Овсей Фрейдзон - Фрося. Часть 3

И ещё, моя правильная дочь, ты у меня была не одна, и я выучила вас троих, и вы с Андрейкой на хлебе и чае, учась в далеке от дома, не сидели, и одеты были не хуже многих городских студентов, и даже детей руководителей партии и народа.

Нет, нет, не пытайся меня сейчас успокоить, и превратить наш разговор в обнимашки и извинялки, ты хотела правду, так получи.

Не зря говорят, что любое добро наказуемо, так и со мной, но обидней всего, что эту благодарность я получаю, в полной мере, от своих детей.

Вначале Андрей корчил из себя жертву, играл в неизвестно кого, и неизвестно за что упрекал меня, считая, что я испортила его отцу и ему жизнь, связавшись с Семёном.

Хотя, он видел собственными глазами, как его папочка встретил нас в том сибирском посёлке, но это он быстро забыл, у него забрали пустышку или интересную игрушку.

А на мои чувства и на мою личную жизнь вам всегда было начхать, как и теперь.

Недавно Стас накормил меня упрёками до тошноты, начальник хренов, комуняга праведный, умником стал большим, а забыл, миленький сынок, кому он обязан своим положением.

Так вознёсся в своей самооценке, что и твоё добро по отношению к нему, тоже забыл.

Ты, не обольщайся, с вражескими элементами он больше общаться не хочет, так, что в Поставы не суйся, выгонит, и он тут не шутил.

Это самое малое из того, что он мне наговорил, но не буду тебя совсем в нём разочаровывать, а вдруг ещё опомнится и пожалеет о сказанных в пьяном запале словах.

Слёзоньки не лей, дослушай свою разошедшуюся мать, но я же тебя за язык не тянула, сама правды захотела.

Да, у меня сейчас есть шикарная квартира в Москве, теперь ещё появилась дача, не скрою, есть и сбережения, и золотишко водится.

Могу тебя заверить, что не только оставшееся от Ривы, я те украшения все сохранила, даже брошь, и та вернулась ко мне.

Мне переправить их хозяйке никак не удавалось, а теперь, когда будешь уезжать в Израиль, наряжу вас с Маечкой, как новогодние ёлки.

Ну, и подошли к твоему главному вопросу, зачем я связалась с этим Марком, и влезаю в сомнительные дела…

А кто меня кормить до старости будет, ты?

А, может, государство побеспокоится?

Конечно, побеспокоится, пенсию отвалит рубликов сорок.

За эти денежки и будем с сынишкой жировать, как раз подоспеет, он в армию, а я на пенсию или наоборот.

Вас старших выучила, а Сёмочка после армии может и на стройке поработать, потому что его сестричке вдруг за маму стыдно стало, добродетельной себя возомнила, а скажи мне миленькая, где пять тысяч за своё высшее образование будешь брать, чтобы оплатить государству перед отъездом в Израиль…

Может сама честно заработаешь, а, может быть, тебе муженёк чемодан денег оставил?!

Не плач, не плач, я не жалуюсь и не упрекаю, просто выдаю, что на душе накипело.

Я понимаю, что ты сейчас находишься не в лучшем положении, и без меня у тебя есть, за что или за кого поплакать, но из-за этого ты не должна свою злость и обиду выплёскивать на мать, которая сегодня, как и раньше, хочет тебе помочь во всём, в чём только сможет.

А если предостерегаю от некоторых необдуманных поступков, это не со зла, а от желания уберечь.

Анюточка, ты же знаешь, чего мне будет стоить разлука с тобой, я не от желания избавиться от тебя, хочу отправить побыстрей в Израиль, а от моей безумной любви к тебе.

Из-за этой сумасшедшей любви, я могу расстаться навсегда со своей девочкой, которая на протяжении тридцати лет была мне отрадой, надеждой, гордостью и подругой.

Ну, пора и заканчивать мне свою отповедь или исповедь…

Доченька, ты уже у меня тоже взрослая и самостоятельная, а, пробыв две недели в разлуке с любимым мужем, места себе не находишь.

А, теперь посмотри на всю мою жизнь, на мои разлуки и на моё одиночество.

Ты, очень рано стала делать выводы и ревновать меня к первому же оказавшемуся возле меня после долгого перерыва мужчине.

Я тебе сейчас скажу, не как дочери, а как взрослой женщине и моей подруге.

У нас с Марком близко ничего не было, о чём ты подумала, а прояви он хоть чуточку интереса не только ко мне, как к партнёру по гешефту, а к моему телу, и я не знаю, что тебе сказать, я и себе ничего не могу ответить, как бы отреагировала…

И резко отвернувшись от дочери, как будто сама себе прошептала:

— А, наверное, знаю…

Фрося закусила нижнюю губу и невидящим взглядом уставилась в окно.

Аня уткнувшись головой в колени, горько плакала, никогда ещё мать так не разговаривала с ней — сердито и с жестокой откровенностью.

То, что открылось для неё сегодня, разрывало душу на части.

