— Мам, а что ты там пишешь смешное, расскажи?

— Сёмочка, не смешное, а приятное.

— Так расскажи про приятное.

— Нет, малыш, пока тебе рано такое рассказывать.

И она взъерошила кучеряшки сыну.

Она продолжила описывать подруге текущие события — предстоящую свадьбу Стаса, нынешнюю поездку в Москву и предвосхищавший её разговор по телефону с матерью Семёна.

Заканчивала она длинющее письмо к Аглае, едва уместившееся на двойном тетрадном листе под хныканье и завывания Сёмки, который уже явно заскучал в тесном пространстве купе.

Фрося прижала мальчишку к груди:

— Сёмочка, письма уже написаны, сейчас поужинаем и спать, а утром проснёмся и скоро Москва.

Сердце у женщины запоздало взволнованно забилось, боже мой, что их ожидает какая произойдёт встреча и много разных других вопросов связанных с этим понеслись вместе с мыслями в разных направлениях.

Их поезд прибыл в Москву, когда едва стало светать, было только пять утра.

Ехать к Кларе Израйлевне было явно ещё рано, поэтому Фрося с хныкающим недоспавшим сыном зашла в буфет, находившийся рядом с Белорусским вокзалом.

Перекусили гречневой кашей с сосисками и пошли на остановку такси, потому как добираться до того Калужского переулка Фрося не имела никакого понятия.

Уже к семи утра такси домчало их до нужного адреса и высадило возле тёмно-серого, старой постройки четырёхэтажного здания:

— Сёмка, давай посидим здесь на скамеечке, не красиво так рано вторгаться к людям, при том, нежданно.

— Мама, а я очень писать хочу.

— Ну, что так невмоготу терпеть, сбегай вон в те кустики, видишь.

Мальчишка вдруг раскапризничался:

— Не побегу, там люди ходят.

В этот момент около них остановилась пожилая женщина и пристально вгляделась в занятых препирательствами мать с сыном.

Фрося вдруг почувствовала на себе чужой взгляд и оглянулась.

На неё смотрели такие родные и любимые глаза Семёна и её сына, только намного печальней…

Глава 43

Пожилая женщина не сводила своих проницательных глаз с мальчика, который неожиданно притих под её внимательным взглядом и смущённо жался к матери.

Фрося, в свою очередь разглядывала Клару Израилевну, а то, что это оказалась именно она, не было никаких сомнений.

Глаза женщин встретились:

— Ты Фррося?

А это твой сын, Сёма?

Вы прриехали ко мне и так быстрро…

Фрося, как под гипнозом не могла отвести глаз от лица женщины, конечно же, матери Семёна Вайсвасера, боже мой, как они были похожи.

Невысокого роста, сухенькая с мелкими чертами лица, с шапкой густых чёрных волос, правда, изрядно приправленной сединой и эти незабываемые печальные, еврейские глаза.

В одной руке она держала авоську с буханкой хлеба и батоном, в другой сложенные несколько раз газеты, явно вышла рано утром из дому, чтобы купить то и другое самое свежее.

Фрося решительно поднялась на ноги со скамейки, взяла за руку сына и пошла навстречу Кларе Израилевне, это была она без всяких сомнений.

Вдруг газеты и авоська выпали из рук на асфальт, пожилая женщина опустилась медленно на колени и протянула дрожащие руки к мальчику.

Сёмка отпрянул, назад, напуганный этим движением женщины, но Фрося подтолкнула его в спину в сторону протянутых рук:

— Сыночек, это твоя бабушка, о которой я тебе говорила.

Клара Израиилевна положила свои ладони на плечи мальчику, по-прежнему не отрывая взгляда от его лица:

— Сёма, Сёмочка, мальчик мой, кто мог подумать, я тебя нашла черрез столько лет…

— А я очень писать хочу!

Пожилая женщина резво встала с колен, схватила мальчика за руку и быстро повела к подъезду, на ходу отдавая распоряжения:

— Фрросенька, подними, пожалуйста, авоську и газеты, и ступайте следом за нами, рразве можно мальчику столько врремени террпеть.

Фрося поднялась на второй этаж и вошла в распахнутые двери квартиры номер шесть и услышала голос хозяйки:

— Фрросенька, доррогуша, закррой дверри, мы, как рраз успели, мужик не опозоррился.

Фрося поставила на пол чемодан и дорожную сумку и, держа в руках хлебопродукты и газеты, огляделась — широкая прихожая, возле дверей стояла тумбочка, на которой покоился чёрный аппарат телефона, громоздкие оленьи рога служили вешалкой, под нею стоял обувной ящик, напротив вешалки на стене висела большая картина с симпатичными медвежатами, с права были двойные двери ведущие, по всей видимости, в зал, слева в торце в одну сторону за поворотом была спальня, а в другую вход на кухню, посередине двери в туалет и ванную, около которых и стояла Клара Израилевна, караулившая внука:

— Что, осматрриваешь мои хорромы, прроходи, прроходи, сейчас будем завтрракать и знакомиться.

И она хрипло закашлялась.

— Не обрращай внимание, я не больна, прросто куррю, как парровоз.

Из туалета вышел улыбающийся Сёмка.

