте, когда его обозвали жидом, отправляя в Израиль, о котором он даже не слышал и не знал, что он еврей по папе. Алесь улыбался, слушая про боксёрские поединки, про славные победы дяди и восхищался тем, что он был кандидатом в сборную СССР, и мог даже попасть в олимпийскую команду. Фрося с гордостью рассказывала, как он, рискуя чуть ли не жизнью, прятал огромные мамины деньги и драгоценности, только бы она быстрей вышла на свободу, сам же презирал любое нарушение законов государства. Всюду пробивался по жизни за счёт своего ума, силы и невероятной целеустремлённости, пренебрегая всякими околичными путями.

— Алесик, ведь он уже был кандидатом наук и по его работам большие профессора делали себе карьеру и известность, но и тут Семён не поступился своей гордостью — никому и никогда он не продавал душу, поэтому мне немного страшно, ведь если он служит этому Масуду, то вероятней всего, что служит на совесть. Ты, думаешь, он был паинькой-сыночком, отнюдь, он почти всегда поступал наперекор мне, даже своей женитьбой и уходом в армию…

— Бабуль, ты вот, готова всё понять и всё простить своему сыну, а мне мои родители не могут простить моего особенного таланта и любви к музыке, и, если бы не ты, то мне трудно представить, как бы сложилась моя судьба. Вряд ли я бы смог поступать, как дядя Семён, я бы скорей повесился от тоски и не понимания меня близкими.

— Алесик, мы с тобой договорились, ты не выдашь Тане нашу тайну?

— Никогда, я даже думаю, что ты должна подобрать подходящий момент и под каким-нибудь соусом преподнести ей весть о его смерти, так будет лучше для всех, пусть она любит светлую память о нём.

Фрося притянула голову парня к своей груди и покрыла его волосы поцелуями.

— Спасибо тебе, мой мальчик, я так и думала поступить, и Марк мне это советовал, но никак не могу на это решиться, а теперь решусь, и будь, что будет, но Танюшка должна дальше жить, может быть на её пути ещё встретится порядочный мужчина и она сможет с ним построить новую семью и своё личное счастье, она ведь очень хорошая, я её тоже очень и очень люблю.

Первого декабря состоялось открытие салона. Всё прошло на высочайшем уровне, благодаря выступлению набирающего обороты в популярность ансамблю «Вираж», на открытии присутствовали даже телевизионщики и фрагмент помпезного открытия «Салона Татьяна» попал на канал Московских новостей. Давно Фрося не видела такой счастливой свою невестку, та просто сияла от радости, получая огромными порциями внимание журналистов и высокопоставленных гостей. Ещё бы, к ним заглянули даже набирающие силу молодые политики Анатолий Чубайс и Гавриил Попов.

Как и обещал господин Марков для ребят из ансамбля «Вираж», были заказаны сверхмодные костюмы для выступлений и чуть ли не с первого дня работы на них буквально посыпались заказы. Таня была вся в работе, такой невестку Фрося видела только тогда, когда та шила подпольные джинсы и, когда из Новосибирска к ней наезжал Семён, и то, там была совсем другая радость. Фрося и Влад каждый день заезжали в салон и любовались происходящим, последний радостно потирал руки.

— Ну, Ефросинья Станиславовна, я не зря на тебя поставил, так пойдёт дело мы за два-три месяца отобьём наши затраты и будем только бабки в банке подсчитывать.

— Владислав Антонович, а ты нервничал, я же тебе сказала, что дело стоящее.

— Стоящее, стоящее, а вот уедешь и вдруг с концами, а вы с твоим другом, о-го-го, как ещё понадобитесь здесь, у меня ведь мозги, отбитые зэками и ментами, но, как ещё хочется хорошо пожить, свет повидать, тело и душу понежить.

И он радостно блеснул золотом во рту.

Глава 69

Через несколько дней после пышного открытия салона, Фрося получила разрешение на гостевой выезд в Соединённые Штаты Америки и тут же купила билет на двадцать первое января. Они теперь разговаривали с Марком по телефону почти каждый день. Он уже буквально изнемогал в ожидании своего Фросика, но только корил её за то, что она никак не сообщит Тане о мнимой гибели Семёна.

— Зря Фросик, зря ты с этим тянешь, пусть бы она в твоём присутствии переболела свою главную трагедию жизни, одной ей это будет намного сложней пережить.

— Маричек, она сейчас такая счастливая, вся отдалась своей любимой работе. Я смотрю на неё и диву даюсь, куда девалась печаль в глазах и тихая покорность судьбе. У неё совершенно не осталось времени на переживания и жалость к себе. Плохо только, что и на детей у неё не остаётся свободного времени, хорошо ещё, что девчонки её такие самостоятельные и помогают ей по дому во всём. Малого Сёмку Таня сдала в садик с круглосуточным проживанием. Душа болит, но брать на себя заботу о малыше у меня уже нет сил и времени, да, и какой с меня воспитатель, можно подумать, я со своими сидела рядом день и ночь.

— Ну, как видим, ничего страшного не произошло, все выросли здоровенькими, ни один на обочине жизни не застрял. Фросик, может быть, так и надо, я своим девчонкам с самого дня рождения всё соломку постилал, хорошо ещё, что вывез в Штаты, а иначе не знаю, чтобы с ними было бы в Союзе, наверное, до сих пор бы, сопельки им подтирал.

Трудно сказать, когда бы Фрося собралась с мужеством и выложила бы Тане страшное известие о гибели её мужа, держа в голове ещё более горькую для неё правду, но грянул гром — позвонила опять из Исламабада Аня. С первых слов по голосу дочери Фрося поняла, что та звонит с хорошими новостями.

— Здравствуй, моя миленькая!

— Нет, не напрасно я кинула всё и помчалась в этот проклятый богом край, разыскивать брата. Правда, уже через две недели встречусь, наконец, со своими детками и близкими. Мой Эфраимчик скоро забудет, как мама выглядит. Я сейчас с ним разговаривала по телефону, а он поздравлял меня с праздником. Я его спрашиваю — а, какой праздник? Вот умора… Он так серьёзно мне — мама, ты, что совсем ку-ку, у нас ведь Ханука.

— Анютка, ты такая счастливая после разговора со своим сыночком или ещё что-нибудь есть?

— Есть мамочка, конечно же, есть — я нынешней ночью встречалась с нашим Сёмочкой.

Из груди Фроси вырвался не крик, а стон смертельно раненного зверя.

— Доченька, неужели он взаправду жив?

— Мамочка, а, что ты сомневалась? Я ведь ещё в прошлом нашем разговоре тебе об этом сказала.

— Анюточка…

Фрося протискивала слова сквозь душившие её рыдания:

— Я не сомневалась, но боялась верить, боялась ошибки. Мой сыночек жив, а на остальное мне теперь плевать, пусть о нём говорят и судят, что и как хотят, а мне от мысли, что он дышит, ходит со мной по одной и той же земле, а если ещё и думает обо мне, будет намного легче жить и мечтать о нашей будущей встрече, так же, как я мечтаю о встрече с тобой.

— Мамочка, уже через две недели я буду дома, год нашей миссии закончен. Мы столько хорошего сделали для голодных, раздетых и больных людей, что моя совесть совершенно чиста перед собой и людьми. Вот, проводим последний для меня конвой с гуманитарным грузом и на самолёт — сначала в Швейцарию, а оттуда в мой любимый Израиль. Мамочка, мы с Беней и Эфраимчиком обязательно прилетим к вам в Штаты на твой юбилей, для этого у меня на этот раз нет никаких препятствий.