Хотя, разве она не догадывалась о многом из сказанного матерью, разве она не ценила всё то, что она делала для неё, но никогда ей и в голову не приходило, насколько та несчастная в своём одиночестве, и, как ей тоже бывает необходимо опереться на крепкое мужское плечо.

Из этого неприятного разговора Аня вынесла многое, о чём раньше только могла догадываться, оглянувшись мысленно назад, она вдруг ясно увидела, что у матери с ранней юности никогда не было опоры в лице близкого человека, такой, какой она была для неё.

В своём эгоизме ребёнка, она никогда не задумывалась о том, что мать тоже нуждается в ласке, в опоре и в элементарной плотской любви мужчины.

Ведь за все свои сознательные годы, Аня никогда не наблюдала рядом с матерью человека, который мог бы скрасить ей одинокие ночи и выпавшие на её долю трудности жизни.

У них, у детей, создалось твёрдое убеждение, что их мать вполне самадостаточная, сильная и волевая женщина, для которой, казалось бы, не существует никаких преград.

Конечно, Аня не наивная девочка, сама уже несколько лет, как замужняя женщина, но мужчины прошедшие и оставившие след в судьбе матери как-то не воспринимались всерьёз.

Семён и Виктор остались на невидимом заднем плане.

До встречи на свадьбе у Стасика, она только слышала об Алесе и Степане, с детства их образы не запечатлелись в её памяти.

Для неё мать была олицетворением мужественности, трудолюбия и самоотдачи.

В своей слепой любви к детям всегда готовая на самопожертвование.

Она привыкла видеть в матери несгибаемую женщину, преодолевающую любые трудности и невзгоды, готовой ради детей сорваться в любой момент с места, и приходить на выручку деньгами, советами и просто, своим присутствием.

Какая она всё же дура, так обидеть дорогого ей человека, как смотреть после этого матери в глаза и принимать помощь, в которой она сейчас так нуждается.

Фрося положила руку на вздрагивающие от плача плечи дочери:

— Всё, Анюточка, хватит лить слёзы, не будем просить друг у друга прощения, ты, не виновата, что стала взрослой, и я не виновата, что до сих пор осталась женщиной со своими слабостями и неостывшими желаниями.

За последнее время мы так с тобой отдалились друг от друга, что появились моменты не понимания и не приятия каких-то аспектов поведения и восприятия наших поступков, и появилось разное отношения к другим людям, и к другому взгляду на жизнь.

Но, ничего не поделаешь, моя дорогая доченька, это жизнь, и не будем пенять на неё, какая бы она не была, а ведь продолжается.

Вытри слёзы и подойди ко мне, то, что я тебе сейчас расскажу и покажу, возможно, очень важно для нас всех, я имею в виду меня, моих детей и внуков.

Фрося отошла от дочери и села в кресло Вальдемара.

Аня вытерла тыльной стороной руки слёзы, и с зарёванным лицом подошла к матери:

— Иди, иди, умойся, а то не разглядишь то, что я тебе хочу сейчас показать…

Мать неожиданно улыбнулась дочери, и у той отлегло от сердца, мир и дружба между ними восстановлены.

Со свежим умытым лицом Аня вновь подошла к матери и вопрошающе взглянула на неё.

Фрося нащупала что-то на боковой стенке подлокотника кресла и верхняя панель плавно съехала вперёд, и взору Ани предстал тайник, из которого на неё смотрели пухлые пачки денег.

Мать быстрыми движениями переложила эти пачки к себе на колени, на дне выемки, Аня увидела дорогие золотые украшения и четыре царские золотые монеты, она хорошо помнила, что одну подобную они когда-то посылали в Сибирь Алесю.

Фрося подняла на дочь глаза:

— Анюточка, разговор с тобой навёл меня на мрачные мысли о своём возможном будущем.

Ты, совершенно права, моя нынешняя деятельность, связана с огромным риском, но я уже встала на этот путь, и сворачивать не собираюсь, причины я тебе уже объяснила.

Не хочется думать о плохом, но подстраховаться не мешает.

Про украшения, полученные когда-то от Ривы, я тебе уже рассказала, но их ты имела возможность рассмотреть и в детстве, перед тем, как мы с тобой ездили в Вильнюс на твою бат-мицву…

Фрося лукаво подмигнула дочери:

— Стасик обвинил меня в том, что я из тебя сделала еврейку, можно подумать ей было бы плохо жить беларусской, так он заявил мне.

А, ты, как думаешь с высоты своего возраста и понимания сложившихся вокруг тебя реалий?

— Мамуля, ты же понимаешь, что твой вопрос риторический, только я никак не могу представить Стасика с такой обличительной речью.

— И не надо, а иначе кроме омерзения, у тебя в душе ничего по отношению к нему не останется.

Ладно, слушай дальше…

Что касается остальных дорогих вещей и денег, пообещай мне, что не бросишь Сёмочку на произвол судьбы, как бросила когда-то его отца, малолетним ребёнком сестра мамы Клары, известная тебе Роза Израилевна.

Анюточка, даже если ты будешь в тот момент в Израиле, ты должна найти возможность, приехать, и забрать его с собой, он ведь еврей по отцу, и это отражено в документах.