— Так, теперрь помой рруки и на кухню.

Фрросенька, занеси свои вещи в спальню, сюда на лево, воспользуйся услугами и тоже прроходи на кухню, я ставлю чайник, и с Сёмочкой сделаем рревизию в холодильнике.

Фрося мысленно улыбалась, ей было уютно в этой квартире и с её хозяйкой.

Сёмка с удовольствием уплетал шпроты, не обращая внимания на колбасу, сыр, творог и печёночный паштет.

Эти вкусные маленькие рыбёшки он ел только однажды в Вильнюсе и ещё тогда они ему очень полюбились.

Женщины с улыбкой наблюдали за мальчиком, сами попивали чаёк в прикуску с бутербродами.

Они не спешили форсировать события и приступить к волнующему их разговору, который для обеих был очень важен.

После завтрака, Фрося не дожидаясь команды и отвергая сопротивление хозяйки, вымыла и вытерла посуду.

Затем, они втроём перешли в зал, где стоял диван, два массивных кресла, буфет и к великой радости Сёмки, телевизор:

— Ого, какой огромный, больше чем у тёти Баси, а можно его включить?

И он игнорируя маму, просительно уставился на бабушку.

— Можно, конечно, можно, любишь телевизорр, дома не насмотррелся?

— А у нас нет телевизора, только у Аньки в Вильнюсе.

Клара Израилевна посмотрела на внука, а потом на Фросю:

— А пусть он смотррит, а мы с тобой доррогуша прройдём опять на кухню, он не будет нам мешать, там и поговоррим, а я покуррю.

Она включила телевизор, показала мальчику, как переключать каналы и шустренько засеменила на кухню, шморгая домашними тапочками:

— Фрросенька, ты можешь попить ещё чаю, а я хочу кррепкое кофе и папирросу.

Хочешь, я и на твою долю сваррю кофе, я это делаю отлично.

Нет, Фрося была не привычна к этому новомодному напитку, поэтому она приготовила себе чаю и села напротив пожилой женщины.

Та уселась, по всей видимости, на привычное своё место, в одной её руке дымилась чашечка с вкусно пахнущим напитком, а в другой папироса «Казбек»:

— Доррогуша, если не возрражаешь, я перрвая начну ррассказ, потому что ты встрретилась с моим сыном горраздо позже, а то, что ты с ним встретилась, у меня нет никаких сомнений.

Я и во врремя рразговорра с тобой по телефону поверрила тебе срразу, а ты не думай, я не очень доверрчивая.

А после того, как увидела малыша…

Ах, не надо об этом даже говоррить, он вылитый мой Сёмочка!

Женщина затянулась дотлевающей уже папиросой и закашлялась.

Не успев затушить в пепельнице окурок, она прикурила от зажигалки следующую казбечину и продолжила:

— Я рродилась в последний год пррошлого века в небольшом горродишке, который так и назывался Горродок, что находится на Витебщине в твоей Белорруссии.

Мой отец был знаменитым в нашем Горродке порртным и когда мне было пятнадцать лет рродители отпрравили меня в Санкт-Питеррбуррг к тётке, где я поступила в рреальное училище.

Вскоррости я там сошлась с рреволюционной молодёжью и с головой ушла в политику, я была поначалу эсэрркой, а к семнадцатому году уже была в парртиии большевиков, там и познакомилась со своим будущем мужем, Натаном Вайсвасером, которрый к этому врремени уже был опытным рреволюционерром, пять лет отбывшем сррок в Сибирри.

Мы с ним пррошли грражданскую войну в аррммии под командованием Воррошилова, где Натан был командирром эскадррона в кавалеррии, а я прри нём комисарром.

Мы пррошли по доррогам грражданской войны черрез всю Сибиррь, но о наших подвигах я тебе не буду ррасказывать.

В двадцать четвёрртом нас с мужем напрравили в Москву, я к тому врремени была берременная Сёмой.

Натан рработал в комиссарриате внутррених дел, участвовал в продрразвёррстках, а я после ррождения сына рработала в пррокурратурре.

У нас была большая кварртира из тррёх комнат в центрре Москвы, мы были вынуждены нанять нянечку для Сёмы, хоррошая была девушка, она и жила в одной комнате с сыном.

Пойми доррогуша, у нас не было особо врремени заниматься рребёнком, рработа отнимала много сил.

В трридцать четвёртом году нас аррестовали с мужем, объявили трроцкистами, да и пррочую еррунду вменяли нам в вину.

Как позже я узнала, Натана ррастреляли, а меня отпрравили в лагерь, откуда я вышла только в пятьдесят седьмом после рреабилитации, сколько всего мне прришлось перрежить, тррудно всё и упомнить, да и стоит ли…

После возврращения из лагерря, меня восстановили в парртии, выдали эту кварртирру, получаю хоррошую пенсию и ещё немного прродолжаю рработать в суде.

Срразу же после возврращения я пыталась отыскать следы своего сына, но он как в воду канул.

Лиза, так звали его няню, которрую я отыскала в дерревне, но она ничего толком не смогла мне ррасказать, крроме того, что у неё отобррали Сёмочку и выставили из кварртиры.