Овсей Фрейдзон - Фрося. Часть 2

Да, сегодня она не та богатенькая Фрося, которая явилась из Сибири, ведь в шестьдесят первом, при переходе на новые деньги, потеряла столько, что страшно вспомнить.

Почти всё, то, что ей оставил Семён, превратилось в бумагу, разве она могла засветить такую огромную сумму, хорошо ещё Ицек в Вильнюсе подсуетился и малость спас, хотя люди шли на сделку требуя половину, а иногда и больше.

Нет, евреи не дураки, превращая бумажки в золото, будет наукой на будущее.

Ладно, проехали.

Нет, она особо не переживала о потерянных деньгах, ерунда, есть хозяйство, есть базар, есть заветное кресло, где осталось ещё четыре монеты от Вальдемара и золотые украшения Ривы… не пропадёт.

Фрося сидя на уютной скамеечке, так задумалась, так ушла в прошлое, что не заметила, как солнце скрылось за тучами, неожиданно подул порывистый ветер и накрапывающий дождик мигом превратился в ливень.

Она подхватилась и побежала на автобусную остановку.

Уже находясь в автобусе, взглянула на часы и ужаснулась, это же надо скоро пять.

Присела на пол часика, а оказалось, что больше, чем на четыре часа и это она, которая всю жизнь бегом, да, похоже, стареет.

Зонтика у неё с собой, конечно же, не было и промокшая до нитки она вместо того, чтобы явиться к обеду, пришла почти к ужину.

Как ни странно, Ани ещё дома не было, Сёмка сидя на полу рядом с Басей не отводил глаз от экрана телевизора.

Пожилая женщина сладко дремала в любимом своём кресле со свистом прихрапывая.

Услышав стук двери и шаги входящей, она встрепенулась, поправила на носу очки и уставилась на промокшую насквозь Фросю:

— Фгосенька, вапочка. газве так можно, мы с Сёмочкой так воуновались, тебя нет и Аня давно довжна быва пгидти.

Хогошо, что твой мальчик такой спгавный, нам сдевав пегекусить, а надо сказать, очень вкусное саво, боюсь я ского его не покушаю, ты знаешь, Анечка хочет стать настоящей евгейкой, можно подумать, что я не настоящая, есви люблю саво…

Фрося быстро переоделась и стала готовить ужин, ей было неловко перед Басей.

За Семёна она не волновалась, он был привычен, что мамы часто не бывает дома и, что полноценный обед у них был редким явлением.

В этом не было ничего удивительного, когда ей с готовкой особо возиться, столько дел по хозяйству, в дом ей никто ничего не принесёт.

Прямиком на кухню забежала пришедшая Аня, обняла маму и сразу выпалила:

— Мамочка, всё, в стройотряд записалась, с Мишей поговорила, мы остаёмся друзьями и в ту группу еврейской молодёжи, я пока ни ногой.

Да, кстати, ты поговорила с раввином Пинхасом, что он тебе сказал?

Фрося чмокнула дочь в щёку и отстранилась:

— Ну-ну, давай быстренько переодевайся и на кухню, совсем заморили голодом Басю с Сёмкой, хотя они похоже телевизором сыты.

Пока меня не будет, ты всё же постарайся мальчишку куда-нибудь выводить, а то он с утра до вечера будет сидеть у телевизора и слепить глаза…

Аня от души рассмеялась:

— Ну, мамочка, я с этим хорошо знакома, я просыпаюсь под телевизор и под его гудение и засыпаю.

Конечно, когда у меня будет свободное время, буду его вытаскивать из дому и в цирк свожу, и в зоопарк, и на улицу выгонять буду, пусть с мальчишками побегает.

Мама, я уже написала письмо Риве, между парами был перерыв, я отсела от всех и настрочила, может маловато, но пока не знаю, о чём особо писать.

— Анютка, Риве пока будет приятен сам факт письма от тебя, а со временем найдутся у вас общие темы, я в этом абсолютно не сомневаюсь…

После ужина Аня засела за учебники, а Фрося уединилась на кухне и написала ответное письмо Риве:

«Здравствуй, дорогая сестричка!

Мне тоже кажется, что наше такое обращение друг к другу наиболее уместное.

После нашей с тобой памятной и скоротечной встречи, когда ты передала в мои руки свою кровинушку, прошло столько лет и столько событий произошло в твоей и моей жизни, что никакого письма не хватит это описать.

Ривочка, твоё письмо меня очень взволновало, я глупая, вначале даже чего-то испугалась.

Я не знаю, кто из нас больше слёз пролил, ты, когда писала или я, когда читала, как только чернила выдержали, ведь это письмо предстояло ещё и нашей доченьке прочитать…

Нет, я не хотела расстаться с Анюткой, но я тебя с Меиром, ей богу искала, даже в органы обращалась…

О том, что ты осталась жива, я узнала только почти через четыре года после окончания войны.

Об этом мне сообщили здесь в Вильнюсской синагоге, а чуть позже поведала соседка, что ты спрашивала у неё обо мне, но я тогда находилась в деревне и про это никто не знал.

