— Баба Фрося, ты пошла замуж за нелюбимого, ради своей выгоды?

— Да, выходит так, хотя я не могу сказать, что Степан мне в то время был противен, а от Алеся к тому моменту и дух пропал. Я не хочу искать себе оправдания, но я, действительно, в той ситуации дала слабину. Летом сорокового года состоялась наша свадьба со Степаном, а в мае сорок первого я родила Стаса. Но, было бы неправильно, не упомянуть кое-что предшествующее этому. Жизнь со Степаном у нас не заладилась с самого начала, беременность моя протекала ужасно, а к моменту родов я находилась на грани жизни и смерти. Спасли меня и помогли успешно разродиться местный врач Меир и его жена Рива, сама находившаяся в этот момент на восьмом месяце беременности. После родов и, после того, как я немного окрепла, приняла твёрдое решение уходить от Степана с ребёнком в свою деревню, но тут началась война. Степан ушёл воевать чуть ли не в первый день войны и перед уходом, просил меня не делать скоропостижных действий. Он убеждал меня, что вернётся, и мы попробуем наладить нашу совместную жизнь, но я была непреклонна. Фашистские войска вошли в наш город почти в первые дни войны. Я готовилась убрать огород и к осени перебраться в деревню, чтобы не начинать свою жизнь с младенцем с полного ноля. Где-то в августе по нашей улице мимо моего дома гнали евреев города Поставы и ближайших местечек в Минское гетто, среди них были и мои спасители доктор Меир и его жена Рива с двухмесячной дочерью на руках. Так сложилось, что колонну несчастных людей остановили не вдалеке от моего дома, возле которого находился колодец, чтобы самим конвоирам напиться и напоить бедолаг, а Рива воспользовалась остановкой, присела рядом с моим забором покормить грудью девочку. Увидев эту страшную картину, я подобралась к забору и предложила докторше перекинуть ко мне ребёнка и тем, спасти девочку почти от неминуемой смерти и та, пошла на это…

— Бабулечка, так ты ведь героиня, а та девочка, наверное, Аня, которая сейчас живёт в Израиле?

— Никакая я не героиня, в тот момент, когда бежала к своему крыльцу с ребёнком на руках, думала, что потеряю сознание от страха, а Анечка, действительно, сейчас живёт в Израиле со своей мамой Ривой, которую мы нашли только через двадцать два года, после того, как она передала в мои руки девочку…

— Баба Фрося, а Алесь?

— Вот сейчас мы подходим к тому моменту, когда в моей жизни появился опять Алесь. Чтобы сохранить жизнь еврейской девочке, а теперь уже и себе, потому что за укрывание её, меня бы фашистские власти расстреляли, я решила в ту же ночь уйти в деревню и там скрыться от досужих глаз людей и, где о моих последних годах жизни никто ничего не знал. Но, надо было такому случиться, что именно в этот вечер ко мне пожаловал Алесь, который вернулся в Поставы и стал работать переводчиком в местной комендатуре…

— Бабуля, так он был предателем?

— Не спеши делать выводы, не всё так однозначно. Он появился тогда, когда я была погружена в сборы, чтобы отправиться в деревню и любовь у нас вспыхнула с новой силой. Я доверилась ему, и он помог перебраться мне с детьми в мой домик-развалюху в глухой деревне и, где мы выдали его моим односельчанам за моего мужа и отца двойняшек…

— И, что, никто ничего не подозревал?

— Ах, Алесик, ты представить не можешь, насколько Стасик и Анютка были разными, он крупный мальчишка, белявенький, а Анютка была худосочненькая и чернявая, но повторяю, это была маленькая глухая деревня, куда фашисты и партизаны вначале оккупации не наведывались. Алесь вскоре связался с подпольем и стал выполнять всякие задания и поручения появившихся в наших местах партизан…

— Ну, это уже лучше, а то как-то стыдно становилось за своего близкого родственника…

— Алесик, тебе нечего стесняться своей родни, не в те страшные годы, ни теперь. В канун сорок третьего года, в декабре у меня родился ещё один мальчик, это и был твой отец, мой Андрейка…

— Бабушка, неужели вам в то страшное время было до любви?

Фрося от души рассмеялась.

— Алеська, Алеська, какой ты наивный. Ты думаешь, что люди все эти годы, пока изгнали фашистов, сидели в погребе и ждали освободителей? Нет, мой милый, люди продолжали заниматься хозяйством — пахали, сажали и убирали урожай, выращивали скотину и, конечно, продолжали любить, только этой радости было далеко не у всех.

— У вас с Алесем было?

Фрося проигнорировала явный сарказм, прозвучавший в вопросе внука.

— Да, было, но только в очень малых дозах, ведь он очень редко наведывался к нам в деревню, держала его служба, а главное, страх перед фашистами и партизанами, которые стращали и обирали народ больше немцев…

— Бабушка, тебя послушаешь и надо переписывать всю историю, что я учил в школе.

— Алесик, я не хочу вбивать в твою голову, всю жуть происходящего в те годы, но надо не книги читать, а очевидцев слушать, пока они ещё живы.

— Вот, я и слушаю, но вопросы-то наводящие можно задавать, ведь многое, что ты мне рассказываешь, кажется для меня непостижимым.