Ривочка, в ту же ночь, после того, как приняла из твоих рук Анечку, я уехала в деревню и затаилась.

Даже в моей глухой деревне внешность Анютки вызывала вопросы и недоумение, но мне удавалось отшутиться.

Там мы отсиделись до конца сорок пятого.

Во время войны я родила ещё одного мальчика, но не от Степана, а от другого человека, если ты помнишь, в Поставах был старый ксёндз Вальдемар, а у него был племянник Алесь?

Так, вот, он меня любил ещё до моего замужества, а потом уехал в Польшу, а тут вскоре наши места вошли в состав Советского Союза.

С приходом немцев, Алесь вернулся из Польши в наш город.

Степан в начале войны ушёл на фронт, перед тем, как мы расстались, я его предупредила, что с ним не останусь в любом случае.

Ты же должна помнить, как он относился ко мне во время родов и после…

Алесь помог нам с детьми перебраться в деревню.

Он работал у немцев переводчиком в комендатуре и был в местном подполье.

Я не буду тебе описывать подробно все события, но после войны его арестовали и отправили в Сибирь. Я до пятьдесят шестого года и не знала, жив он или нет.

Затем поехала к нему в те далёкие края, там мы разочаровались в друг друге и расстались.

Там же я встретила самую большую любовь в своей жизни, но она оказалась очень короткой, мой любимый человек умер, но я в тот момент была уже беременной и оставила от него ребёнка. У меня сейчас три мальчика и наша с тобой девочка.

Перед тем, когда ей исполнилось двенадцать лет я рассказала нашей девочке обо всём, кто её настоящие родители и как она попала ко мне.

Конечно, для Анютки это был шок, но она очень достойно из него вышла и не отреклась от меня и своих корней.

На её бат-мицву мы поехали в Вильнюс, к тому времени у меня со здешним раввином Рувеном сложились очень хорошие отношения и он устроил нашей девочке праздник по всем правилам, я зажигала двенадцать свечей, как сказал раввин, за каждый подаренный мной нашей доченьке годик…

Фрося тяжело вздохнула, каково будет это читать Риве?!

…Наша Анечка живёт в Вильнюсе у очень хорошей женщины, ни в чём не нуждается, заканчивает четвёртый курс университета, учится на врача, она захотела получить эту профессию, ведь я ей рассказывала, что вы с Меиром были врачи, и что твой муж спас нам со Стасиком жизнь.

Я ей рассказала, как ты, будучи беременной ею на восьмом месяце самоотверженно ухаживала за мной, когда я после родов находилась неделю без сознания.

Что именно твои руки приняли моего первенца и две недели ухаживали за ним, пока я чуть окрепла.

Ривочка, ты можешь гордиться нашей дочерью, она умненькая, скромная, внешне лицом и фигурой очень похожа на тебя, я ей скажу и она в следующем письме вышлет тебе фотографии.

Думаю, что для первого письма я тебе написала достаточно много.

Милая сестричка, можешь не волноваться, мои дети ни в чём не нуждаются, у меня большое хозяйство, я торгую на базаре, да, и что мне надо самой, а детям хватает, тем более Стасик уже работает и себя полностью обеспечивает.

Ривочка, конечно же, я к тебе питаю сестринские чувства, да, нет, гораздо большие, ведь мы две матери одной дочери.

Это наши первые друг другу письма и трудно сразу так окунуться в душу, но ты написала очень сердечное письмо и я попыталась ответить тебе тем же, но я же малограмотная, Алесь в Сибири даже меня стеснялся.

Пиши, задавай вопросы и мне тогда будет легче писать, отвечая на них.

Крепко тебя обнимаю и целую, привет мужу и сынишке.»

Фрося взглянула на часы, уже было за полночь.

На столе перед Фросей лежал сложенный вдвое листок — письмо Ани к Риве, которое она попросила прочитать перед тем, как вложит в конверт.

Фрося развернула лист:

«Здравствуйте!

Признаюсь, мне было очень тяжело взяться за написание этого письма, ведь я знаю про вас только по рассказам мамы.

Мне мама в своё время сообщила, что вы, слава богу, остались живы после ужасной войны и всего того, что вам пришлось пережить в гетто.

Вы, сильная женщина, нашли в себе душевные силы, после стольких тяжёлых потерь не пасть окончательно духом, а вновь сумели обрести своё место под солнцем.

Я ни в коем случае вас не осуждаю, за то, что вы вручили мою судьбу в руки мамы, а более того, благодаря вашему поступку скорей всего уцелела, не попав в адские условия гетто.

Не осуждайте и вы меня, пожалуйста, а постарайтесь понять, трудно так в одночасье, не обменявшись даже двумя живыми словами, прильнуть к вашей израненной душе.

Но я обещаю, что со временем постараюсь относиться к вам, как это положено дочери, ведь я не отрекаюсь от своих корней и с двенадцати лет считаю себя еврейкой, хотя до этого возраста понятия не имела о своём происхождении.

Мы с моей мамой, с мамой Фросей, долго обсуждали ваше письмо, вашу судьбу и кроме сострадания, и сердечного тепла в ваш адрес ничего не питаем.