— Можно, конечно, можно, просто я думаю, что на сегодня уже хватит, иначе от потока информации в твоей голове появится сумбур.

— Бабулечка, я тебя очень прошу, продолжай свой интереснейший рассказ, я же в Питере от деда Виктора только слышал про геройство наших моряков и лётчиков.

— Алесичек, наверное, было и геройство на фронтах, но я же жила в оккупации, где красивых подвигов было немного. Пойду сделаю нам ещё чаёчку, раз ты хочешь услышать продолжение.

— Бабуля, сиди, набирайся сил и напряги память, а я сам чай нам сфарганю.

Глава 43

Алесь вернулся в зал с двумя большими кружками с чаем и пачкой печенья:

— Бабуля, промочи горло, я пока готовил чай, обдумывал твой рассказ и понял, что моя маман в своих высказываниях о тебе, была совершенно не справедлива.

— Алесик, меня совсем не интересуют её высказывания, я не вмешивалась в их семейную жизнь с Андреем, но была совершенно против их брака, потому что с самого начала понимала, что не в свои сани он лезет, но ладно, это уже в прошлом, зато на свете есть ты…

И она улыбнулась внуку.

— Бабуля, а ты можешь пить чай и рассказывать?

— Могу, могу. Как я тебе уже сказала в канун сорок третьего года родился Андрейка и мы его крестили в Молодечно, где ему дали польское имя Анджей. К этому времени дядя Алеся уже знал о нашем греховном союзе и упрекал себя в том, что воспрепятствовал, в своё время, нашему браку. Ты должен знать, что ксёндз Вальдемар также состоял в подполье, нет, он не вёл активной борьбы с фашистскими захватчиками, но костёл, где он проводил службы, стал местом явок. Следующей зимой в наших местах в рядах партизан оказался Степан, который бежал из немецкого плена. От одного из полицаев, который навещал нашу деревню с немцами, чтобы пополнить запасы продовольствия, Степан узнал, что я живу с мужем в деревне и у меня трое детей…

Алесь закусил палец.

— Могу представить, что он тебе устроил.

— Хотел, но не на ту нарвался. Я к этому времени тесно была связана с партизанами, постоянно снабжая их провиантом, и Степан пожаловал ко мне с этими ребятами. Да, у нас произошёл очень серьёзный разговор, где мой бывший мужинёк обвинил меня во всех страшных грехах и угрожал уничтожить Алеся…

— Бабуля, а ведь он мог…

— Мог бы, но я пригрозила ему, что зарублю его собственными руками топором, если он выдаст фашистам девочку или хоть пальцем тронет Алеся.

— Бабуль, он испугался?

— Думаю нет, но понял, что дороги назад нет, мы уже никогда не будем вместе, тем более, я ему под секретом сообщила, что Алесь состоит в подполье…

— Ну-ну, бабушка, а дальше.

— А дальше, летом сорок четвёртого фашисты устроили карательную операцию против партизан и к ним в плен попал Степан с ещё несколькими бойцами. Их зверски пытали и, возможно, скоро бы расстреляли, но Алесь и ещё один подпольщик ночью уничтожили охрану, открыли тюрьму и вырвали из плена израненных партизан. Затем, на подводе, запряженной конём, скрылись в лесу и направились в сторону наступающих советских войск…

— Всё, бабуля, ты меня угрохала, никакого фильма про воешку не надо, тут сплошные геройства, а среди героев мой предок.

— Не веселись, там было не до смеху. В подводе было больше десятка человек, но до наших позиций живыми добралось только трое — Алесь, Степан и ещё какой-то мужик…

— Ну, и всё, все мучения окончены, среди своих и скоро конец войны.

— Нет, мой милый, мучения для Алеся и Степана только начались. Стразу после перехода к своим, они попали в руки НКВД, а это почище было, чем гестапо, ну, по крайней мере, немногим отличалось. Там их допрашивали, избивали и грозили расстрелом и, в конце концов, оба угодили в лагеря. Степан через три года вернулся, а Алесь исчез на целых двенадцать лет…

Фрося замолчала, она сидела, прикрыв глаза, и о чём-то вспоминала. Внук смотрел на свою бабушку и в его сердце закипала волна гордости за неё, это его бабуля прошла такую тяжёлую жизнь и сохранила боевой характер и красоту.

— Бабуль, а дальше, как ты жила с тремя малыми детками после войны?

— С Алесем мы виделись в последний раз в марте сорок четвёртого. Но я тебе не говорила, что во время войны мы не испытывали нужды и голода, а наоборот, кормили партизан и сдавали требуемые продукты немцам. У нас был большой огород, а Алесь снабдил нас скотиной, и мы держали свиней и кур, а ещё, у меня была моя старенькая коровка, которую мне вернули соседи. После окончания войны и исчезновения Алеся, стало значительно хуже, кормушка больше не пополнялась, а продукты таяли. В один из летних дней я пешком пошла в Поставы и вошла в костёл к дяде Алеся, душа моя болела за моего любимого мужчину, и я ничего не знала о его судьбе. От ксёндза Вальдемара, я и узнала про нападение на тюрьму, про которое я тебе уже рассказала. Ах, да, Поставы уже были освобождены от фашистов. Ещё год я прожила с детками в деревне. Ксёндз Вальдемар взял над нами опеку, а потом мы переселились в его маленький домик, который находился рядом с костёлом…